Сам Бассевич, принимавшей участие в составлении брачного контракта, естественно, знал, что Анна Петровна вместе со своим потомством была лишена Петром I права наследовать русский трон. Из этого Павленко заключает, что весь рассказ о кончине Петра I принадлежит не Бассевичу, а кому-то из голштинцев, который либо не знал об этом контракте, либо сознательно проигнорировал его, преднамеренно вводя Вольтера «в заблуждение, чтобы тот подкрепил в общественном мнении Европы "законные" права Голштейн-Готторпской династии на русский престол в годы, когда династия Романовых по мужской линии иссякла»16. В одной из последующих глав мы увидим, что для обоснования прав этой династии были изобретены еще две фальшивки в форме завещаний. Это говорит о том, что в разбираемую сейчас подделку эпизод с Анной Петровной и незаконченной фразой Петра был введен совершенно сознательно, а не по незнанию брачного контракта и мог принадлежать даже самому Бассевичу.
На примере разобранной подделки мы сталкиваемся со случаем, когда не сам фальсифицированный источник, а лишь легенда о нем рождает мифический исторический факт. Доказать, достоверен или недостоверен такой факт, как правило, необычайно трудно, порой вообще невозможно. Он нередко концептуально необычайно привлекателен, в данном случае – благодаря недоговоренности, художественно выразителен и потому легко внедряется в историческое сознание. Со временем «отрываясь» от породивших его реальных исторических обстоятельств, такой «факт» становится едва ли не хрестоматийным. Апокриф «Отдайте все…» пережил столетия. Если в первые десятилетия своего бытования он имел немалый политический смысл, ради которого и был создан, то в более позднее время приобрел и художественно-трагедийное звучание. Знаменательно, что даже в XIX в. этот апокриф оставался принадлежностью официальной историографии, оказавшись выгодным и Александру I, и Николаю I, и их преемникам, поскольку все они так или иначе связывали себя с голштинской династией, тем самым освящая свое правление фальсифицированной интерпретацией несуществовавшего завета Петра I.
Рассказанный в этой главе эпизод говорит о том, что вымысел может быть красив и одновременно политически значим, что обеспечивает ему долгую жизнь. Но и это не спасает его от разоблачения.
Глава четвертая
«ВИД ИСТИНЫ ИМЕЕТ»
«Дедушка! – девицы
Раз мне говорили, –
Нет ли небылицы
Иль старинной были?»
А. Дельвиг. Песня
Хорошо известно, что личность и преобразовательская деятельность Петра I, его внешняя политика, военные кампании стали предметом пристального изучения уже при жизни императора. На протяжении всего XVIII в. интерес к фигуре Петра I, к истории России в период его правления не ослабевал, а во второй половине столетия даже усилился. Именно в это время появляются фундаментальные публикации переписки Петра I, исследования о нем И. И. Голикова, П. Н. Крекшина, многих других отечественных и зарубежных ученых. В ряду этих публикаций и исследований книга современника Петра I, немецкого ученого, ставшего членом Санкт-Петербургской академии наук, Я. Я. Штелина заняла далеко не последнее место. В течение многих лет Штелин старательно записывал устные свидетельства современников и сподвижников Петра I, собирал письменные документы по истории его царствования. Все это составило солидный том, который в 1775 г. был издан в Лейпциге на немецком языке1, а затем в 1786 г. дважды переиздавался в России2.
Среди многочисленных (более 100) «сказаний» книги Штелина обращало на себя внимание письмо Петра I 1711 г. в Сенат из военного лагеря на реке Прут, где русские войска оказались окруженными турками и были на грани поражения. Публикуя это письмо, Штелин следующим образом изложил обстоятельства, при которых оно было написано и отправлено в Сенат: «Коль скоро сей неустрашимый ирой увидел, что уже находится в самой крайней и неизбежной опасности, и почитал себя погибшим со всем своим войском, то, сев в палатке своей с бодрым духом, написал письмо, запечатал оное, велел позвать одного из вернейших офицеров и спрашивал его, может ли он действительно сам на себя надеяться. Что пройдет сквозь турецкую армию, дабы отвезти в Петербург оное письмо? Офицер, которому все дороги и проходы в тамошней стране были известны, донес государю, что действительно может в том на него положиться, что он счастливо в Петербург доедет. Поверив такому обнадеживанию, вручил ему царь своеручное письмо с надписью: в Правительствующий Сенат в Санкт-Петербурге; поцеловал его и ничего более не сказал, кроме сих слов: ступай с богом!
Портрет академика Я. Штелина.
Офицер в девятый день по своем отъезде благополучно прибыл в Петербург и письмо подал в полное собрание Сената. Но в какое удивление приведены были собравшиеся сенаторы, когда, запершись, распечатали царское письмо и нашли оное следующего содержания»3.
Согласно публикации Штелина, текст письма гласил: «Сим извешаю вас, что я со всем своим войском без вины или погрешности со стороны нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в четыре краты сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что я без особливыя божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен; если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению от вас было требуемо, покаместь я сам не явлюся между вами в лице своем, но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники» Далее указывалось: «Подлинник сего письма находился в Кабинете Петра Великого при императорском дворе в Санкт-Петербурге между множеством других собственноручных писем сего монарха, от высочайше приставленного к сему Кабинету начальника князя Михаила Михайловича Щербатова было показываемо многим знатным особам»4.
Письмо Петра I к Сенату представлялось ценнейшим историческим источником. Во-первых, оно характеризовало положение русских войск в прутском лагере как отчаянное, даже безнадежное. Петр I предстает в нем человеком, едва ли не смирившимся с тем, что он либо погибнет, либо попадет в плен, но и в такой ситуации думающим о судьбе государства. Во-вторых, и это, пожалуй, главное, царь в случае своей смерти предлагает «выбрать» из числа сенаторов престолопреемника. Не говоря уже о том, что письмо Петра I давало Сенату право выбора царя, то есть временно закрепляло за Сенатом высшую власть, оно поражало решением Петра I уже в 1711 г. отстранить от престола законного наследника – сына Алексея Петровича. Иначе говоря, письмо содержало принципиальной важности сведения о внутриполитической расстановке сил в России в 1711 г. Не случайно на это обстоятельство в первую очередь обращал внимание читателей сам Штелин, когда предисловие к письму Петра I начал словами: «Все сие столь известно, сколь горесть и соболезнование, каковы он (Петр I, – В. К.) имел о сыне своем Алексее Петровиче, который ему во всех его благих намерениях сопротивлялся и коего он принужден был привесть к признанию пред всем светом неспособности своей к царствованию и от оного открещися Таким-то образом побуждаем едино токмо любовию к общему благу, исключил он из наследства к престолу родного своего сына»5.
Авторитет Штелина долгое время служил гарантией достоверности получившего название в литературе «Прутского письма» Петра I. Как абсолютно достоверный источник «Прутское письмо» использовал, например, Голиков, исправив, правда, в своей публикации численное превосходство турецких войск над русскими из четырехкратного на семикратное в соответствии со своими подсчетами6. В 1830 г. в «Полном собрании законов Российской империи» письмо было вновь напечатано, но уже с датой (10 июля 1711 г.) и рядом разночтений (обращение в начале письма – «Господа Сенат!», «семь крат» вместо «четырех крат» и др.). Правда, письмо помещено в подстрочном примечании и с оговоркой: «В тексте и под особым номером указ сей потому не помещается, что подлинного в рукописях императора Петра I не отыскано»7. В эти же годы «Прутское письмо» Петра I привлекло внимание А С. Пушкина. Видимо, именно он первым высказал сомнение в его подлинности. «Штелин уверяет, – писал Пушкин, – что славное письмо в Сенат хранится в Кабинете его величества при Императорском дворе. Но, к сожалению, анекдот, кажется, выдуман и чуть ли не им самим. По крайней мере письмо не отыскано»8. Историк М. П. Погодин позже сообщил, что Пушкин вскоре окончательно уверился в подлоге «Прутского письма». По его свидетельству, Пушкин с горечью говорил ему, что нашел доказательство этого. Погодин «до такой степени был уверен Пушкиным, что даже на лекции не смел говорить о происшествии под Прутом без оговорки»9.
Таким образом, первые сомнения в подлинности письма основывались на том, что отсутствует (и до сих пор) его оригинал. Со временем письмо получило более всестороннюю оценку ученых. Мнения их разошлись: одни (Н. Г. Устрялов, П. К. Щебальский, Ф. Витберг и др.) отвергли его в качестве достоверного и подлинного источника, другие (С. М. Соловьев, Е. А. Беляев, Г. 3. Елисеев и др.) видели в нем заслуживающий полного доверия документ. В дореволюционной историографии эти противоположные мнения наиболее отчетливо нашли отражение в полемике Вит-берга с Беляевым.
Специальная статья Витберга и сегодня представляет наиболее завершенную работу, доказывающую фальсифицированный характер «Прутского письма». Эти доказательства исходили из анализа обстоятельств написания и отправки Петром I письма в Сенат и его содержания.
Витберг развил аргументацию Устрялова. Во-первых, считал он, письмо не могло быть адресовано Сенату в Санкт-Петербург, поскольку Сенат со времени его утверждения (февраль 1711 г.) и до апреля 1712 г. находился в Москве. Во-вторых, невозможно было в то время с берегов Прута за девять дней доехать до Москвы или Санкт-Петербурга. В-третьих, скептические соображения вызывает рассказ Штелина о «вернейших офицерах», из числа которых был выбран посыльный в Москву. Если это был русский, то как ему могли быть известны «все дороги и проходы» в незнакомой стране; если же это был местный житель, то каким образом он стал настолько «верным», что Петр доверил