ые выражения и у русских, например: «красная девица».
С перевозкой же статуи вопрос разрешается проще: перемещалась не она, а люди. По некоторым археологическим данным можно предполагать, что «Золотая баба» была святыней не одного рода, а принадлежала большому родовому объединению — предкам современных венгров, эстонцев, манси и ханты — древним уграм. Все угрские племена передвигались с востока на запад и несли с собой легенды о священной «Золотой старухе». Ведь и Герберштейн и другие говорили о местоположении статуи довольно туманно: «за Вяткой», «за Уралом», «на Конде».
Шестьсот лет уже дразнит нашу любознательность этот неведомый памятник, оказавшийся на пути Ермака в Сибирь.
Какая же придет разгадка? И когда?
За буйными разливами Иртыша на много тысяч километров раскинулась сибирская степь — неоглядное царство ковыля, полыни, соленых озер, былых аргынских кочевий и древних караваных троп.
Об этих диких местах люди издавна говорили: «Без юрты нет семьи, без куста нет леса, без воды нет жизни». Такими и были эти степи — без селений, без леса, без воды. А значит — и без людей, без жизни. Вымершими и бесплодными казались эти бескрайние равнины, летом покорные властной силе песчаных бурь и жестокого зноя, а зимой — могучего белого безмолвия. Того самого, что и поныне хранит тайны Ермака.
Казахские акыны пели об этих степях так:
В трещинах степь
Зноем расколота.
Загляни в трещину —
Увидишь золото.
Не тянись за ним,
Не ищи беды...
И верблюд в степи
Умрет без воды...
А землепроходцы не боялись степного безмолвия. В конце прошлого века заглянул в золотую трещину пытливый искалец Михаил Попов. Не под силу оказалось дело: ни денег, ни компаньонов себе он не нашел. Осталась его копь заброшенной... А накануне первой мировой войны появился в Прииртышье заморский гость — английский миллионер Лесли Уркварт. Хватка у него была цепкая — тянулся к Алтаю и Экибастузу, к Караганде. Строили на берегу Иртыша пришлые из разных губерний России обнищалые и голодные люди слепые, кособокие избушки, рыли землянки, надеясь на кусок хлеба. Грузили чужие баржи углем, солью и рудой, надрывались от непосильного труда. Когда было им особенно тяжело, запевали песню о Ермаке, будто искали в ней силу для избавления. Именем Ермака нарекли и поселок свой на Иртыше. Только разбудить степь так и не удалось...
То было почти полвека назад.
А в наши дни пришли сюда молодые люди с комсомольскими путевками. Пришли, чтобы выстроить большой сказочный город — такой, чтоб ему позавидовали сибирские города-старожилы. Город романтиков, город строителей и металлургов, город будущего.
И он тоже был назван Ермаком — в честь первого сибирского землепроходца.
Еще вчера будто бы стояли на степных горячих ветрах палатки геологов и изыскателей, и не остыли, кажется, еще угли походных костров, а он уже поднялся на некогда диком бреге Иртыша — город Ермак. С громадами многоэтажных домов, широкими улицами, Дворцами культуры и школами, с парками, скверами, уже радующими жителей зеленым нарядом. По соседству с городом сооружается Ермаковская ГРЭС — гигант большой энергетики Прииртышья мощностью в два с половиной миллиона киловатт. Все здесь — в движении, в росте.
На одной из окраин Ермака берет начало трасса мощного пятисоткилометрового канала, по которому иртышские воды пойдут в целинные совхозы. Встают по берегам искусственной реки тополя, клены и вязы — верная защита от песчаных бурь.
В том же году, когда изыскатели ставили у Иртыша свои первые палатки на месте будущего города, на другом, правом берегу в омской степи родился совхоз «Ермак». Сюда тоже пришли молодые землепроходцы с беспокойными сердцами. Были там и наши земляки с Дона.
Ничего удивительного нет в том, что все, кто приехал в Сибирь, чтобы обновить этот богатейший край и заставить его служить людям, гордо называют себя потомками Ермака.
Ермак был первым, за ним идут другие.
Мне рассказывали ветераны Словацкого народного восстания, что когда осенью 1944 года в Татрах вспыхнули первые партизанские костры, один из повстанческих отрядов принял имя Ермака. В этом отряде сражались донцы и сибиряки. Они тоже были первыми.
А совсем недавно во всех газетах появилось сообщение о том, что советские автомобилестроители испытывают новый тяжелый вездеход, которому будут не страшны ни сыпучие пески, ни снежные завалы и который может пройти там, где еще не ходила ни одна машина. Мало сказать о ней: мощная. Это уникальная машина высотой почти в три метра, а по длине она более чем в полтора раза превосходит двухосный грузовой вагон. Колеса — в человеческий рост, а поднимет автомобиль груз в 25 тонн! В лютый мороз шоферу в кабине будет всегда тепло, а на юге, при сорокаградусной жаре, — прохладно. Самосвал по сравнению с ним кажется игрушкой. У машины этой уже есть имя — «Ермак». Она имеет право его носить.
...Есть памятник Ермаку в Новочеркасске. Открыли памятник Ермаку в поселке Орел близ Березников, откуда уходила его дружина на Чусовую. Но самый достойный памятник славному землепроходцу — деяния его потомков.
Дороги Швейка
Ярослав Осипович говорил, что
будь у него десять жизней, а не
одна, он бы с радостью пожертвовал
их ради власти пролетариата.
В Таганроге, на одной из тихих и задумчивых его окраин, есть необычный памятник. Над гранитной плитой склонился раненый крылатый воин. Чудится, ему стоило немало усилий, чтобы осенить крылом могилы павших товарищей. Но не безысходная горечь, не самоотречение и не мука видны в застывших очах воина, — напротив, во всем облике его чувствуешь спокойную гордость за тех, кто сложил голову в ратном бою, завещая живым такие же честные и ясные дороги, по которым шли они. На мраморе, у самого цоколя, надпись по-чешски и по-русски:
«Из далекой страны мужей и дел великих уныло-грустный гений прилетел. Он опустился над братской могилой на прах сынов той измученной страны, из рук которых безжалостная смерть преждевременно вырвала всепобедный меч Свободы».
Это — памятник чехословацким красногвардейцам, сражавшимся в годы гражданской войны на Дону рука об руку с русскими братьями.
Примечателен этот памятник прежде всего тем, что он тесно связан с дорогами, по которым шел бравый солдат Швейк. Да, именно Швейк. Когда он выходил в большой мир со страниц удивительной книги Гашека, за плечами его были не только окопы австро-венгерской армии и карпатские долины, но и Таганрог.
Это очень давняя, но вечно живая история, о которой, к сожалению, мало знают в наши дни...
Начинался Швейк с того, что, попав на фронт, отказался воевать против русских братьев: «И пошел бравый солдат Швейк в плен, повернувшись задом к империи и черно-желтому двуглавому орлу, который начал терять свои перья...».
Так рассказывал свою историю в киевской газете «Чехословак» в 1917 году Ярослав Гашек. Он еще не успел тогда написать свой знаменитый роман, переведенный ныне на все языки мира. Газетный памфлет «Бравый солдат Швейк в плену» был лишь кратким наброском будущей книги — во многом автобиографичным. Призванный в начале первой мировой войны в австрийскую армию, Гашек не собирался проливать кровь за чуждые народу интересы монархии и при первом же удобном случае добровольно сдался в плен. Именно пребывание Гашека в России в 1915-1920 годах способствовало созданию им образа Швейка — умного, веселого и находчивого бравого солдата, прикрывавшегося маской дурачка и ловко обманывавшего австрийского императора и господ командиров.
Гашек, впрочем, и раньше был в России. Еще в 1903 году девятнадцатилетний любитель путешествий самовольно перешел границу, но был задержан пограничной стражей. Присущая лишь ему одному (и будущему Швейку) манера поведения на допросах, та, что не раз выручала его прежде в пражских полицейских участках, оказалась и здесь очень кстати. Его отправили по этапу вначале в Кельце, а потом в Киев. Там его допросили и передали австрийским жандармам. Но цель была достигнута: Гашек познакомился с русскими. Ими были донские казаки, служившие в Польше и на Украине.
Об этом своем «путешествии» Гашек в 1904 году рассказал в юмореске «Казак Борышко». На русском языке это произведение, к сожалению, неизвестно, но оно очень характерно для раннего периода творчества Гашека. «Знакомство» с Россией позволило ему весьма ощутимо почувствовать существовавшие в ней порядки. Гашек пишет о неравноправном положении крестьян на Дону, о наличии у казаков определенных привилегий в землепользовании, в получении пенсий, о высокомерном отношении казацкой верхушки к «иногородним».
В 1910 году Гашек снова возвращается к теме казачества в юмореске «Прогулка через границу». Рассказ этот известен на русском языке под заглавием «Пограничные злоключения». Он с большой симпатией относится к простым людям с Дона, не по своей воле надевшим военные мундиры.
Первая мировая война закончилась для Швейка (это мы знаем уже по роману Гашека) тем, что он был взят в плен разведчиками 8-го Донского казачьего полка. В штабе казачий полковник спросил у него фамилию. «Осмелюсь доложить, холост!» — отрапортовал Швейк, полагая, что у него спрашивают, как поживает его «фамилия», то есть семья. Полковник переспросил у пленного его имя. И тут солдат, вытянувшись в струнку и «пожирая» полковника глазами, молвил голосом, прогремевшим «по всей Руси великой до самого Черного моря»:
— Йозеф Швейк, Прага, улица на Бойишти, «У чаши»!
Швейк назвал не дом, где он жил. «У чаши» (по-чешски «У калиха») — это знаменитый кабачок в центре Праги, неподалеку от Вацлавской площади. Сюда Швейк ходил ежедневно, здесь он заключал свои «торговые» сделки, здесь же за кружкой пива проповедовал свою оптимистическую философию. Кабачок «У чаши» стал для Швейка теми жизненными воротами, через которые суждено ему было войти в историю. После покушения в Сараеве он вступил здесь в беседу с сыщиком-провокатором и был арестован. А потом уже шло одно за другим: судебная комиссия, сумасшедший дом, опять полицейский комиссариат и, наконец, военная служба, фронт, русский плен...