«Вы в своем воззвании отнеслись с таким неуважением к Добровольческой армии, что говорить мне с вами не пристало», — сказал ему Деникин. Букретов затаил враждебное чувство. О нем Деникин напишет, что впоследствии, когда Кубанская Рада вручит Букретову атаманскую булаву, «человеку „чуждому“, не имевшему никаких заслуг в отношении кубанского казачества, состоявшего под следствием по обвинению во взяточничестве, по происхождению еврею, приписанному в полковничьем чине к казачьей станице… Букретов приложит все усилия, чтобы углубить и ускорить разрыв между Кубанью и главным командованием, потом вероломно сдаст остатки Кубанской армии большевикам и исчезнет…»[69].
Но все это будет в 1919 году, а пока радость победы затмевает будущие перспективы. 17 августа 1918 года состоялся торжественный въезд главнокомандующего в город, тепло встреченного генералом Филимоновым и кубанским правительством — Бычом и Рябоволом. На следующий день в город приехал приболевший генерал Алексеев, названный Верховным руководителем Добровольческой армии, по-прежнему ведающий финансами, политическими вопросами и снабжением. При нем было сформировано Особое Совещание или временное гражданское правительство во главе с генералом от кавалерии А. М. Драгомировым. В состав Особого Совещания вошли В. В. Шульгин, М. В. Родзянко, П. Б. Струве, Н. И. Астров — в недавнем прошлом широко известные общественные деятели России. Победа над большевизмом виделась им теперь не в столь отдаленной перспективе. Едва окончилась кровопролитная битва с красными за город и в Деникине-государственнике пробудились иные нотки: «Проклятая русская действительность! Что, если бы вместо того, чтобы уничтожать друг друга, все эти отряды Сорокина, Жлобы, Думенко и других, войдя в состав единой Добровольческой армии, повернули на север, обрушились на германские войска генерала фон Кнерцера, вторгшиеся в глубь России и отдаленные тысячами верст от своих баз…»[70]
Решительная победа Добровольческой армии на юге бывшей Российской империи вернула утраченные надежды части казачества об избавлении от коммунистического ига и подтолкнула его к выступлению на тех южных землях, где по-прежнему оставались очаги большевистской диктатуры. Впрочем, даже по вопросу борьбы с красными полного единения у казаков не было. Среди некоторых преобладали антидобровольческие настроения, армия Деникина виделась им не вполне демократическим институтом, а скорее посягающим на их казачьи вольности инструментом большой политики, до которой им не было особенного дела, в то время как большевики, еще хорошо не познанные всем казачьим населением, представлялись неким меньшим злом. Как бы там ни было, но поход Добровольческой армии продолжался. Между освобожденными Кубанью и Доном лежало Ставрополье, находившееся по-прежнему в руках большевиков. Красный террор, развязанный коммунистической властью, был особенно изощренно жесток именно в этих краях. Согласно расследованиям, проводившимся годом позже Особой комиссией при главнокомандующем ВСЮР, только в период с июня по июль 1918 года было произведено изъятие всякого оружия у населения, сопровождавшееся, как правило, грабежами имущества мирных граждан участвующими в обысках матросами и красноармейцами; выход на улицу после 22 часов был запрещен, «с наступлением этого часа на улицах воцарялась жуткая тишина, в домах же люди не спали в ожидании надвигающихся ужасов, по улицам мчались автомобили с черными флагами, с сидящими в них людьми, вооруженными с ног до головы, возбужденными, кровожадными и в то же время полными страха от кажущихся им всюду врагов и заговоров. Одновременно по квартирам бродили шайки красноармейцев и вооруженных рабочих, часто пьяных…»[71]. Пик террора пришелся на ночь с 19 на 20 июня, когда начался расстрел и убийство арестованных офицеров, престарелых чиновников и просто обывателей, имевших несчастье находиться в городской тюрьме. Утром 20 июня был арестован 80-летний отставной генерал, участник еще Крымской кампании И. А. Мачканин, который был убит в тот же день с исключительной жестокостью. Его труп был найден с 24 колотыми штыковым ранами и головой, почти отделенной от туловища ударом холодного оружия. Сын зверски убитого генерала штабс-капитан Н. И. Мачканин был расстрелян следом за то, что осмелился похоронить отца. «Убивали людей повсюду: около их домов, близ вокзала, в казармах, трупы находились на улицах, в канавах, в лесу под городом и т. д.; среди зарубленных были офицеры, частные лица, старики, подростки-гимназисты; на всех трупах обнаружены многочисленные ранения и огнестрельным, и холодным оружием, преимущественно по голове, по лицу, по глазам, следы побоев, вывихов и даже удушения, у многих головы раздроблены, лица изрублены, все это свидетельствует о невероятной жестокости убийц, наносивших своим жертвам, раньше, чем с ними покончить, возможно больше мучений…»[72]. Руководили этими зверствами командир частей Красной армии, находившейся в городе, Шпак и комиссар Ашихин, отличавшийся особо изощренной жестокостью по отношению к мирному населению. 4 июля, после того как весть о победе Деникина под Тихорецкой достигла Ставрополя, офицеры города во главе с полковником Ртищевым и его братом, общей численностью около 900 человек, зарегистрированных в местных советских органах учета, подняли восстание. Шпаку удалось вовремя собрать все силы, и с невероятной жестокостью восстание было подавлено. Взятые в плен повстанцы были зарублены шашками во дворе городской тюрьмы. Через несколько дней в селе Кугульта казаки полковника А. Г. Шкуро, находившиеся всего в 14 километрах от города, поймали и повесили ставропольского комиссара Петрова. Труп большевика был отправлен Шкуро в Ставрополь с запиской, что в скором времени весь городской Совнарком ожидает подобная участь. В штабе Шпака начался переполох. Большевики предчувствовали, что снисхождения им ждать не придется, и стали готовиться к эвакуации, не стремясь особенно скрыть следы своих преступлений в городе. Жгли бумаги, вывозили ценности и добивали оставшихся под арестом узников. Шкуро направил свои разъезды в сторону расположения Добровольческой части с извещением Деникину, что переходит под его командование. Из близлежащего села Донского Шкуро телеграфировал в ставропольский Совнарком предложение оставить город в ближайшие 48 часов. В случае неповиновения Шкуро обещал начать вести прицельный артиллерийский обстрел. Телеграмма возымела действие. В отсутствие должно поставленной разведки Шпак не мог знать, что артиллерийских орудий у Шкуро не было и расстояние, отделявшее его «волчьи сотни» от Ставрополя, было не менее чем 30 километров, и поэтому им был отдан приказ о немедленном оставлении города. Эвакуация снова приняла форму беспорядочного бегства. Спешно увозили артиллерию, даже не подумав выставить ее на защиту города, отдельные красноармейцы просто бросали оружие и сдавались в плен безоружным горожанам. Главный палач города Ашихин попытался было уехать на автомобиле, но не смог пробиться сквозь разъяренную толпу граждан, вытащивших мерзавца из машины и поволокших его к городской тюрьме. Утром 22 июля в Ставрополь въехал автомобиль, везший назначенного губернатором города генерала Уварова с ординарцами. Прибыв в город, Уваров провел мобилизацию офицеров и классных чиновников всех ведомств. Им были созданы отряды городской обороны и выставлены караулы у всех важных объектов города, включая казначейство и банки. Следом за этим в город пришли подразделения полковника Я. А. Слащева, развертываясь в городе для его обороны. Ушедшие из города красные, перегруппировав силы, попытались контратакой вернуть Ставрополь назад, но были отброшены. Шпак приказал погрузить легкие орудия на борта грузовиков и двинул их к городской черте. Остановившись у окраин, артиллеристы Шпака открывали шрапнельный огонь по городу, не особо беспокоясь о том, куда попадет шрапнель, а затем отъезжали назад, в расположение своей части; среди мирного населения начались жертвы случайных обстрелов. Так продолжалось несколько дней, пока казаки Шкуро не выследили Шпака и его автомобили и не зарубили красного командира вместе с орудийной прислугой шашками прямо на борту грузовиков. В Ставрополе начала восстанавливаться мирная жизнь. Городским следователям по особо важным делам военным губернатором было дано распоряжение начать сбор данных о злодеяниях большевистской власти в месяцы их пребывания у власти.
Успехи Деникина на юге встревожили не на шутку германское командование. Германский генштаб полагал, что после еще одного удачного рейда, Добровольческая армия сможет выйти к портам Черного моря, захватить флот, стоявший на рейде, и высадить десант на оккупированной германцами Украине. Германцы выдвинули ультиматум большевикам потопить флот, угрожая возобновлением войны. Ко времени описываемых событий черноморский флот составляли еще и те суда, которые имели дееспособный экипаж и смогли уйти на военно-морскую базу в Севастополь. Оставшиеся суда были либо оставлены экипажами, либо количество моряков не соответствовало возможности поддерживать суда на ходу. Большевики руками оставшихся сочувствующих красным матросов произвели затопление покинутых судов, а на рейде уже дымили трубами немецкие боевые корабли во главе с линкором «Гебен». В это время отступавшая к Новороссийску красная Таманская армия в размере 40 тысяч штыков была преследуема отдельными отрядами кубанских казаков. При приближении этой массы войск к городу немецкие корабли начали обстрел ее тяжелыми орудиями, не особенно вдаваясь в подробности, кто были эти люди, и кто кого преследовал. Под огнем немецких орудий таманцы бросались врассыпную, а кубанские белоказаки, установив легкие орудия, дали ответный залп по немецким кораблям, стоявшим в порту. Несмотря на то, что легкие оружия кубанцев не причиняли бронированным линкорам никаких повреждений, германским командованием был дан приказ кораблям оставить Новороссийск. Преследуемая бе