Хотя имена Александра Грибоедова и знаменитого алмаза «Шах» в истории склоняются вместе, совершенно очевидно, что совсем прямого отношения друг к другу не имеют. Понятно, что погиб наш поэт и дипломат вовсе не за эту диковинку. Ну, Грибоедов, конечно, видел «Шаха» во время встреч с персидским шахом. Тот носил алмаз как подвеску на золотой цепочке, прикрепленной к одежде, и считал талисманом. Шах верил, что такой камень, подвешенный между ним и другими людьми, как минимум, может защитить его от всего дурного. Алмаз к тому же концентрирует энергию и делает владельца крепким и решительным. По поверьям, такой камень гарантирует власть. К тому же «Шах» был национальной реликвией Персии. Его в боях добыл знаменитый полководец шах Надир у самих Великих Моголов в 1739 году. К слову, Надир был завзятым коллекционером и владел знаменитым алмазом «Кохинур», он вставлен в Малую Корону британских монархов; а также алмазом, названным в России «Орлов», который украшает скипетр русских царей и хранится, как и «Шах», в Алмазном фонде.
«Шах» имеет продолговатую форму и весит 88,7 карат. Камень легкого желтовато-бурого оттенка, чистый, за исключением нескольких трещинок в глубине кристалла. Он частично огранен, но имеет вид натурального камня. На «Шахе», и это уникальное явление, три надписи, раскрывающие имена владельцев. Говорят, прочел и расшифровал их Осип Иванович Сенковский, известнейший писатель (псевдоним Барон Брамбеус), журналист (он редактировал и прославил знаменитую «Библиотеку для чтения»), а также профессор востоковедения и путешественник. Сенковский, вероятно, взялся за эту работу не случайно. Он был неплохо знаком с Грибоедовым, оба владели персидским, что было чрезвычайной редкостью. Известно, что Сенковский слыл также великим почитателем и «Горя от ума», и блестящего ума самого автора пьесы. Итак, на камне начертано «Бурхан-Низам-шах Второй, 1000 г.» (XVI век), «Сын Джехангир, шаха Джехан-Шах, 1051 г.» (XVII век) и «Владыка Каджар-Фатх-Али-шах, Султан, 1242 г.» (XIX век). До сих пор непонятным остается, как без современных инструментов в стародавние времена возможно было эти надписи произвести. Ничто не может сравниться с алмазом по твердости, и именно поэтому его считали символом вечности и называли слезами богов.
Так или иначе, «Шах» прямого отношения к Грибоедову не имел, а Грибоедов — к «Шаху», и мы уже об этом говорили. О чем же мы ведем речь? А дело здесь весьма путаное. Оно о том, как вещи, тем более такие легендарные камни, иной раз отражаются не только в судьбе человека, но и меняют общественную жизнь, а порой и влияют на развитие искусства, и вовсе не потому только, что они очень красивые. С «Шахом» как раз такая история.
Начнем с середины повествования. Весной 1828 года Грибоедов, прибывший в Петербург из Персии с победным для России Туркманчайским миром, был ласково принят императором, щедро награжден (вместе с группой высокопоставленных придворных) и получил должность полномочного посла обратно в Персию. Остановился он в Демутовом трактире, где имела привычку жить прибывающая в столицу светская публика. Там же в это же самое время проживал и небезызвестный нам Пушкин. Они встречались не только за обеденным столом в гостинице, но и на дружеских вечеринках, которые изо дня в день предпринимались в столице. Об этих обстоятельствах припоминают многие современники. И любознательный Пушкин, конечно, интересовался Персией, Кавказом, войной, бытом, нравами, так мало ему знакомыми. Грибоедов рассказывал. Это — безусловно. Далее идут только предположения, которые требуют опять исторического отступления.
Во времена Екатерины II персияне также присылали посольства к российскому двору с почтением. И один из послов имел при себе телохранителя. Телохранитель был вида ужасного. У него отсутствовал нос. Если в России кулачком, то на Востоке было принято по-иному поощрять своих преданных слуг. Отрезать уши, нос, язык за небольшую провинность было делом обычным. Так вот. Знаменитый фаворит императрицы Платон Александрович Зубов решил поправить этот непорядок и заказал русскому умельцу… искусственный нос для персиянина. Из тафты и серебра, между прочим. Нос был сделан. Вернее, целых два носа. Второй, наверное, был про запас, если снова по привычке лишат первого. Вся эта благая предприимчивость исходила из заботы о душевном состоянии императрицы и придворных дам, которым трудно было постоянно наблюдать такую страшную картину — безносое человеческое лицо. Чтоб их не пугать, телохранителю и приказали надеть новый нос. Не станем описывать, как он там был технически устроен. Все равно никак не понять нам таких премудрых конструкций. Говорят, что сохранился и счет на выполнение этой изысканной и деликатной работы, который бережно хранится в архивах.
Рано ли поздно посольство персидское укатило обратно. История у нас забылась. Однако можно положить, что в Персии ее отлично знали и помнили. Да и можно ли позабыть, как явился обратно с носом безносый красавец-перс? Грибоедов мог услышать этот незабвенный анекдот (тогда анекдотами назывались не всегда вымышленные и смешные истории) во время собеседований с придворными шаха, за которыми часто коротал бесконечно тянущееся время. Судя по всему, приятельствовал он и с известным нам уже евнухом Мирзой-Якубом, очень образованным и осведомленным человеком и, вероятно, интересным собеседником, а их наш дипломат почитал за редкость.
Слово за слово Грибоедов поведал эту занимательную историю Пушкину, ну, когда они жили в Демутовом трактире. За обедом или за ужином, например. Пушкину такая фантасмагория не могла не понравиться, а более она понравилась Гоголю, которому Пушкин легко мог ее выболтать. Когда они через год сидели там же, в трактире и поминали Грибоедова рюмкой ликеру. Да и Хосров-Мирза был уже совсем неподалеку, в приближении к Петербургу, где квартировал потом в Таврическом дворце.
Пушкин в каком-то смысле был щедрым на сюжеты, а Гоголь во всех смыслах хват. (Про пушкинского «Ревизора» знает каждый школьник.) Словом, хитрый Гоголь написал «Нос». Но чтоб соблюсти все правила и честно указать источник информации, да и вообще из уважительных приличий, ввел (одной только лишь фразой[1]) в повесть персидского принца. Который доставил в Петербург алмаз «Шах». Который был извинительным подарком российской короне за убийство посла Грибоедова. Который привез из Персии анекдот про самостоятельный нос. Который стал известен Пушкину. Который выболтал секрет Гоголю. Который…
А может, этот гоголевский нос со своими похождениями, «игрой природы», вернее сказать, и гоголевская сказка вовсе, какими знаменит наш Гоголь. Но ведь выглядывал же зачем-то именно в этой повести из Таврического дворца Хосров-Мирза и взирал на нос, гуляющий в Таврическом саду. А чтоб в тот дворец попасть, принцу нужна была серьезная государственная миссия. Так вот он и доставил алмаз «Шах» в Россию. Только за это все пришлось погибнуть русскому послу. А точнее Александру Сергеевичу Грибоедову.
Который не имел никакого отношения к алмазу «Шах».
Свайка[2] гениев
Непонятно, знал ли Пушкин, что у Байрона на свадьбе, ну, то есть в тот самый момент приобщения, упало кольцо. Судя по всему, Пушкин не много общался с англичанами и долго не знал разговорного английского. Но судьба Байрона занимала чуть не всю Европу. Так или иначе, но наверняка Пушкин знал, что кольцо во время венчания упало у Грибоедова. Об этом браке, Грибоедова с Ниной Чавчавадзе, спонтанном, неожиданном, скоропалительном и счастливом в свете толковали. И не могли пройти эти толки мимо Пушкина, когда — так вдруг, да еще и любовь, а он-то сам в это время как раз и находился в мучительном напряжении, в раздумьях о женитьбе, поисках невесты, щемящих мечтах о семейном счастии и его вдохновенности. Всё тут одновременно — Оленина, Корсакова, Ушакова, знакомство с Натали Гончаровой… Пушкин мечется. А тут еще счастливый Грибоедов. И кольцо…
Знал ли Грибоедов о байроновском кольце? Не англоман, но английский знал прекрасно, предпочитал читать все в подлиннике, полагаем, что и новости. В виду должностного положения был вхож в дипгостиные, когда бывал в столицах. Много общался с англичанами на Востоке, причем не только с дипломатами, но часто наезжающими из Англии английскими предпринимателями, вполне просвещенными людьми. Словом, ему могло быть известно.
Байрон был, конечно, либерал — в широком смысле. Либерал душевный, духовный, физический. Он даже ренегат души. Не с точки зрения идеологического исповедания, а скорее развития души. Романтический цинизм Байрона общеизвестен. Этим он и прикормил всю русскую молодежь своего времени. Психофизический склад сознания Байрона таков, что ему кольцо кинуть было все одно куда — и в божью свечку, и к черту к кочерге.
Неизвестны внутренние отношения Грибоедова с Байроном. Скорее всего, особенных не случилось, ну, кроме, конечно, почитания стихосложения и разделения свободности идей, а также генетической ненависти к рабству. Но внешне Грибоедов очевидно дистанцировался от Байрона, да и вряд ли он мог входить в зависимость от яркости перьев англичанина. В отличие от Пушкина, что нервничал в сторону Байрона примерно до 1826 года. Просто Грибоедов был другого — нежели Пушкин — психотипа.
Экзальтированный Пушкин, известно, любил игру. Пушкинская игра — не карты вовсе и вовсе не азарт, а ставка на продление собственной жизни, на следующий вздох. И до последнего всегда он выигрывал. Об этом много говорено. Пушкин ставил карту не на судьбу уже. И он, конечно, мог бросить кольцо — на жизнь. В подражание Байрону. Почему и погиб от себя самого.
Но для чего Грибоедов? Сдерживаемый демонический темперамент его выплескивался, пожалуй, только на женщин. После известной «четверной» дуэли про Истомину он не стрелялся. Блеснул «Горем…» В конце жизни благородно верующий человек. Честолюбец и гордец, у него могло, наверное, перемкнуть в голове на всплеске волны счастия, славы и карьеры, и он, вероятно, мог бросить вызов. Богу. Но если сделал это, сделал осознанно.