Ребятам понравилась идея. А мне понравилась Лида. Ещё больше, чем раньше.
Всё утро я упрашивал маму:
– Ну отдай самую красивую фиалку! Тебе же нетрудно. Зато учительница порадуется.
– А я расстроюсь, – повторяла мама. – Бери хоть десять. Но мою любимую не трогай. И вообще, если мне нетрудно любимый цветок отдать, то тебе нетрудно в субботу квартиру пропылесосить и коврики выбить.
– Хорошо! – согласился я. – Всё сделаю, да ещё и картошки начищу!
Мама прижала к себе горшок с фиалкой, попрощалась с ней и мне дала:
– Держи, горе ты моё. Елена Сергеевна хороший человек.
– А ты – супермама! – крикнул я, убегая. – У тебя есть суперспособности: радовать меня!
В школу мы вошли вместе с Юркой.
– Гляди, – похвастался он, – и сунул мне под нос огромный кактус. – Елена Сергеевна точно его выберет!
Я тогда подумал, что это очень глупо. Кактусы нужны, чтобы фильмы про ковбоев снимать. Ещё их можно на подоконник поставить вокруг нормальных цветов. Чтобы кошки до фикусов и герани добраться не могли. Но Юрке я этого не сказал. Зачем человеку настроение портить!
Врываемся мы с ним в кабинет английского языка. А там такое! Елена Сергеевна сидит, растерянная, а перед ней штук двадцать фиалок.
Антон заметил нас, похвастался:
– Я первый принёс свой цветок. Но ребята столько притащили, что выбрать очень трудно.
Я говорю:
– Нечего тут и выбирать. Они все одинаковые. Синим цветут. Надо брать мою, она редкая. Когда распускается, на вишню похожа.
Елена Сергеевна сидела, будто в саду, я подумал, что учительнице очень идут цветы. А она посмотрела на всех нас и решила:
– Ребята, вы замечательные. Но правильно будет отдать цветы вашим мамам.
Светка расстроилась:
– Мы же у родителей разрешения спросили. Они огорчатся, подумают, что вам их фиалки не понравились.
Тогда Елена Сергеевна говорит:
– Давайте вы разнесёте их по разным кабинетам. Другим учителям тоже приятно сделаете. А я возьму только один цветочек, – она показала на Юркин кактус! – У меня такого никогда не было. Уж больно красивый. А вот редкую фиалку надо маме вернуть.
Юрка обрадовался. А я – наоборот. Уже совсем грустным стать хотел, но тут гляжу, Митька бутерброды Светке даёт:
– Вот, возвращаю что случайно украл. И лимонад ещё. Это просто так. Подарок.
Все улыбаться стали. А потом побежали цветы раздавать. Даже физруку подарили. Он у нас знаете какой? Высокий, сильный и всегда бегать заставляет.
Мы на целую минуту на урок опоздали. Но нас Марь Пална простила – мы же ей тоже фиалку дали. Вся школа только и говорила, какие мы молодцы.
Дома я очень боялся, что мама расстроится. Ведь её цветок не взяли. Даже мороженое мне в горло не лезло. Но мама увидела фиалку и обрадовалась:
– Ура, Анютка вернулась!
Я глаза выпучил:
– Какая Анютка?
– Это я так фиалку назвала, – отвечает мама.
– А зачем?
– Потому что люблю! Она это чувствует. Фиалка ведь живая.
Вечером я никак не мог уснуть. Всё думал о Юркином кактусе. А вдруг его тоже как-то зовут? Надо спросить. Или имя придумать. Кактусовое. Мне даже снилось, как я придумываю его вместе с Юркиным цветком. А кругом – ковбои на лошадях бегают за кошкой, которая съела герань.
История четвёртаяЛыжи становятся ближе
У меня портфель украли! Это ещё повезло, что я кота с собой не притащил. Я всю ночь думал, как хорошо быть котом. Особенно – моим. Я Мурзику даже пяточки щекочу, чтобы он жил долго.
Смех жизнь продлевает – мне об этом соседка сказала. Сама она всё время грустная. Наверное, никто ей пятки не щекочет. Мурзик, правда, не смеётся. Он не умеет. Но это пока. Вовка Печенькин Школу смеха для домашних животных открывает. Он уже туда своего хомяка записал. И попугая, который Лидин. А ещё – нашу школьную кошку.
Папа говорит, что Вовка нас всех троллит и себя тоже. Вот это надо же так животных не любить, что в Школу смеха Мурзика не пускать!
Это я вам по секрету рассказал. А теперь – о деле. У меня пропал портфель. Я насчёт учебников не расстроился. Это мама расстроится. Они знаете как дорого стоят?
Чувствую, не видать мне последней версии игры про зомби-апокалипсис. Придётся учебники покупать. Я так подумал и тоже огорчился. Хожу по классу между партами, змейкой, ору:
– И почто, ты, портфель, меня покинул? Где вы, книги мои драгоценные?
Светка пальцем у виска покрутила:
– Вещи искать надо, а не выражаться так, как при динозаврах люди говорили. Покинули его на что-то… У тебя с собой телефон был?
– Был, в кармане. И есть. Надо было всё в карманах таскать, тогда бы ничего не украли.
А Вовка сидит за нашей с ним партой, коленку чешет. Уже дырка на брюках появилась, а он коленку ещё сильнее стал чесать сквозь дырку. Мне Вовка сказал:
– Ты, – говорит, – странный. В карманах ничего таскать нельзя. Есть воры-карманники. А у тебя всё украли?
Я на свою обколупанную парту смотрю, а на меня с парты смотрит Пушкин. Ненастоящий. Его на учебнике литературы нарисовали. Я. Но это в первой четверти было. Сейчас у меня бы ручка на книгу не поднялась. Я даже усы перестал пририсовывать всем, кого в учебниках печатают. Надоело! Они все становятся одинаковыми. Одни на Деда Мороза похожи, другие – на котов.
В общем, литературу у меня не украли. А лучше бы наоборот. Я забыл в тетради письменно на вопрос про басню ответить. Зато четыре часа боролся с математикой. Справился. А она предательски укралась. Нормально? Вместе с портфелем пропал пенал (я его не достал) и лыжи. Они в углу стояли. В классе. Так что физкультура мне не светила. Учитель, правда, мог дать противные старые ботинки. Они вечно были свалены школьниками в одну кучу. Найти здесь пару лыжных ботинок мог только археолог. Мама так же после стирки пары носков ищет. Мне кажется, стиральная машина их просто ест. А вот кто ест лыжные ботинки…
Когда Вовка узнал, что у меня ещё и лыжи пропали, он очень долго смеялся. Я на друга не обиделся. Пускай у него от смеха жизнь продлевается. Тем более, как он Школу смеха откроет, если сам смеяться не будет?
Тут Марь Пална в класс вошла, поздоровалась. Она как-то сразу поняла, что я не выучил ничего.
– Садись, – говорит, – два.
Я сел, но не потому, что Марь Пална сказала, а от удивления. Это кто ж на переменах двойки ставит?
Светка за меня обиделась, в планшет перестала играть с Антоном и спрашивает у Марь Палны:
– Может быть, не надо двойку? Пусть лыжи ищет.
– Двойка, – спокойно так повторяет учительница.
А мне очень беспокойно. На уроке я всё про портфель думал. А Марь Пална меня к доске идти заставила.
– Ты, – говорит, – домашнюю работу сделал?
Вот уж тут я с ума сошёл:
– Конечно нет!
Марь Пална посмотрела на меня как на газировку (не любит она её) и вздохнула:
– Ладно, иди. Не буду тебе оценки портить!
«Ничего себе, – думаю, – уже всё испорчено. А два раза за одну домашнюю „пару“ не ставят».
Я решил отвлечься на что-то хорошее – на окно. Оно у нас пластиковое. Одно. А ещё два – деревянные.
И вот за пластиковым окном четвёртый «Б» круги вокруг школы нарезает. На лыжах. Вот Сенька – на синих, Витька – на фирменных каких-то и Колька Яковлев в длиннющем шарфе с надписью: «Спор» на моих… Надо же, думаю, красота, люди ката… Колька на моих?
Я даже не посмотрел, что зима, – открыл окно, высунулся в него и жду. На волосы снег валит, а я жду. Мне даже расхотелось спросить у Кольки, где его шарф потерял букву «т» и как надпись «Спорт» превратилась в «Спор».
Марь Пална меня от окна оттаскивать принялась. Схватила под мышки, тащит, как репку. А я за подоконник ухватился, сопротивляюсь.
– Ты, Андрюха, с ума сошёл? – кричит Вовка. – Мороз на улице!
– Вот именно, – не стал спорить я, – мороз! Но маленький. Иначе «Б» класс на улицу не пустили бы! А Колька не катался бы на моих лыжах!
Тут и Марья Пална с ума сошла. Она понять не могла, как это кто-то украл лыжи и катается возле школы.
Мы окошко закрыли и весь урок ерундой маялись: слушали про то, как важно не брать чужого и помогать каждому. Будто мы сами не знаем. Лучше бы Кольке это рассказали. В общем, скука, зато новую тему не прошли.
На перемене мы вместе с Марь Палной встретили Яковлева в школьном коридоре и спросили, чьи же лыжи у него в руках. Он шапку с помпоном снял, снег с неё счищает на пол и нагло так отвечает:
– Мои.
– Чем докажешь? – говорю. – У меня они как раз пропали. Отдавай!
Колька нехотя показал нам нижнюю сторону правой лыжины. Ну, ту, которая по снегу скользит. На ней было написано: «Мои».
Я аж обалдел!
– Точно, – кричу, – мои! – даже подписаны.
– Нет! – упёрся Колька. – Это слово кто угодно мог написать. Хоть я, хоть ты, хоть директор.
А директор как раз мимо проходил. Он почему-то очень обрадовался:
– О, мои лыжи! – потёр руки, взял «предмет спора», как выразилась Марь Пална, и с собой унёс.
Мы с Яковлевым совсем ничего не поняли. Оказалось, что у нас с ним одинаковые лыжи. Наши мамы их в одном и том же месте покупали, потому что они подруги. Это мы почти не общаемся, потому что в разных классах учимся. А подписывал обе пары ради смеха Колькин папа. Он тоже с ними в магазин ходил. Это всё я за три минуты узнал: домой позвонил и несколько умных вопросов задал. А что толку? Мы с товарищем по несчастью теперь лыжи не делили. Так бы хоть кто-то правую забрал, кто-то – левую.
А у директора – отними-ка! Он родителей в школу вызовет. И они узнают наши лыжи! Точно! Узнают! Это же идея!
– Давай плохо себя вести! – предложил я курносому Кольке. – Например, сейчас начнём громко смеяться возле кабинета Андрея Андреича. Уже урок начался, он нас точно заметит.
Через пару минут мы уже с важными лицами сидели перед директором. Кабинет у него большой. На стене висит портрет президента, на столе куча каких-то бумажек важных леж