– Вы скажете, что я повторяюсь, но я в самом деле не могла поступить иначе. Тот Жюно, который сейчас спит наверху, – это не прежний Жюно. Вчера вы, верно, заметили, как он изменился. Головные боли преследуют его все чаще, а любовь к императору стала наваждением, и я просто боюсь минуты, когда они увидятся.
– С чего бы? Жюно привез с собой несколько побед – Асторга, Сьюдад-Родриго.
– Сьюдад-Родриго и мой город тоже. Надеюсь, вы оценили замечательного маленького Жюно, которого я ему подарила? А что касается всего остального… Будем надеяться, что у Нея все получится. А вот Александр… С ним происходят странные вещи, и мне очень хотелось бы посоветоваться с Корвизаром. Но в Париже его сейчас нет, не так ли?
– Императорская чета совершает путешествие по северу, и Корвизар вместе с ней. Попробуйте объяснить мне, дружба мне поможет.
– Попробую. Когда Жюно идет на приступ, он бог войны. Нет человека отважнее, он само пламя и увлекает за собой всех. Но если битва длится, он теряет воодушевление, сражается, но словно бы охвачен сомнениями. Огонь ослабел, он не горит, он мерцает. И если нет рядом человека, способного его воспламенить, он гаснет, – закончила она, всхлипнув и запив всхлип глотком шоколада.
– Он такой не один. Я уже слышал разговоры на эту тему и в курсе о разногласиях маршалов. Кажется, это первая война, в которой не участвует император. И вот маршалы оспаривают друг у друга успех, добывая личную славу. Что за идея была посылать Массена главным над людьми, обуянными не только военными доблестями, но еще и гордыней и упрямством, вроде Нея. На таких нужен укротитель. А укротителя и не было. Оставим эту печальную тему. Император скоро вернется и…
– Погодите! Еще только одну минутку! Как вы думаете, «Кот в сапогах» в самом деле готов завершить свой военный поход Испанией и Португалией?
– Забавно, что вы об этом заговорили, – улыбнулся де Нарбонн. – Я и сам раздумывал об этом, и мне кажется, что дело тут не только в континентальном блоке. У императора – у меня такое подозрение – другое на уме, и оно совсем не связано с медовым месяцем с Луизой, как называет свою жену император.
– Он все так же влюблен? Верится с трудом.
– Однако это так. И он подтвердил это почти публично, когда рождался Римский король.
Глаза у Лауры заблестели, она отодвинула чашку, поставила локотки на стол, положила подбородок на скрещенные руки и попросила:
– Расскажите, пожалуйста! Мы прибыли с другой планеты и совсем ничего не знаем!
– Да нечего рассказывать. Роды были тяжелыми, ребенок шел трудно, и роженица, как ей положено, кричала от боли. Наступила минута, когда ожидали худшего. Озабоченные врачи, прежде чем приступить, уж не знаю, к какой операции, спросили у его величества, кого спасать – ребенка или мать, понимая, что спасти можно только одного, и император воскликнул: «Спасите мать, умоляю! Детей она родит!» Его честно предупредили, что за результат поручиться не могут, но он все кричал: «Спасите ее! Спасите!» А потом убежал к себе в кабинет. Тем временем врачам удалось извлечь ребенка, они положили его на ковер, а сами занялись исключительно матерью.
– Но ребенок, слава богу, здоров, и все прославляют его замечательное рождение. Разве не так? – заметила Лаура.
– Так. Но это благодаря госпоже Монтескью, она пожалела несчастного брошенного на пол крошку, взяла его, запеленала, дала каплю вина, и, ко всеобщему изумлению, Римский король издал свой первый крик. Вы представляете себе, как обрадовался император? Если бы она захотела, он бы отдал ей половину своей империи, но она отказалась даже от титула герцогини, титул графини Монтескью-Фезенсак ее более чем устраивал. Она с большим трудом приняла на себя должность воспитательницы детей Франции, только потому что император очень настаивал, и с тех пор не отходит от ребенка[46].
– Мать, я думаю, тоже переполнена благодарностью.
– Она не из тех женщин, что могут быть переполнены чувствами. Эгоизмом – другое дело. И французов она тоже не слишком жалует. Привязалась только к своей компаньонке, герцогине де Монтебелло, и на всех придворных приемах с ней перешептывается.
– Вы имеете в виду вдову Ланна? Я знаю, что она знатного происхождения, что не помешало ей стать женой одного из самых блестящих солдат…
– Императора? Да, но тут есть одна небольшая закавыка, о которой вы не догадываетесь: прекрасная Антуанетта ненавидит императора.
– Что вы такое говорите? Она…
– Смертельно его ненавидит. Она всегда недолюбливала его величество, а уж после своего вдовства… И вот эти две женщины великолепно ладят. Чтобы картина была полной, прибавлю: наша дунайская императрица не любит и меня. Император хотел сделать меня главой своего дома. Ему показалось, что супруге будет приятно возвращение Версаля…
– И что же?
– Она отказалась, и так сухо, что настаивать не было смысла. Наш император извинился передо мной, сказав: «Вам придется довольствоваться мной, мой дорогой де Нарбонн. Вы так много пережили, что, беседуя с вами, словно бы открываешь изумительную историческую книгу. Несмотря на вашу королевскую кровь, вам удалось избежать свирепого террора, который погубил моего бедного дядюшку!»
– Неужели он так сказал? – воскликнула изумленная Лаура.
– Клянусь вам! В каком-то смысле император восхищается Людовиком XVI. И мы, должен вам сказать, немало с ним беседовали об истории. Признаюсь, не устоял и я, я теперь тоже поклонник императора.
Присущая Нарбонну ироничность оставила его, и Лаура вдруг поняла, что ее друг подпал под обаяние Наполеона. Не секрет: если тот давал себе труд, устоять перед ним было невозможно. Что ж, немалая победа быть завоеванным «Котом в сапогах»! Но де Нарбонн уже сменил тему:
– Поговорим о вас. Каковы ваши планы?
– Стереть загар, снова стать настоящей парижанкой, навестить моего портного Леруа, обойти с Полиной магазины… А почему вы вдруг нахмурились?
– Последний пункт, я думаю, осуществить будет нелегко. У княгини Боргезе возникли небольшие трудности.
– Только не говорите, что она болеет!
– Нет, но ей запрещено появляться при дворе на неопределенный срок… Хотя надеюсь, не слишком долгий. Она весьма изящно дала отпор «дорогой Луизе», проехавшейся насчет бывшей императрицы, и потом послала цветы Жозефине.
Лаура не могла удержаться от смеха.
– Полина остается Полиной! Как бы я хотела присутствовать при этой сцене! Полину ничто не может изменить. Думаю, ей помогает красота, она красивее всех при дворе и к тому же княгиня по мужу, а не по воле брата, князья Боргезе известны уже не первый век. Кстати! Как относятся остальные Бонапарты к дочери Цезаря?
– По-разному. Мадам Мать ее терпеть не может, и чувство это взаимно. Однако высокомерная госпожа Летиция в черном вдовьем покрывале сумела впечатлить юную гусыню. Каролина в Неаполе и, похоже, весьма убедительно разыгрывает там королеву. Природная хитрость помогает ей стать недурным политиком. Элиза вернулась к себе в Тосканское герцогство. А братья ведут себя так, словно империя вот-вот развалится. Луи оставил трон в Голландии и живет в Баварии как простой буржуа при своем шурине, принце Евгении. Несчастная и прелестная королева Гортензия почувствовала себя свободной и пока на седьмом небе. Люсьен надумал отправиться в Америку, но по дороге его захватили агличане, и теперь он разыгрывает из себя героя в Лондоне…
– Довольно, прошу вас! – воскликнула Лаура, затыкая уши. – Эти люди, постоянно боясь опасности, только и думают, где бы укрыться!
Нарбонн, став внезапно очень серьезным, уставился на огонь в камине.
– Боюсь, – сказал он, – как бы наша лоскутная империя в самом деле не развалилась. Успехи англичанина Уэлсли невольно возбуждают во многих различные мечтания. И я не завидую Массена, когда он вернется из Испании. Впрочем, довольно разговоров! Простите старого солдата, он тоже увлекся Наполеоном, а вы возвращайтесь к веселой жизни прошлых лет. Блистайте, смейтесь, танцуйте. Вы молоды и прекрасны!
– А что Жюно, как вы думаете?
– Думаю, что он будет неплохо принят. Во всяком случае, судя по тому, что я слышал от императора.
– Вы сказали императору о состоянии его здоровья?
– Это первое, о чем я сказал. И… впрочем, хватит. Я и так сегодня разболтался. А вам пора за работу, чтобы снова стать ослепительной герцогиней д’Абрантес.
– Жалкий льстец и подпевала «Кота в сапогах»! Нарбонн, друг мой, вы же не хотите, чтобы мы поссорились?
– Я вас слишком люблю, чтобы мы поссорились. Позвольте мне на прощание сказать вам еще одну вещь: дочь Цезарей возненавидит вас с первого взгляда.
– Не вижу причин.
– Посмотритесь в зеркало.
Предсказание оказалось верным.
Настал день, и Лаура предстала перед троном, на котором рядом со своим супругом-императором сидела «новенькая». Сердце у Лауры, несмотря на всю ее уверенность, билось быстрее обычного, она сделала с присущей ей грацией три положенных реверанса и различила сперва только розовое пятно. Потом голубые фарфоровые глаза и бриллиантовую диадему с красиво подобранными рубинами… Или шпинелью. Все остальное вплоть до туфелек было у новой императрицы розовым – платье, лицо, плечи, грудь, руки, отчасти скрытые под великолепными драгоценностями. Быть может, она подчинялась вкусам мужа? Розовый был его любимым цветом. Для женщин, разумеется. И все-таки его было слишком много.
Предупрежденная де Нарбонном, Лаура выбрала для себя белое атласное платье со скромной золотой вышивкой вокруг запястий и небольшим декольте, а вместо диадемы скромную коронку. Наряд утонченной элегантности показался бы, возможно, слишком простым, если бы в глубине декольте не горел огнем огромный рубин, окруженный бриллиантами – самый крупный из португальских. Мария-Луиза смотрела только на него в то время, как супруг представлял ей Лауру.
– Луиза, это герцогиня д’Абрантес, давний друг нашей семьи, супруга губернатора Парижа, одного из самых храбрых моих генералов. Она вернулась из Португалии и Испании, где вела себя с мужеством истинного воина.