— Она всегда такая была, — шепнул он Михаилу, блестя одним глазом и подмигивая другим, — когда радоваться надо, вечно портит всем веселье… Голубчик! Друг вы мой сердечный! Даже выразить не могу, до чего вы меня обрадовали…
— Нет, я не могу понять, не могу! — вскрикнула Глафира Васильевна, поднимая пальцы к вискам. — Что же такое происходит? Ты возвращаешься… несешь целое состояние… и все за один вечер! — Она обернулась к писателю. — Михаил Петрович, вы меня обманываете! Вы ведь не были в казино… Я женщина старая, но я чувствую… я знаю, где правда! Вы за все мне ответите…
Губы у нее дрожали, подбородок прыгал, в глазах застыло умоляющее выражение. Михаил понял, что старая дама зациклилась на идее о том, что игра не приносит ничего, кроме горя, и теперь все ее существо протестовало против того, что она видела.
— Вы меня обманываете, вы все обманываете меня! — закричала она и стала топать ногой, а потом вся поникла и зарыдала.
Петр Николаевич метнулся к колокольчику и вызвал горничную, но та пришла не сразу, потому что открывала дверь вновь прибывшим. Натали вплыла в гостиную, стягивая с рук перчатки, муж следовал за ней, и, когда она увидела груду золота на столе и резко остановилась, он едва не наступил ей на шлейф. За ними явилась Лукерья, хотела справиться, что угодно Петру Николаевичу, но тоже увидела деньги и остолбенела.
— Вот, вот, — горячо заговорила Глафира Васильевна, указывая на Анастасию, — ходит где-то дотемна, деньги какие-то принесла… и этот с ней, щелкопер, бумагомарака! Михаил Петрович! Не для того мы приняли вас в наш дом — между прочим, уважаемый дом, — чтобы вы…
— Михаилу Петровичу сегодня необыкновенно повезло, — промолвила Натали с металлом в голосе, — он выиграл целое состояние. Поздравляю вас, милостивый государь…
— Эти деньги принадлежат Анастасии Петровне, — твердо проговорил Михаил. — Я тут ни при чем.
Натали вскинула брови, оглядывая его, и наконец со вздохом покачала головой.
— Благородно, — уронила она, — но нелепо. Я же видела, как и многие другие, как вы сидели там несколько часов кряду и держались, скажем откровенно, чрезвычайно хорошо.
— Я играл на деньги Анастасии Петровны и по ее просьбе, — ответил Михаил, чувствуя, что начинает раздражаться. — Мне очень жаль, что вы оказались среди тех, кто проиграл мне, но такова жизнь.
— Да, я много проиграла, — подтвердила Натали таким тоном, словно речь шла о какой-то незначительной мелочи, и повернулась к дочери. — И зачем вам Осоргин? У вас уже есть один игрок, настолько вам преданный, что готов даже отказаться от своего выигрыша, а вы без зазрения совести готовы этим воспользоваться.
Анастасия побагровела, развернула свой мешочек и стала бросать в него деньги, зачерпывая их горстями. Петр Николаевич открыл рот.
— Михаил Петрович, пожалуйста, возьмите, — проговорила девушка, подходя к писателю вплотную и протягивая ему деньги. — Наталья Денисовна права… и вы обидите меня своим отказом… Вы столько сделали для меня…
Пересилив себя, он взял мешочек, и монеты в нем приятно звякнули, переходя из рук в руки. «Нет, я не рад, совсем не рад… Почему? Ведь у меня осталось совсем немного, на возвращение в Россию и еще — чтобы протянуть здесь неделю на полуголодном пайке… Но у меня такое мучительное ощущение, словно… словно Анастасия откупается от меня… И еще я не рад, потому что монеты, с которыми мы пришли в казино, изначально были деньгами того, другого».
Выйдя из ступора, Лукерья наконец спросила у Петра Николаевича, зачем он ее звал.
— Глафира Васильевна волновалась, — сказал он, поворачиваясь к жене, которая с изумлением переводила взгляд с Натали на Анастасию и с последней — на Михаила. — Я уж стал опасаться, не случилось бы чего… Тебе легче, душенька?
Но душеньку уже раздирали другие заботы. Она поняла, что ставки делал Михаил, что выигрывал тоже он, и ее охватило беспокойство, уж не захочет ли он потребовать весь выигрыш себе. Груда монет на столе уже не пугала Глафиру Васильевну; она стала данностью, неоспоримым фактом, и теперь хуже всего было бы лишиться этого золотого миража.
— Ах да стоило беспокоить Лукерью из-за такой мелочи, — сварливо промолвила старая дама, поправляя свой неизменный чепец. — Лукерья, стой! Вот что: запри-ка хорошенько все двери, и окна тоже. Как бы кто не прознал, что у нас такие деньги завелись…
Лукерья вышла, топая. Генерал покосился на часы и украдкой зевнул, прикрывая ладонью рот.
— Однако уже поздно, — пробубнил Андрей Кириллович. — Кирилл, конечно, уже спит… гм… Суматошный, однако, выдался денек…
— В самом деле, ночь на дворе, — вмешалась Глафира Васильевна и обратилась к Михаилу: — Что ж, милостивый государь, была очень рада вас видеть… и впредь в любое время… когда пожелаете, мы всегда вам рады!
Писатель понял, что от него хотят отделаться и в первом часу ночи гонят прочь. Он думал, что ему позволят переночевать в гостевой комнате, но теперь не имело смысла даже упоминать об этом. Со смертью в душе он откланялся и вышел. Мешочек с золотом, который он засунул во внутренний карман, оттягивал его и при каждом шаге стукал Михаила по ребрам. Лукерья проводила гостя до калитки и тщательно заперла ее.
«Дурак, трижды дурак, — вяло подумал Михаил, озираясь. — Что мешает какому-нибудь ловкому типу выследить меня, стукнуть в висок, как бедную Софи, и обобрать мой остывающий труп?»
В потемках фыркнула лошадь, и писатель разглядел за ней очертания обшарпанных дрожек. Михаил шарахнулся.
— Герр Авилов? — произнес возле него незнакомый голос. — Меня зовут Штиглиц, я состою в полиции и надзираю за порядком в казино. Мы в Бадене придаем большое значение безопасности наших гостей. Если угодно, мы можем довезти вас до города.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — пробормотал Михаил.
— Мы знаем всех наших гостей, герр Авилов, — усмехнулся полицейский. — Очень рад, что вам сегодня повезло. Так вы едете или нет?
— Доставьте меня в отель «Европа», если вам не сложно, — решился писатель.
Он поднялся в дрожки, где сидел второй агент, скороговоркой пробормотавший свое имя. Штиглиц назвал кучеру адрес и устроился на сиденье напротив Михаила.
«Вот будет забавно, если они на самом деле окажутся не полицейскими, а грабителями, — мелькнуло в голове у писателя, — то есть на самом деле совсем не забавно, конечно…»
Но его без всяких приключений доставили в город и высадили возле отеля. На прощание он, как у него уже вошло в привычку, дал сыщикам денег, довольный тем, что они избавили его от хлопот.
Глава 27. Соседи
Говорят, есть большая разница между пробуждением на узенькой деревянной кровати на чердаке и пробуждением на роскошном ложе под балдахином. Но Михаил плохо выспался в номере, который ему предоставили в «Европе», меж тем как на чердаке ему случалось спать куда крепче и безмятежнее.
Утром он вспомнил, что и Гончаров, и Тихменёв будут его соседями по гостинице, и затосковал. Профессионально отточенное воображение позволило ему загодя представить все вопросы, которыми его будут осыпать, восклицания собеседников и даже выражение их лиц. Наверняка они будут именовать его счастливчиком, в то время как он точно знал, что удача воспользовалась им, чтобы в действительности потрафить совсем другому человеку.
«Не буду выходить из номера, — решил Михаил, насупившись. — И вообще, раз уж я согласился платить за него по два флорина в сутки, дам себе отдых».
Из осторожности, ложась спать, он спрятал деньги под подушку, и они до сих пор лежали там, но он даже не хотел пересчитывать их. Михаил чувствовал себя совершенно разбитым, ему опротивел весь божий свет. Он перевернулся на другой бок, смутно подумал, что надо бы распорядиться, чтобы завтрак доставили к нему в номер, закрыл глаза и неожиданно заснул.
Когда он проснулся, шел уже первый час дня. Михаил встал с постели, оделся, привел себя в порядок и вытащил деньги из-под подушки. Внезапно он понял, что даже не знает толком, что с ними делать. Он никогда не оперировал такими суммами; его мечты вертелись вокруг копеек, никогда не замахиваясь на сотни и тысячи рублей.
«Один флорин — 60 копеек… один франк — 28 крейцеров… один фридрихсдор — 20 флоринов… один наполеондор…»
Но ему быстро надоело вспоминать текущие курсы валют.
«Во всех романах герой, разбогатев, стремительно глупеет… Нет уж, этими деньгами надо распорядиться по-умному. Пойду к банкиру, часть денег отправлю домой маме… напишу ей франкированное письмо[57]… Отсюда в Россию почта дорогая, но теперь это неважно. С Оттерсвайером надо покончить и перебраться в Баден… сшить себе новый костюм и купить золотые часы, чтобы эта шельма Тихменёв не хмыкал иронически каждый раз, когда я достаю свои серебряные…»
И тут он понял, что уже начинает делать глупости, раз собирается тратить деньги на то, что должно вызвать одобрение Платона Афанасьевича, которого сам он в глубине души презирал.
«Так что же — ходить в старом костюме, в ношеной обуви? Для чего же тогда деньги, как не…»
У него забурчало в желудке, и он спохватился, что хочет есть. Размышления о предстоящих покупках были отложены на неопределенный срок. Михаил вызвал слугу и заявил, что желает обед себе в номер, и как можно скорее.
Его желание было исполнено, а сам обед, состоящий не то из семи, не то из восьми блюд, совершенно утолил его голод. И аккурат в то мгновение, когда Михаил пришел к выводу, что жизнь, в сущности, не так уж плоха, до его слуха донесся осторожный стук в дверь.
На пороге обнаружился не Иван Александрович и не Платон Афанасьевич, а Петр Николаевич Назарьев собственной персоной.
— Ах, я так и подумал, что это вы! — воскликнул он, всплеснув руками. — Вообразите, увидел вашу фамилию в регистрационной книге… Мы теперь будем по соседству с вами, — он сконфуженно хихикнул. — Можно?
— Конечно, входите, — сказал Михаил, распахивая дверь. — Что значит по соседству — вы переехали в отель?