— А вы ее по-прежнему ненавидите?
— Натали? С чего бы?
— Вы же девочкой были влюблены в ее брата. Он казался вам рыцарем, идеалом и не знаю кем еще.
— Не сомневаюсь, что вы были о нем совершенно иного мнения.
— Да, Вера Андреевна. Я не считаю умными людей, которые соглашаются стать пешками в чужой игре.
— А вы? Какой фигурой в вашей игре являетесь вы? Ведь вас же тоже могут убить в любой момент.
— И географическое общество сразу же найдет мне замену. — Судя по всему, по части язвительности муж мог дать жене сто очков вперед. — Тут, очевидно, я должен произнести длинный монолог, чтобы разъяснить вам, что погибнуть из-за прихоти сестры и погибнуть, защищая отечество, — разные вещи, но раз уж вам нравится думать иначе…
Вера нахмурилась, покусывая нижнюю губу.
— Вы будете писать ответы на письма? — спросила она, указывая на груду разрозненных листков на бюро.
— Постараюсь, — ответил граф. — Если успею, потому что завтра я уезжаю.
— Могу я узнать, куда?
Ее собеседник сделал неопределенный жест.
— В Париж, как я полагаю, — мрачно заметила Вера Андреевна. — Вероятно, с точки зрения географии он представляет большой интерес.
— О, география вообще чрезвычайно интересная наука, — вежливо отозвался ее собеседник. — Но ее часто недооценивают.
Затем разговор перешел на другие предметы, не имеющие к географии никакого отношения, и ближе к утру муж и жена разошлись.
Глава 14. Писатели
Рассказав графине Вильде о трупе, который он видел в Лихтенталевской аллее, Михаил отправился к Назарьевым, у которых премило провел время, поскольку Настенька была на месте, а Дубровин куда-то отлучился. На следующий день, однако, писатель почувствовал нечто вроде угрызений совести. Он обещал Тихменёву сходить к Гончарову, чьи именины пропустил, и до сих пор не выполнил своего обещания. Конечно, он мог оправдывать себя тем, что был занят, но внезапно Михаил с кристальной ясностью понял, что не хочет идти к Ивану Александровичу. Он был почти уверен, что встретит недружелюбный прием, что Гончаров отнесется к нему свысока, как к мелкому, незначительному литератору. Почему-то Михаил уже загодя чувствовал себя задетым. Недавняя выходка княгини Хилковой, которая выставила его из своего экипажа, не так обидела его, как возможное презрение со стороны коллеги по ремеслу. В конце концов, княгиня была стара, полна сословных предрассудков и совершенно чужда ему, а Гончаров, пусть и действительный статский советник, был свой, писатель, которым он восхищался.
«Может быть, его не окажется у себя, — сообразил Михаил, шагая по дороге, ведущей в Баден. — Тогда я оставлю ему пару любезных слов на визитной карточке и просто поднимусь к Назарьевым, которые живут в той же гостинице».
Жизнь так устроена, что если бы Авилов рвался встретиться с Гончаровым, того почти наверняка не оказалось бы на месте; но раз уж писатель в глубине души хотел как раз обратного, нет ничего удивительного в том, что Иван Александрович оказался у себя. Судя по всему, Гончаров пребывал в хорошем расположении духа, потому что Михаил не заметил в его обхождении тех черт, которых опасался. Иван Александрович был настолько любезен, что даже предложил посетителю одну из своих сигар, а они у Гончарова всегда были первоклассные. Михаил признался, что не курит, но благодарит за предложение. Больше всего ему хотелось сейчас говорить о литературе; как и многие начинающие авторы, он полагал, что писательское ремесло таит в себе некие секреты, которые могут раскрыть только опытные коллеги, если, конечно, захотят. Чтобы задобрить собеседника, Михаил рассказал, что первой книгой собеседника, которая ему попалась, был «Фрегат «Паллада», после которого он прочитал и остальные книги Ивана Александровича. Гончаров, казалось, выслушал его не без удовольствия, извинился, что не читал «Дом на улице Дворянской», и прибавил, что он вообще мало сейчас читает, в особенности — незнакомых ему писателей. Его собеседник, дивясь самому себе, бойко ответил, что эта вещичка вряд ли заслуживает внимания мэтра, потому что автор только недавно начал публиковаться и, конечно, ему многому предстоит научиться. Гончаров оживился и заметил, что учиться можно за счет читателя, публикуя незрелые вещи, но уместнее все же доводить написанное до совершенства и только потом печатать. Вообще разборчивость писателю совсем не вредит, особенно когда дело касается творчества.
— Посмотрите, например, на Ивана Сергеевича — он уже не творит, а сочиняет. Что такое его «Дым»? Просто кучка нигилистов, написанная по трафарету… Вы хорошо его знаете, кстати? — прибавил он с неожиданной подозрительностью.
Михаил ответил, что Тихменёв обещал познакомить его с Тургеневым, но знакомство до сих пор не состоялось, а самому ему неловко беспокоить знаменитого писателя.
— Будьте с ним осторожны — он большой мастер присваивать чужие замыслы. Свой последний роман тоже украл у меня, переиначив, конечно, — у меня был мираж, а он сделал дым, — сказал Гончаров, усмехаясь, и на его добродушном полноватом лице возникло странное выражение, которое заставило Михаила усомниться, в своем ли уме находится его собеседник. Авилов поторопился сменить тему и заговорил о своих знакомых, которые недавно перебрались в «Европу» из более скромной гостиницы.
— Ах, кажется, я знаю, о ком вы, — сказал Иван Александрович. — У них еще такая шумная собачонка.
И он заговорил о своей собачке Мимишке, которую ему пришлось оставить в Петербурге и по которой он сильно скучал. Он с видимым удовольствием описывал ее проказы и среди прочего рассказал, как купил ей золотой с бархатом ошейник.
— Впрочем, наверное, это вам не слишком интересно, Михаил Петрович, — словно спохватился он под конец. — Вы ведь все с графинями общаетесь, с княгинями, а я тут о собачке да о собачке…
«Уж лучше бы обругал, ей-богу, — подумал Михаил, мрачнея. — Получается, он потому так любезен со мной, что видел меня с Хилковой и с Верой Андреевной?»
А Гончаров меж тем стал расспрашивать его, давно ли он знаком с Марьей Алексеевной и с графиней Вильде. Михаил занервничал, у него даже мелькнула мысль, уж не принимают ли его за человека, который пытается делать карьеру с помощью женщин, но тут явился Тихменёв, как всегда, напоминающий жизнерадостного медведя, и Авилов напомнил, как редактор представил его Вере Андреевне.
— Не слишком доверяйте этой даме, — сказал Платон Афанасьевич, — я достаточно навидался таких, как она: от скуки ищет себе новую игрушку, потом наиграется и выбросит. — Сочтя, что он уже сказал все, что должен был сказать, редактор повернулся к хозяину: — Кстати, вы уже слышали про Осоргина?
— Это который игрок? — спросил Гончаров. — Нет, не слышал.
— Его француженка вчера устроила скандал, била посуду и грозилась выброситься в окно. — Редактор засмеялся. — Ревность! Ну а Григорий Александрович ей возьми и скажи: выбрасывайтесь сколько хотите, сударыня, мы все равно на первом этаже…
— А она что?
— Говорят, пистолет на него наставила и даже выстрелить успела, но промахнулась. Ну, он пистолет отобрал и велел горничной собирать вещи хозяйки. И выставил ее с чемоданами за дверь.
— То-то я вчера удивился, что не видел его в казино, — сказал Гончаров. — Любопытно смотреть, как он играет. Он умеет задавать тон, этого у него не отнимешь. Большинство игроков только суетится без толку.
— Федора Михайловича видели на рулетке?
— И на рулетке, и потом. Познакомил он меня со своей женой, очень милая молодая женщина. И, по-моему, с характером.
— Он много проигрывает, — сказал Тихменёв. — Еще не просил у вас в долг? Если у меня попросит, я скажу, что у меня нет денег. Бесполезно игрокам что-то давать — все равно все продуют, а Достоевский — игрок.
— Конечно, Платон Афанасьевич, вы вправе распоряжаться своими деньгами, как вам угодно, — ответил Гончаров с иронией, и Михаил понял, что Ивану Александровичу не понравилось, с какой бесцеремонностью редактор рассуждал о его коллеге. — Как ваше дело, из-за которого вы задержались в Бадене?
— Дело? — недовольно переспросил Тихменёв.
— Ну, то спорное наследство, о котором вы рассказывали. Наталья Денисовна так и не идет на уступки?
Платон Афанасьевич нахмурился. Михаил впервые слышал о каком-то спорном наследстве, к которому имела отношение жена генерала Меркулова, и невольно заинтересовался.
— Уступки, уступки, — пробурчал Тихменёв, — какие еще уступки, когда моя жена законная наследница? Но Наталья Денисовна вбила себе в голову, что имение должно отойти ей.
— Хм, уже имение? В прошлый раз вы уверяли, что речь идет о голом клочке земли.
— Так и есть, — досадуя, ответил редактор. — Клочок земли с маленьким господским домом. Зачем он понадобился Наталье Денисовне — бог весть. После смерти брата она стала богатой наследницей и никогда ни в чем не нуждалась…
— Хорошо, наверное, быть богатым, — заметил Иван Александрович. — Я-то уже старик, живу весьма ограниченными средствами, в обрез…
Михаил, который как раз жил ограниченными средствами в обрез, многое мог сказать знаменитому писателю, поселившемуся в лучшем отеле Баден-Бадена и покупающему своей собачке золотые ошейники. Но молодой человек предпочел промолчать, потому что кое-что вспомнил — как, к примеру, Тихменёв будто бы по ошибке привел его на вокзал к приходу поезда, на котором ехали Меркуловы, как позже редактор отирался возле генерала и его супруги, как, наконец, Платон Афанасьевич то и дело стремился подольститься к Наталье Денисовне — даже Михаил заметил эти попытки, хотя его внимание было почти полностью поглощено очаровательной Анастасией. «Помнится, графиня Вильде сказала, что я ненаблюдателен. Нет, я наблюдателен, только выводы не делаю или делаю не те… Впрочем, кто мог предположить, что Тихменёв нарочно задержался в Бадене, потому что рассчитывал договориться с Натальей Денисовной… Он же мне никогда ни о чем подобном не говорил! Вообще говорил о чем угодно, кроме того, что его жена получила какое-то наследство…»