– Даже не говорите мне об этом кошмаре! А вам он как раз очень даже по душе!
– Нисколько, и вы это прекрасно знаете. Я всем сердцем люблю императрицу. И признаюсь вам откровенно, боюсь, что Наполеон, расставшись с ней, расстанется и со своей удачей.
Появление гостей положило конец нелегкому разговору супругов. Лаура больше не узнавала Александра. Он стал груб, обрывал ее, придирался. А минуты близости радовали не больше, чем в Ла-Рошели: пылкий муж превратился в грубого насильника. По счастью, приступы страсти никогда не бывали долгими, но поутру Лаура рассматривала новые синяки и царапины, из-за которых у нее возникали затруднения с нарядами. Как тут было не вспомнить чудные ночи в Фоли-Сент-Джеймс, когда Клемент постоянно подтверждал ей, что любовь может быть пылкой и нежной одновременно. Он никогда не забывал, как чувствительно женское тело. Клемент умел любить ее, и отзвук его любви в письмах, которые он неустанно посылал ей, волновал ее. Меттерних надеялся, что вскоре вернется в Париж в качестве посла. Элеонора, его жена, и дочки по-прежнему оставались в Париже и дожидались для выезда лучших времен. За это время Элеонора стала одной из самых верных подруг Лауры.
Между тем события ускоряли ход дела. Вечером 30 ноября 1809 года Наполеон, ужиная с женой, объявил ей, что они разводятся. Сенат расторгнет их гражданский брак (это случится 10 января), а еще через несколько дней Парижский церковный суд объявит недействительным брак церковный. Действительно, было бы затруднительно обращаться в этом случае за содействием к папе, который до сих пор находился на положении узника в Савоне.
Решение не помешало праздникам, которые следовали один за другим. Вся «императорская» семья собралась в декабре, чтобы отпраздновать отставку «старушенции». Сочувствовали Жозефине только Полина и Жером. Приехавшая 2 декабря из Неаполя Каролина злорадствовала и ликовала. Она возобновила свою связь с Жюно, хоть ей и не слишком была по душе его мрачность. Александр и вовсе перестал обращать внимание на отдаление жены, раз к нему вернулась его «королева». Возвращение Каролины его растрогало, а Лауру не рассердило. Она готова была делить синяки и царапины с Каролиной. Любовь ее к Александру, страстная и долгая, умерла. И ей стало безразлично все, что бы ни делала ее «соперница».
Но все же она удивилась неожиданному дружескому расположению Каролины, а для той словно бы ничего не существовало, кроме праздников.
13 января Каролина решила устроить бал в особняке посла Италии Марескалки. Главным сюрпризом вечера должна была стать «шахматная кадриль», танцевали которую самые красивые женщины Парижа, наряженные египтянками. Госпожа д’Абрантес танцевала черного короля. Костюмы вышли чудесные – красные с золотом для белых и синие с серебром для черных. Лаура никогда еще не собиралась на бал с таким легким сердцем. Костюм подчеркивал необычную красоту Лауры, она была похожа на настоящую египтянку. Нарядившись, она пошла показаться мужу.
– Ну и как ты меня находишь?
Он передернул плечами и отвернулся.
– С удовольствием изуродовал бы тебя, – процедил он. – Чтобы больше никому не нравилась!
Испуганная Лаура поспешила отойти подальше. Она завернулась в розовое домино, надела маску и поспешила сесть в карету.
– К графу Марескалки, – приказала она кучеру
Теперь, если Жюно обращался к ней на «ты», как когда-то раньше, ей становилось страшно…
– А монсеньор?
– Он приедет позже. Нам еще нужно отрепетировать проход в балете.
И тут же обругала себя идиоткой: с какой, спрашивается, радости она дает объяснения слугам? Поскорее оказаться подальше от дома – вот что важно, вот ее единственное желание!
Присущая ей жизнерадостность вернулась к ней, как только она оказалась в ярко освещенной гостиной, где ее мгновенно окружили поклонники. Все вокруг старались выглядеть веселыми и беззаботными, хотя всем было скорее не по себе: три дня назад Жозефина перестала быть императрицей. Она уехала из Тюильри в Мальмезон, не пытаясь скрыть свое горе, и оно невольно давило на всех этих людей, собравшихся, чтобы повеселиться.
Полина не скрывала сочувствия к Жозефине.
– Бедняжка! – вздохнула она, оказавшись рядом с Лаурой, когда они построились для кадрили. – Не могу ничего поделать – жалею ее! Еще вчера императрица, а сегодня всего-навсего герцогиня Наваррская с совершенно уродливым, на мой взгляд, замком, затерянным где-то среди полей.
– Она уже там?
– Нет. Ей оставлен еще Мальмезон, и она затворилась в нем. Однако представь себе – в семействе Бонапарт я единственная, кто ее жалеет. Кроме Жерома, они все просто светятся от радости.
– А император?
– Ты увидишь его через пять минут. Хоть он и твердит, что свободен как ветер, я знаю его лучше всех и могу тебя уверить, что он смущен и не в своей тарелке. Зато Каролина ликует.
Кадриль была станцована и имела такой успех, что новоявленные танцовщицы должны были повторить ее на бис. Лаура очень любила танцевать, и танец помог ей развеселиться. Она кружилась под музыку, поворачивалась направо и налево, искала глазами Жюно, но нигде его не видела. Значит, он остался дома и будет пить сверх разумной меры, как частенько поступал с тех пор, как вернулся в Париж.
После представления и великолепнейшего буфета, которому приглашенные поспешили отдать должное, королева Неаполя объявила о начале бала-маскарада. Лаура решила воспользоваться этим и вернуться домой, чтобы иметь возможность укрыться хотя бы в покоях у детей, если Жюно начнет буянить, чего можно было ждать, судя по его настроению.
Она быстренько накинула розовое домино, подняла капюшон, украшенный тремя розами, надела маску и, выйдя из гардеробной, подала руку герцогу де Ла Вогийону, очередному любовнику Каролины, которого определили ей в кавалеры на сегодняшний вечер. Когда Лаура попросила проводить ее к карете, он запротестовал:
– Как вы можете уезжать, когда вы одна из бальных королев? Настоящее безумие! Нет, сначала мы выпьем по бокалу шампанского и что-нибудь съедим! Мне кажется, вы что-то побледнели!
– Думаю, от усталости! Вот почему…
Лаура не докончила, вскрикнув от боли. Черное домино схватило ее за руку и дернуло изо всех сил.
– Прощайтесь! Мы уезжаем! – прогремел Жюно.
Не ослабляя тисков, он потащил жену к дверям. Расталкивая по пути толпу масок, он добрался до вестибюля и громовым голосом позвал слуг. Его слуги не отозвались, зато слуги герцогини оказались на месте.
Жюно не помогал Лауре войти в карету, он заталкивал ее туда, прошипев:
– Поручите свою душу господу богу, смерть не за горами!
Карета тронулась, а Жюно принялся крушить в ней стекла, сыпля проклятиями. Слуги в испуге смотрели на него, не решаясь вмешаться.
Приехав домой, Жюно вновь вцепился в жену мертвой хваткой и поволок за собой. У Лауры от ужаса подгибались колени. Муж заставил ее подняться по лестнице, дотащил по анфиладе комнат до спальни, выгнал горничных и толкнул к креслу. Потом он запер дверь на ключ и встал перед креслом, скрестив на груди руки.
– Вы мне изменили! Предали! Обесчестили! – заорал он. – Вы нарушили свой долг, позабыли, к чему вас обязывают дети и ваше имя! Я могу отомстить тому, кто нанес мне бесчестье, но его и ваша просьба о прощении будет условием…
Лаура открыла было рот, собираясь заговорить, но Жюно прыгающими губами потребовал молчания. Вид у него был совершенно безумный.
– Ни слова, несчастная! Не прибавляйте лжи к вашим преступлениям. Я знаю все, – проскрежетал он, стиснув зубы. – Все! Понимаете? Не далее как сегодня вы получили письмо, в котором Меттерних предлагает вам приехать к нему в Карлсбад или готов сам приехать сюда. Но здесь его ждет могила, а не счастье! Однако я хочу забыть нанесенное мне оскорбление, и в ваших силах мне помочь. Добровольно и незамедлительно, без колебаний и честно отдайте мне сандаловую шкатулку с золотой инкрустацией, где лежат письма, браслет из его волос и рисунки[43]. Вы видите, что я хорошо осведомлен. Такова цена моего прощения. И я никогда больше не скажу вам ни слова о вашей измене. Но не смейте мне противиться. Иначе я сажусь в карету и еду в Вену!
Его достаточно длинную речь Лаура выслушала, окаменев. Жюно знал все, вплоть до мельчайших деталей о ее связи с Клементом. Она с трудом встала с кресла, взяла свечу, поднялась к Аделине, взяла шкатулку и, не открывая, не взглянув на письма, спустилась вниз и подала мужу. Она двигалась как сомнамбула, жизнь оставила ее, она превратилась в автомат.
Жюно взял шкатулку дрожащими руками, побледнев, как смерть.
– Хорошо, – сказал он. – Даю вам слово, что никогда больше не упомяну о том, что случилось. Но поклянитесь и вы! Поклянитесь детьми, что больше никогда в жизни не приблизитесь к этому человеку!
– Клянусь, – прошептала Лаура. – Но прошу вас, ради всего святого, бросьте шкатулку в огонь. Содержимое ее причинит вам боль.
– Зачем же бросать? – отозвался Жюно с горькой улыбкой, не выпуская шкатулки из рук.
Лаура, глядя на нее, не могла удержаться от тяжкого вздоха, который Жюно истолковал без ошибки.
– Лаура! – вскричал он. – Не заставляй меня думать, что ты все еще его любишь!
Не в силах сдержать своих чувств, Лаура разрыдалась.
– Прошу вас, оставьте меня одну! – выговорила она.
Александр положил шкатулку на кровать, подошел к жене и обнял ее.
– Иди ко мне! Прижмись к моему сердцу. Было время, когда оно принадлежало тебе целиком и полностью! Почему бы этому времени не вернуться? Чудовище с лицом женщины задумало разлучить нас? Обманем ее ненависть, обманем ее старания! Лаура, я всегда любил тебя, несмотря на увлечения! Иди же ко мне!
Она плакала навзрыд и не могла ответить ни слова. Он взял ее за подбородок и поцелуями стал отирать слезы, но они потекли еще сильнее. И Лаура со свойственной ей прямотой не стала таить причину. Она сказала:
– Наши воспоминания не помогают нам быть вместе.