дня, от геополитического простора. При этом Генрих I никогда не поддавался искушению перейти за рамки предназначенного судьбой жизненного пространства, которое на востоке ограничено Балтийским морем, а на юге — Альпами. При всем этом он отказался, как мы можем судить из-за своих воззрений, принять звучный титул «римского императора немецкой нации».
Он был благородным крестьянином своего народа. Представители народа всегда имели возможность встретиться с королем и постоянно участвовали в мероприятиях, организованных на самом высоком государственном уровне.
Он был первым среди равных, и это приносили ему больше доверия и больше почтения, нежели императорам, королям и князьям, которые требовали соблюдения чуждого народу византийского церемониала. Он назывался герцогом и королем, но на самом деле был вождем тысячелетней давности.
А теперь в конце своей речи я должен сделать печальное для нашего народа и даже постыдное признание. Останки великого немецкого вождя более не находятся в месте их погребения. Где они находятся, мы не знаем. Мы может только предполагать. Хотелось бы надеяться, что преданное окружение достойно перезахоронили почитаемое ими тело. Но об этом ничего не известно. Не исключено, что движимые темной, непримиримой ненавистью политизированные вельможи развеяли его пепел, раскидали его останки на все четыре стороны. Сегодня мы стоим перед пустой могилой по поручению Адольфа Гитлера как представители немецкого народа, национал-социалистического движения и государства. И возлагаем на нее в глубоком почтении венки. Мы также возлагаем венок на могилу умершей более девяти с половиной веков назад королевы Матильды, верной спутницы великого короля. Мы мыслим великого короля только вместе с его королевой Матильдой, образцом истинной немецкой женственности».
На первый взгляд в этой речи не было ничего особо примечательного. Она была посвящена Генриху I и в основных своих чертах соответствовала представлениям, которые активно культивировались в исторической литературе еще со времен кайзеровской империи. Показательно, что Генрих Гиммлер, недолюбливавший Карла Великого за казнь предводителей саксов (на месте гибели был создан «культовый» объект — Заксенхайн), предпочитал именовать его как «Карла Франкского». Однако в отличие от «прусских исследований» Генриха I Гиммлер предпочитал сделать в своем выступлении акцент отнюдь не на том, что сделал этот исторический персонаж для «немецкой империи». Рейхсфюрер СС говорил о Генрихе I просто как о «самом великом создателе Немецкой империи». По мнению Гиммлера, именно Генрих I даже многие годы спустя имел больше оснований (в отличие от Карла) носить прозвище «Великий». Речь Гиммлер отличалась тем, что в ней подчеркивалось значение восточной экспансии, которую проводил в жизнь Генрих I. Вне всякого сомнения, Гиммлер высказывал идеи относительно грядущего завоевания «немецкого Востока». Не была лишена речь и неких религиозных отступлений. В самой ее начале Гиммлер говорил о Генрихе I не только как о величайшем, но и как об одном из самых забытых создателей «Немецкой империи». Здесь отчетливо проявлялось баварское происхождение Гиммлера. Дело в том, что в баварских школах, опекаемых католической церковью, фактически ничего не говорилось о Генрихе I. На севере же страны Генрих I, напротив, всячески превозносился. Этот момент, равно как и то, что Гиммлер постоянно подчеркивал, что древним ядром Германии являлась Вестфалия, являлся визуальным отказом рейхсфюрера от баварского национализма в пользу «северного (вестфальского) империализма».
Возложение венков на место захоронения Генриха I
При этом эсэсовцы нередко путались в исторических фактах. Так, например, в первом проекте речи, который для Гиммлера подготовил Гюнтер д’Альквен, главный редактор ведомственного журнала СС «Черный корпус», говорилось: «Тысячу лет назад умер один из самых великих немцев. Казалось бы, он был забыт и оставлен. Но все же он живет среди нас, мы можем почти чувствовать его физическое присутствие, когда поднимаемся в его замок Данквардероде или в его творение — собор Кведлинбург». Как видим, даже эсэсовские идеологи не были в состоянии провести четкую грань между Генрихом Львом (именно ему принадлежал замок Данквардероде) и Генрихом I Птицеловом, который, собственно, и начал постройку собора в Кведлинбурге. Оба Генриха объединились для них в одну общую историческую фигуру, а между двумя величественными архитектурными объектами фактически был поставлен знак равенства. Эта аморфная историческая фигура получила имя «Генриха - создателя первой Немецкой империи»[7]. Собственно, данная путаница была присуща многим людям, которые общались лично с Гиммлером. Так, например, личный врач главы СС Феликс Керстен писал в своих мемуарах: «Все это было вполне в духе легенд о Святом Граале и истории о Парсифале. Но если Гиммлер витал в подобном мире воображения, то он должен был и себя считать реинкарнацией какой-либо великой фигуры из немецкой истории.
Я задал ему такой вопрос, но он отрезал:
— При подобных разговорах ни один человек не испытывает желания говорить о себе лично. Я часто размышлял над этим, но еще не пришел ни к какому заключению.
Сегодня я долго обсуждал этот момент с Брандтом; тот сообщил мне, что ему точно известно: рейхсфюрер рассматривает себя как реинкарнацию Генриха Льва. Гиммлер знает о его жизни чуть ли не больше, чем кто-либо другой, и считает предпринятую Генрихом колонизацию Востока одним из величайших достижений в германской истории. Гиммлер знал, что получил у своих последователей прозвища Король Генрих и Черный Герцог, и был этим крайне недоволен. Он произнес очень впечатляющую речь о Генрихе Льве на церемонии в память короля в Брауншвейге. Брандт считал вполне в порядке вещей, когда люди берут себе в образец подобную прославленную фигуру и если доходят до того, что отождествляют себя с образцом, тем лучше».
На самом деле если Гиммлер и считал себя реинкарнацией, то не Генриха Льва, а Генриха I Птицелова. Судя по всему, подобная путаница была вызвана постоянным упоминанием замка Данквардероде как места, связанного с почитаемым Гиммлером «королем Генрихом». На самом деле эта историческая неточность привела к последующей путанице — короля Генриха I Птицелова стали путать с герцогом Генрихом III Львом.
Вили Фришауэр в своей книге «Генрих Гиммлер — злой гений Третьего рейха» описывал, какое большое значение должна была иметь эта речь для самого Гиммлера. «В течение долгого времени Гиммлер готовил речь, посвященную тысячелетию кончины короля Генриха… Его эсэсовские археологи, опираясь на указания рейхсфюрера СС, содействовали созданию новой церемониальной святыни. При этом никто не мог поставить под сомнение, что новый Генрих (Гиммлер) должен был повести Германию по пути, завещанному старым Генрихом (королем). В частных беседах Гиммлер нередко характеризовал свою речь как самое великое и самое важное, что сделал в своей жизни».
Скорее всего, Гиммлер говорил не о своей речи, а о церемонии, которую она сопровождала. О важности этих событий говорит хотя бы тот факт, что текст речи дважды публиковался в 1936 году. Примечательно, как и где была опубликована эта речь, сопровождавшаяся несколькими фотографиями. В первый раз это произошло на страницах ведомственного журнала «Аненэрбэ», второй раз речь была выпущена отдельной брошюрой в издательстве «Нордланд», которое было весьма близко к «Наследию предков». Показательной была и эмоциональная сторона, с которой Гиммлер произносил эту речь. Очевидцы свидетельствовали, что на глазах рейхсфюрера наворачивались слезы, когда он говорил, что тысячу лет назад, 2 июля 936 года, в возрасте шестидесяти лет скончался великий король, останки которого были когда-то похоронены в склепе, где проходила церемония. Фришауэр описывал происходившее следующим образом: «Тщательно подбирая слова, один Генрих описывал другого Генриха как умного, осторожного и последовательного политического деятеля. При этом он, казалось, подразумевал себя. Гиммлер говорил, что венгры, которые во времена короля Генриха походили на русских, угрожали незащищенной Германии. У них не было танков, но были орды всадников, которые были способны ужаснуть любого. Гиммлер продолжал: рассудительный солдат Генрих сплотил силы германских племен, которые по отдельности не были способны справиться с этим врагом. И что же сделал герой Гиммлера? Он заключил перемирие с превосходящим по численности противником, чтобы подготовиться к решающему сражению. Если бы государственные мужи Европы слушали Гиммлера, то они, возможно, они были бы менее удивлены советско-германским пактом о ненападении 1939 года, который был перемирием, заключенным по образцу Генриха I».
Если внимательно посмотрим на историю, то обнаружим, что замок Вевельсбург и собор в Кведлинбурге были неявным образом связаны между собой. Дело было не столько в том, что они считались эсэсовскими «святынями». Речь о более глубоких корнях. Оба они были связаны с фигурой Генриха I Птицелова. Можно предположить, что выбор Гиммлера при поиске в Вестфалии подходящего замка пал на Вевельсбург именно потому, что ему рассказали местную легенду о том, что здесь некогда был создан один из замков короля Генриха, которые были призваны отразить нападения венгров. Действительно, нечто подобное в одной из летописей сообщал оставшийся безымянным саксонский летописец XII века. Однако это не мешает современным немецким историкам считать данную версию несостоятельной. Впрочем, скорее всего, это дань господствующей на Западе политкорректности. После того как Гиммлер проявил повышенный интерес к фигуре Генриха I, в немецкой медиевистике эта тема считается если не «проклятой», то весьма сомнительной. Ученые пытаются обходить этот сюжет стороной, а вестфальские краеведы (сознательно или невольно) лишают Вевельсбург нескольких столетий его ранней истории.
Гиммлер в юные годы
Если обратиться к истории, то мы обнаружим, что Гиммлер и Рихард Вальтер Дарре еще в начале 1933 года, то есть сразу же после прихода Гитлера к власти, стали уделять повышенное внимание Вестфалии. У этого интереса были две стороны. На одной мы могли бы обнаружить заявления о «стране Германа и Видукинда», что являлось неким проектом исторических воззрений, положенных в основу эсэсовской идеологии. На другой стороне мы могли бы обнаружить суждения Карла Марии Вилигута о том, что Вестфалия являлась прародиной ирминизма, той самой мифической религии, чья реконструкция во многом предопределила мистическую сторону обрядности в СС.