— Это ничего, — тотчас же откликнулся сапожник, — я вызову жену, она сходит к брату и принесет вам сапоги, выберете и заплатите ей. Марта! Марта! Тут господин хочет сапоги себе подобрать у твоего брата…
На зов в мастерской объявилась колышущаяся тучная супруга сапожника, а вместе с ней явился пепельно-серый кот, не то чтобы тучный, но откормленный, холеный и явно довольный своей долей. «Марта, пожалуй, может мне рассказать куда больше, чем ее супруг, — сообразил писатель. — Только как бы ее разговорить?»
Кот походил вокруг него кругами, потом сел, обернул хвостом лапки и прищурил на писателя свои загадочные зеленые глаза. Михаил погладил кота, похвалил его и выслушал бурчание сапожника, что кот — большая шельма, только вот мышей ловит так, что те и пискнуть лишний раз не успевают. Вернулась Марта, ходившая в лавку брата, и принесла с собой сразу семь пар сапог, башмаков и ботинок, ношеных, но еще довольно приличных. Михаил еще раз похвалил кота, чтобы задобрить хозяйку, после чего стал примерять обувь и как бы между делом задавать вопросы о тех Мюллерах, которые не родственники жене сапожника.
— Ах, господин, вы даже не представляете, до чего мне жаль Шарлотту, — сказала Марта, расчувствовавшись и колышась, точно студень. — Ведь к ней приходил полицейский и все расспрашивал, что да как, да не могла ли Софи наложить на себя руки.
— С чего бы ей решаться на такое? — спросил Михаил с обманчивой рассеянностью, делая вид, что оценивает надетые на нем сапоги (которые на самом деле немилосердно жали и, конечно, ему не подходили).
— Ну вот, например, у Софи был жених, Карл Гаус. Его отец тоже сапожник, но он на Новой улице живет. Это ближе к монастырю, — пояснила она, видя, что Михаил не понял. — Ну вот полицейский и хотел знать, уж не поссорилась ли Софи с женихом. А они ведь ссорились, только потом всегда мирились… Как вам сапожки? Я вижу, что в голенище широковато, но это без труда можно поправить…
— Да я их надел и понял, что они все-таки жмут, — вздохнул Михаил и стал снимать обувь. Он возился так долго, что Марта подошла и стала без всяких околичностей стягивать с него сапоги, чем вогнала его в краску.
Другая пара сапог оказалась гораздо лучше, о чем он сразу и заявил хозяйке.
— Значит, у Софи был жених, с которым она ссорилась? — спросил он, чтобы вернуть собеседницу к тому месту, в котором она прервала свой рассказ. — Из-за чего же?
Сапожник желчно усмехнулся и прищурился.
— Известно, из-за чего, — пробурчал он. — Хвостом много вертела…
— Ганс! Ну мало ли что о ней говорили, это ничего не значит…
— А то, что ее видели в ювелирной лавке, где какой-то господин покупал ей золотую цепочку, тоже пустяки? Или, может, на него такое впечатление произвели ее цветочки? Ха!
— Не обращайте на него внимания, — сказала Марта писателю. — Ну да, о Софи болтали всякое, а что же поделать бедной девушке? Отец ее все приданое жены истратил без толку, у бедной Шарлотты зрение совсем никакое, младшие еще маленькие, и все есть хотят. Конечно, Софи и старалась… устроиться.
— От таких устройств случаются дети, — буркнул сапожник. — Вот потому ее и в воде нашли, я думаю…
— Ганс, ну что ты несешь! Я же говорила с Шарлоттой, и с Петером, и с детьми говорила… Никто не понимает, что случилось. Софи ни на что не жаловалась, она вообще последнее время была в приподнятом настроении. В субботу вечером договорилась с Карлом пойти гулять в аллею… Ей-богу, господин, это ваши сапоги, точно как на вас по мерке сделаны. Ганс, посмотри!
— Да, хорошие сапоги, кажется, — промямлил Михаил. Он был раздосадован тем, что рассказ прервался на самом интересном месте.
— Пять флоринов, — объявила Марта, и по ее тону писатель понял, что торговаться с ней будет нелегко. — Новые вам встанут не меньше семи, и то, разочтите, сколько придется их делать.
— С вашего позволения, я сначала померяю остальную обувь, — сказал Михаил, — а эти пока отложу. Может быть, мне еще что-то подойдет…
Он не заметил, что пока он расспрашивал сапожника и его жену о Софи и ее родных, мимо открытой двери в мастерскую прошел какой-то господин. Услышав, о чем идет речь, он заинтересовался и остановился неподалеку, делая вид, что рассматривает вывески.
— Так что же Карл, пошел он с ней гулять? — как можно небрежнее осведомился Михаил, примеряя ботинки из мягчайшей кожи, которые, однако, все же оказались ему великоваты.
— Вы о Софи? Ну да, они погуляли, потом он вернулся домой, а Софи домой не пришла… Те ботинки, которые вы примеряете, настоящие английские, но за шесть флоринов можем договориться.
— Жаль, что они мне велики, — вздохнул Михаил, — а то я бы взял. А почему Карл не проводил Софи до дома?
Марта изумилась. Судя по всему, подобный вопрос даже не приходил ей в голову.
— Почему не проводил… не знаю, у него, наверное, надо спросить. А почему вас так интересует это дело?
И тут не только Марта, но даже кот ее поглядели на писателя с нескрываемым подозрением.
— По правде говоря, я работаю в одном иностранном журнале, — сказал Михаил, сообразив, что отрицание ему ничего не даст: он слишком явно обнаружил свой интерес к случившемуся. — Пишу для него корреспонденции. Я прочитал в газете о Софи Мюллер, потом пошел чинить сапоги, увидел вывеску вашего брата, и как-то так, слово за слово, все и получилось. Я думал, что могу написать о погибшей девушке пару строк, но вы же знаете читателей: им надо разъяснить суть дела. Ну вот, допустим, если бы Софи поссорилась с Карлом и он столкнул ее в воду — это одно, а если они поссорились и она утопилась — совсем другое.
— Чтобы Софи утопилась из-за Карла? — фыркнула Марта, поводя своим необъятным бюстом. Кот не сводил с Михаила подозрительного взгляда, слегка шевеля кончиком хвоста. — Быть такого не может! Он с ней ссорился, конечно, но стоило ей позвать его обратно — и он снова к ней прибегал. И зачем ему толкать ее в воду, скажите на милость? Ведь тогда он не получит ни гроша из приданого, которое она копила.
— Допустим, — покладисто согласился Михаил, — но почему ее тогда выловили из реки?
Сапожник хрипло рассмеялся.
— Я уже говорил вам, господин, почему, — заметил он. — Не стоило ей себя вести так, как она себя вела… С вас за починку сорок крейцеров. Обувь-то покупать будете? Я вам как на духу говорю: те сапоги, которые вы носите, я, конечно, постарался сделать, что мог, но они и недели не прослужат.
— Вот что, — сказал Михаил, роясь в кошельке, — я возьму сейчас вторые сапоги, которые я мерил. Пять флоринов и сорок крейцеров… о, у меня даже без сдачи есть, вот, держите. Насчет ботинок я подумаю, но они все же великоваты, и потом…
— Пять с половиной флоринов, — вмешалась Марта, видя, что у покупателя серьезные намерения. — И мой муж уменьшит их так, чтобы они пришлись вам по ноге.
— Так за работу мне еще придется платить.
— Нет, раз уж вы взяли сапоги и заплатили за починку, ботинки мы сделаем для вас бесплатно, — Михаил заколебался. — Ну хорошо, только для вас, герр журналист: пять флоринов. Два сейчас, три потом, когда придете за ботинками. Подумайте, за такую цену вы такую обувь в Бадене не сыщете.
— Хорошо, — решился Михаил, вручая Марте семь флоринов и сорок крейцеров. — Тут за сапоги, за починку и задаток за ботинки.
Супруга сапожника просияла.
— Ганс! Сними мерку с ноги герра журналиста…
Сапожник повиновался, и, натягивая старые сапоги, Михаил спросил, когда ему прийти.
— Лучше завтра, чтобы Ганс все получше сделал, — объявила Марта. — Может быть, вам и одежда нужна? У моего брата много чего имеется.
— Нет, одежда пока не нужна, а впрочем, я загляну к нему, но не сейчас. Я еще вот что хотел попросить: заверните, пожалуйста, мои новые сапоги, а то нести их будет не очень удобно.
— Ну конечно, конечно, завернем!
Марта засуетилась, ища бумагу и бечевку. Видя, как все обхаживают Михаила, кот грациозно поднялся, подошел к нему и потерся о его ноги.
— А о Софи вы все-таки не пишите, — добавила хозяйка, ловко заворачивая сапоги в бумагу и перевязывая их. — Что бы там с ней ни случилось, жалко ее. Она ведь хорошая девушка была.
— Да, наверное, вы правы, — сказал Михаил, не видя смысла спорить. — Завтра я зайду за ботинками. Всего доброго!
Он вышел из мастерской, неся пакет с сапогами в руках, и нос к носу столкнулся с господином лет пятидесяти, чей вид показался ему смутно знакомым.
— Меня зовут Теофилус Брумм, и я из полиции, — сказал господин, слегка приподнимая шляпу и внимательно оглядывая писателя с ног до головы. — Мы можем сейчас поговорить?
Глава 19. Брумм
— Кажется, мы уже говорим, господин Брумм, — промолвил Михаил задорно, потому что сообразил, где видел своего собеседника прежде. Перед ним стоял тот самый господин с усами щеткой, которого Петр Николаевич когда-то указал ему в казино как полицейского, который следит за порядком, находясь среди зрителей. — Правда, я не знаю, чем могу быть вам полезен. В казино я хожу мало и никогда там не играю.
Брумм усмехнулся.
— Ну а я, герр Авилов, больше не работаю в казино. Начальство решило поручить мне другое дело. — Он скользнул своими прозрачно-серыми глазами по лицу Михаила, проверяя, сообразил ли собеседник, что полицейский знал его имя, хотя писатель даже не представился. — Вы знаете, что случилось с Софи Мюллер?
— Это цветочница, которая утонула? Да, я читал о ней сегодня в газете.
Разговаривая, мужчины медленно двинулись по узкой улочке, залитой солнцем. В голове Михаила царил сумбур, но происходящее скорее забавляло его, чем внушало опасения. «Брумм, да еще Теофилус! Одним словом, Порфирий[52]… И какая важность, какая неторопливая речь. Что ему от меня нужно? Толстая жена сапожника упоминала, что к родным Софи приходил полицейский, — уж не он ли? Должно быть, он… А что, если он слышал, как я только что о ней расспрашивал? И что с того? Разве запрещено расспрашивать о том, что…»