Но тут сама Анастасия прервала его.
— Вы еще пожалеете о своих словах, Григорий Александрович! — выкрикнула она, совершенно перестав владеть собой. — Вы и сами не представляете, что натворили! На моей стороне удача, я могла бы сделать так, чтобы вы никогда не проигрывали! Вы были бы богаче всех принцев и банкиров…
— Вы плохо меня знаете, Анастасия Петровна, — сухо промолвил игрок. — Меня нельзя купить. И даже за все богатства на свете — все равно нельзя. Уясните себе это наконец и не стройте напрасных иллюзий.
— Нет, лучше вы не стройте иллюзий, Григорий Александрович, — с ожесточением проговорила Анастасия. — Теперь в казино я всегда буду играть против вас. Меньше чем через неделю вы будете разорены, и тогда… тогда никто вам не поможет, никто! Идемте, Михаил Петрович!
Она побежала к выходу и едва не врезалась в одного из официантов, который нес тяжелый поднос. Только многолетняя выучка помогла бедолаге остаться на ногах и не уронить тарелки.
— Он еще пожалеет, он еще пожалеет! — бормотала Анастасия на ходу, кривя рот. — О боже мой, какое унижение!
В номере с ней случился нервный припадок. Испуганные Глафира Васильевна и Петр Николаевич заметались, ища успокоительные капли и поминутно дергая за звонки. Михаил стоял возле дивана, на котором рыдала Анастасия, и мучительно переживал свою бесполезность.
— Послушайте, Анастасия Петровна…
— Оставьте меня в покое! — выкрикнула она, подскочив на месте и обратив на него такие злые глаза, каких он никогда не видел даже у ее матери. Предчувствуя недоброе, Михаил попятился. — Что вы за мной ходите, зачем вы привязались ко мне? Что, денег я вам мало дала? Нате еще! Держите! Держите…
Она схватила кошелек, вытащила из него первые попавшиеся монеты и швырнула их писателю в лицо.
— Вот вам! И не смейте смотреть на меня такими глазами, кавалер Фифи!
Собачонка, вертевшаяся в комнате у всех под ногами, взвизгнула, когда на нее случайно наступил Петр Николаевич, и залилась отчаянным лаем.
— Да вы еще хуже своей маменьки! — вырвалось у потрясенного писателя.
— Не смейте больше приближаться ко мне, подлец! — крикнула ему Анастасия. — Папа, уберите его, я не хочу его видеть…
Она рухнула на диван и снова зарыдала, оплакивая крушение своих мечтаний. Петр Николаевич тронул Михаила за предплечье и вполголоса попросил его удалиться.
В то время, как в гостинице «Европа» происходила эта душераздирающая сцена, Теофилус Брумм явился к графине Вильде и объявил, что у него есть важные вести. Так как Вера Андреевна находилась у себя, он был принят немедленно.
— Вы оказались правы, госпожа графиня, относительно Петера Мюллера. Последний год его дела шли плохо, жена постоянно болела, дети недоедали. Он стал просить деньги у Софи, но она пару раз дала, а потом стала отказывать, говоря, что собирается замуж и что это для нее важнее. Тогда Петер замыслил убийство. Он не мог убить ее дома или возле дома, потому что сразу же стали бы подозревать членов семьи, а на работе Софи постоянно была на виду — я хочу сказать, когда работала цветочницей. Когда она пошла гулять с Карлом в аллею, Петер со своей тележкой торговца-разносчика последовал за ней. Он слышал ссору, видел, как Карл ушел в гневе, и решил, что это его шанс. Он заманил Софи за деревья, убил ее, спрятал труп, а позже вернулся, чтобы бросить его в реку. По его словам, он натерпелся страху, когда появился герр Авилов, но тот не поднял шума, и Петер решил, что свидетель был пьян и подумал, что ему все привиделось. Веревка, на которую вы обратили внимание, была из его товара. Вы не поверите, но Петер не хотел, чтобы власти заподозрили убийство, и изначально он хотел оглушить Софи и повесить ее — мол, она сама наложила на себя руки. По-моему, он очень боялся, что жена может что-то заподозрить, отсюда его упорное желание выдать все за самоубийство или избавиться от тела, бросив в реку. Но когда он проломил Софи голову, то сообразил, что никто уже в самоубийство не поверит, а так как веревка уже была у него в руках, он привязал ее к трупу и стал тянуть тело под деревья. Там он спрятал бедную Софи, забросал ветками и землей, а позже вернулся за ней. Труп к реке он перевез в своей тележке, прикрыв его холстом и разложив сверху часть своего товара. Он лелеял надежду, что течение унесет тело далеко, рыбы объедят его, сделав опознание невозможным, и жена в конце концов решит, что Софи с кем-то сбежала. — Брумм перевел дыхание. — Цепочку с подвеской и деньги из кошелька он забрал, чтобы они не достались кому другому, и уже дома сообразил, что может сделать из цепочки улику, которая укажет на Карла.
— А потом появился шантажист, — сказала Вера Андреевна. — Петер назвал его имя? Или это была она?
— Вот тут вы ошиблись, госпожа графиня. — Брумм глубоко вздохнул. — То есть вы оказались правы в общем, но не в деталях. Петер попался на глаза шантажисту не в аллее, а у реки, когда избавлялся от трупа. И вскоре мадемуазель Диана…
— Ах, — вырвалось у Веры, — не зря мне показалось странным, что она так легко уехала в Страсбург, оставив Осоргина с Натали! Ведь не ради фигур в часах она туда поехала…
Графиня Вильде имела в виду знаменитые в ту эпоху городские часы с фигурами, которые в полдень появлялись перед зрителями, проходили по кругу и исчезали внутри механизма.
— Кстати, а что она делала у реки? — спросила графиня. — Я полагаю, у Петера хватило ума избавляться от трупа, когда было уже поздно и вокруг, как он считал, не было ни одной души. Кокотка и река… уж не собиралась ли мадемуазель Диана утопиться? Занятно, весьма занятно…
— Мне неизвестно, что она делала у реки, — сказал Брумм, вытирая лоб платком. — Но Петер оказался в ее власти. Его ужасала мысль, что у него могут потребовать денег за молчание, но когда выяснилось, что в обмен на то, чтобы мадемуазель Диана забыла случившееся, он должен убить Натали, он тоже не испытал энтузиазма. Однако в конце концов ему пришлось покориться…
— Мадемуазель Диана до сих пор находится в Страсбурге? — спросила графиня.
— Да, и не исключено, что, когда она узнает об аресте Петера, она уже не рискнет тут появиться.
— Отправьте ей телеграмму от имени Осоргина, — предложила Вера Андреевна, усмехаясь. — По-французски, что-нибудь вроде: «Скучаю. Жду». Подпись — Г, он всегда так подписывается. Она решит, что ее послал он, приедет в Баден… и вы сможете ее арестовать.
— Благодарю вас за подсказку насчет телеграммы, — серьезно промолвил Брумм, поднимаясь с места. — Я смогу выдвинуть против нее обвинение на основании показаний Петера Мюллера. Но, учитывая, какие покровители имеются у этой особы… — И он тяжело вздохнул.
К чести Брумма следует заметить, что он все же послал телеграмму, а вечером на виллу графини без предупреждения явилось еще одно лицо.
— Ах, Григорий Александрович, как это мило с вашей стороны, что вы ехали мимо и решили меня навестить, — сказала Вера Андреевна. — Присаживайтесь, прошу вас… Я как раз читаю письмо мужа, которое он мне прислал из Южной Америки. Чрезвычайно любопытный континент. Вообще, если вдуматься, мы так мало знаем об окружающем нас мире…
Осоргин улыбнулся.
— Странно, Вера Андреевна, что всякий раз, когда мы видимся, мы говорим о чем угодно, только не о том, что нас волнует.
— Меня ничто не волнует, Григорий Александрович, — парировала его собеседница. — Я бездушная светская женщина.
— А меня, например, волнует то, что вы подтвердили мое алиби, несмотря на то, что в тот день я даже не заезжал к вам. Конечно, я благодарен вам, Вера Андреевна, потому что иначе полиция решила бы, что я что-то скрываю, а я всего лишь не хотел говорить им, что ездил за город верхом, чтобы отдохнуть от… словом, от всех.
— Я так и подумала, — заметила Вера, — поэтому сказала полицейскому, что вы заезжали ко мне. Вы любите окутывать туманом незначительные мелочи, Григорий Александрович, но никогда не скрываетесь в главном.
— Разве? Не замечал. Скажите, Вера Андреевна, вы изобрели для меня алиби потому, что были уверены в моей невиновности, или потому, что опасались обратного?
— Боюсь, если бы вы были виновны, я бы без малейшей жалости выдала вас полиции, — усмехнулась графиня.
— Значит, я все-таки вам небезразличен?
— Григорий Александрович, мы уже много раз говорили об этом… — Вера Андреевна поморщилась.
— А я много раз говорил, что люблю вас и никто, кроме вас, не имеет для меня никакого значения.
«Разумеется, — подумала Вера, сухо улыбаясь. — Но почему-то так стало только после того, как я вышла за графа Вильде».
— Если я предложу вам все бросить и уехать со мной куда угодно, хотя бы в ту же Южную Америку…
— Я скажу «нет», — оборвала его Вера. — Потому что я замужем и не собираюсь ничего менять.
— Но он даже не любит вас! Он пропадает годами в каких-то безумных экспедициях…
— Тем лучше. Муж, который не мешает жене жить так, как она хочет, — такое сокровище в наши дни встречается слишком редко, и я не намерена от него отказываться.
— Но я могу хоть что-нибудь сделать для вас? — спросил Осоргин после паузы. — Хотя бы на правах друга — о большем я не прошу.
— Нет, Григорий Александрович. У меня есть все, о чем я могу мечтать.
— Но я могу хотя бы надеяться, что в будущем, если вы вдруг перемените свое мнение по поводу графа… и всего остального…
— Разумеется, — сказала графиня, — вы узнаете об этом первым.
Она звонком вызвала горничную и велела нести чай.
Эпилог
Прошел месяц. Михаил съездил в Париж, а когда вернулся, застал мало кого из тех, с кем виделся в свое первое пребывание в Бадене. Платон Афанасьевич Тихменёв вернулся в Петербург, Гончаров перебрался во Франкфурт, генерал Меркулов и его сын уехали, увозя с собой гроб с телом Натали, и говорили, что горничная с тихим голосом тоже отправилась с ними. Не без сердечного трепета Михаил справился у управляющего, куда делись Назарьевы, и узнал, что они проиграли большую часть своих денег в казино, после чего уехали в Россию. За убийство Натали арестовали какого-то торговца, который до того убил свою дочь, да еще полиция долго допрашивала одну парижскую кокотку, но против нее у местных властей руки были коротки, и ее просто выслали из княжества, запретив когда-либо вновь в нем показываться.