ения высшей консультативной палаты Панин предлагал реформировать также Сенат, разбив его на шесть департаментов с ограничением функций обновленных структур определенной сферой деятельности.
Вроде бы ничего предосудительного в проекте обер-гофмейстера нет. Тем не менее многие из соратников Екатерины, а вслед за ними и историки усмотрели в предложенных мерах посягательство на властные прерогативы абсолютной монархини с целью значительного сокращения оных. Опять, как и в случае с «затейкой» Д. М. Голицына в 1730 году, мы сталкиваемся с непониманием того, как устроены и работают те или иные модели государственного управления. Ни о каком умалении роли монарха в сочиненном сановником манифесте речи не идет. Напротив, параграфы документа говорят не об уменьшении прав главы государства, а о сохранении их в прежнем объеме. Правда, у официального носителя громкого титула, то есть у императрицы, искать хотя бы намек на власть уже бесполезно. Настоящим русским самодержцем или абсолютным монархом в кратчайшие сроки после обнародования манифеста становился статс-секретарь Императорского Совета по внутренним делам и по совместительству сенатор. Чтобы не быть голословным, процитирую ключевые статьи каверзной панинской конституции, превращавшей Сенат в главный исполнительный орган империи: «В числе сем (т. е. членов Совета. – К.П.) должны быть… 2) Статский секретарь внутренних дел, который не токмо сенатор, но и место имеет во всех коллегиях, принадлежащих к тому департаменту…
Всякое новое узаконение, акт, постановление, манифест, граматы и патенты, которые государи сами подписывают, должны быть контрасигнированы тем статс-секретарем, по департаменту которого то дело производилось, дабы тем публика отличать могла, которому оное департаменту принадлежит».
Сенат имеет «свободность нам представлять и на наши собственные повеления, ежели они… могут касаться или утеснять наши государственные законы или народа нашего благосостояние…
Всякие государственные дела, кои вновь какова постановления или перемены требуют, имеют быть прежде разсуждаемы в департаменте и потом решены в общем собрании всего Сената. И чего собою Сенат решить не может, о том представлять нам», то есть императрице{123}.
Итак, как видно из выше изложенного, манифест готовит царице участь декоративной фигуры при всемогущем Сенате. Екатерина не вправе издать закон без визы статс-секретаря. Зато Сенат, прибегнув к «представительству» – отлагательному вето, легко торпедирует любой нормативный или распорядительный акт, исходящий от императрицы. В то же время в воле сенаторов не обращаться к августейшей особе за санкцией, а самостоятельно принимать окончательные решения по разным вопросам либо в департаментах, либо на общем собрании. Причем нетрудно заметить, кому суждено главенствовать над всеми – статс-секретарю по внутренним делам: ему фактически подконтрольны и Совет, и Сенат, ибо в последнем чиновник заведует первым департаментом «государственных внутренних политических дел», на который замыкаются финансы (Штате - и Камер-коллегия, Соляная контора), имущество (канцелярия Конфискации), статистика и архивы, Монетный двор, секретные службы (Секретная и Тайная экспедиции) и даже внешняя политика с Синодом. Ну а кто претендовал на сей важный пост, думаю, ясно – Н. И. Панин.
28 декабря 1762 года после пяти месяцев мучительных размышлений Екатерина II подписала манифест. Однако в типографию бумага не попала. Чуть позже высочайшая рука надорвала свой автограф под опасным для нее текстом. Сама ли императрица уразумела, что к чему в хитроумном документе, или ей помогли верные и более сообразительные друзья, неведомо. Тем не менее история с манифестом об основании Императорского Совета и реформе Сената не с лучшей стороны аттестует Екатерину Великую, чуть не угодившую в ловушку, которую вообще-то могла бы разоблачить при первом чтении замечательного проекта.
Те же перипетии закулисной дуэли Никиты Панина с Екатериной Романовой в 1762 году свидетельствуют о том, что, говоря по чести, обер-гофмейстер в большей степени, чем его менее искусная конкурентка, соответствовал высокому званию главы государства. Но, увы. Наследственный принцип преемственности власти неприступной стеной преграждал дорогу на самый верх тем, кому не повезло родиться или стать членом венценосной семьи. Будь ты хоть семи пядей во лбу, нормальным, цивилизованным способом взять бразды правления страной в собственные руки не сможешь. Изощряйся, как хочешь: обманывай, убивай, соблазняй, льсти, унижайся, шантажируй… Бог даст, фортуна улыбнется, и ты дорастешь до первого министра при капризном государе. Если же очень подфартит, то явочным порядком по примеру англичан или шведов сумеешь уничтожить и зависимость от некомпетентной или менее одаренной коронованной особы. Уповать на большее – официальный статус – не стоило. Никита Иванович Панин в свойстве с Романовыми не состоял, а призвание политика в себе чувствовал. Вот и двигался к заветной цели, как мог, не считаясь ни с чем. А в результате удовлетвориться пришлось портфелем министра иностранных дел…
1801 год. Самоубийственный император
В гибели императора Павла I принято винить ближайшее окружение императора и англичан, профинансировавших коварный заговор. Однако это – лишь половина правды. Конечно, английский посол Ч. Уитворт немало посодействовал, в основном деньгами, сплочению разрозненных оппозиционных царю групп, как в гвардии, так и в госучреждениях, возглавить которые не без колебаний согласился генерал-губернатор Санкт-Петербурга Петр Алексеевич Пален. Вот только заговорщикам вряд ли бы сопутствовал успех, не помоги им со своей стороны сам император. Ведь сын Екатерины сделал практически все от него зависящее, чтобы пасть от рук тираноборцев. Он настроил против себя импульсивной непредсказуемой политикой, как внешней, так и внутренней, значительную часть соотечественников, особенно среди жителей столицы. Он же неразумно обострил отношения с Великобританией, начав подготовку в угоду Франции так называемого индийского похода. Он же толкнул во враждебный ему лагерь родных сыновей – Александра Павловича и Константина Павловича, необоснованно заподозрив обоих в нелояльности. И он же бездумно исполнил все рекомендации Палена, призванные ликвидировать последние преграды, надежно защищавшие монарха от цареубийц.
Хорошо известна хроника роковых для Павла I суток – с утра 11 марта до рассвета 12 марта 1801 года. Впрочем, не так хорошо, как кажется, ибо по причине невнимательного изучения имеющихся в нашем распоряжении источников вне поля зрения историков остался поразительный факт: вплоть до позднего вечера 11 марта 1801 года заговор, несмотря на проведенную ранее огромную организационную работу, не мог победно завершиться{124}. Существовало единственное и тем не менее, серьезное препятствие, которое обрекало на полное фиаско план, вынашиваемый противниками Павла. Но, на их счастье, государь за два часа до намеченной акции «успел» устранить сей спасительный заслон.
Едва ли кто-нибудь из непосвященных, узнав утром И марта 1801 года о выступлении на охрану Михайловского замка 3-го батальона Семеновского полка, сообразил, что переворот по свержению императора Павла начинается. Пусть подразделением и командовал бывший «гатчинец», капитан Гавриил Иванович Воронков, да присматривал за ним один из активных заговорщиков – поручик Константин Маркович Полторацкий. Правда, никаких сверхзадач перед семеновцами не ставилось. От гвардейцев не требовалось ничего, кроме пассивного поведения в течение ближайшей ночи. Расчет строился на преданности нижних чинов своему шефу – великому князю Александру Павловичу: уж они-то меньше прочих заинтересованы бросаться на помощь приговоренному монарху.
Однако размещением на Михайловской гауптвахте (на первом этаже восточного крыла дворца, рядом с парадным подъездом) главного караула из наиболее надежных рядовых подготовка к дворцовому перевороту ограничиться не могла. Ведь в Овальном зале бельэтажа у парадной лестницы постоянно дежурил отряд 1-го батальона преображенцев, а чуть далее, в библиотеке у входа в саму государеву опочивальню – взвод конногвардейцев. И первых, и вторых тоже предстояло как-то нейтрализовать. Преображенцев «обезоружили» просто: новую смену на две трети сформировали из недовольных Павлом солдат, в прошлом служивших в раскассированном лейб-гренадерском полку, а возглавил ее подпоручик Сергей Никифорович Марин, офицер из числа мятежников.
Управиться столь же легко с кавалерией не получилось. В тот день пост у спальни взяла под контроль часть эскадрона полковника Саблукова. Ни он, ни руководивший пикетом корнет Андреевский к заговору причастны не были. Поэтому лидеру «революционной» партии – петербургскому генерал-губернатору П. А. Палену – пришлось идти на риск, дабы очистить переднюю царского кабинета от последней преграды. Судя по всему, на утреннем докладе у государя Петр Алексеевич попытался очернить подчиненных Саблукова, намекнув на вольнодумство и сочувствие французским якобинцам всех чинов полка, подшефного великому князю Константину Павловичу.
Лукавый министр не зря надеялся на успех. На днях, по-видимому, 7 марта 1801 года, он сумел весьма хитроумной комбинацией завоевать полное доверие императора. Граф без тени колебаний объявил себя замешанным в большой заговор, который спланировали против августейшей особы жена и дети царя. Пален убедил-таки Павла в том, что примкнул к злоумышленникам с единственной целью – точно установить имена тех, кто намерен отстранить от престола правнука Петра Великого. Итогом данной аудиенции стало высочайшее повеление накрепко заколотить дверь, ведущую из прихожей, смежной со спальней самодержца, в покои Марии Федоровны. Так несчастный властитель превратил личное убежище в западню, пока еще охраняемую верными конногвардейцам и.