При каких обстоятельствах и в связи с чем возникла в этой стране фальшивка? Прежде чем отвечать на этот вопрос, скажем, что сама легенда о неких глобальных внешнеполитических замыслах России возникла еще при Петре I. В 1716 г. в Лондоне, а через год во Франции была опубликована книга анонимного автора, посвященная Петру I. В ней неоднократно упоминалось 0 «хорошо задуманных и точно выполняемых» внешнеполитических планах русского императора, составленных с проницательностью и осторожностью, достойными изумления38. В 1760 г. д'Эон, возвратившийся в Париж из России, привез Людовику XV загадочные «инструктивные» записки о России, а также ее «планы на будущее»39. Спустя двенадцать лет в уже упоминавшемся секретном меморандуме Брольи-Фавье вновь всплывают «проекты Петра Великого», которые он вынужден был оставить на Время из-за Прутского мира, но о которых ни Петр I, ни его преемники ни на минуту не забывали.
Во время Семилетней войны слухи о «Завещании» Петра I обретают уже устойчивый характер легенды, в создании которой принимали активное участие Людовик XV и французское правительство, видя в этом одно из средств создания барьера на пути проникновения России в Европу. О «коварных планах» Петра I в отношении европейских государств и их последовательной реализации его преемниками в той или иной степени говорится в книгах Лафортеля (1779 г.), в анонимных книгах (1789 и 1807 гг – последняя приписывается служащему французского министерства иностранных дел Андрэ-Арбелю)40
В 1797 г. польский эмигрант граф Сокольницкий сообщил французской Директории о «Завещании» Петра I, пытаясь таким образом убедить Францию начать войну с Россией для восстановления Польши в ее древних границах. Этот текст не получил широкого общественного звучания – лишь в 70-х гг. ХГХ в. он был обнаружен в прусском государственном, а затем в одном из австрийских архивов (сюда они попали в связи с процессом о тайных польских обществах в Австрии)41.
Таким образом, слухи о «Завещании» Петра I, приобретя устойчивый характер легенды, и подготовили условия для его документального оформления сначала в книге Лезюра, а затем в работе Гайярде. Сама идея, а также целый ряд положений «Завещания» стали плодом коллективного авторства.
Впрочем, в литературе уже давно сложилось аргументированное мнение о том, что к письменной фиксации «Завещания» оказался прямо причастен д'Эон. Долгое время исследователям, да и некоторым современникам, он представлялся человеком с сомнительной репутацией. Сегодня же ясно, что д'Эон – человек не без способностей, автор многочисленных работ, в том числе и по русской истории. Он выполнял ряд строго конфиденциальных поручений Людовика XV, в качестве члена французской дипломатической миссии находился в России с 1755 по 1760 г. Как уже упоминалось выше, д'Эон привез с собой из России заметки о планах ее правителей на будущее. Что это были за заметки, сейчас сказать невозможно. Ряд исследователей полагают, что это были ответы Д'Эона на вопросы инструкции, данной при направлении французской миссии в Россию в 1755 г. Среди прочего этой ин-струкиией предписывалось собирать сведения об отношении России к войне и миру, ее намерениях относительно Польши, Швеции и Турции, Франции, Австрии, Англии и пр.42 Любопытно, что инструкции ни словом не упоминается о «плане» Петра I относительно Европы, зато в другой, аналогичной инструкции, составленной в 1760 г. герцогом Шуазелем французскому послу в России де Бретейлю, об этом «тщательно скрываемом» русскими «плане» уже говорится вполне определенно. В ответном письме де Бретейля было недвусмысленно заявлено, что «сведения д'Эона о России могут сделаться исключительно полезными для дел короля»43- Наконец, и сам д'Эон, по словам Лафортеля, выражал сожаление по поводу того, что его «записки» о тайных намерениях России, привезенные во Францию в 1757 г., проигнорировало французское правительство44.
Из всего сказанного выше Можно сделать несколько выводов. Во-первых, бесспорно, что д'Эон записал свои соображения о внешней политике России, которые затем оказались в руках французского правительства. Во-вторых, можно спорить о форме этих соображений, это могла быть просто записка, но не исключено, что д'Эон оформил их в виде завещания, чтобы придать большую убедительность своим мыслям. Важно, что именно это ныне неизвестное сочинение д'Эона легло в основу ряда последующих редакций «Завещания» Петра I. Очевидно, что документ, составленный д'Эоном, представлял собой результат его размышлений об истории международных отношений в Европе и внешней политике России с элементами прогноза такой политики. Не лишенная оригинальности идея облечь их в форму завещания, принадлежавшая либо самому д'Эону, либо гем, кто впоследствии получил возможность ознакомиться с его заметками, сразу же усилила политический вес этого документа: обычный конъюнктурный обзор-прогноз развития политической ситуации в Европе превратился в строго конфиденциальный геостратегический план, выполнение которого должно было сделать Россию едва ли не властительницей мира.
С точки зрения истории фальсификаций письменных исторических источников «Завещание» Петра I представляет интерес в плане его бытования. Оно формировало в общественном мнении «образ врага» – России. При этом совершенно очевидно, что этот образ как бы раздваивался. Монархическая Европа должна была поразиться коварством русской монархии, которая во имя достижения мирового господства разработала далеко идущие планы. Для прогрессивной общественности Европы «Завещание» представлялось очередным доказательством имперских устремлений России.
Глава седьмая
«МОНУМЕНТ ТАЙНОЙ ДИПЛОМАЦИИ РОССИЙСКОЙ»
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столба
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
С. Морешаль. Стихотворное переложение концовки «Завещания» Ж Мелье (перевод на русский язык приписывался А. С. Пушкину)
Французские читатели вышедшей в 1802 г. в Париже анонимной книги «История России, сокращенная до изложения только важных фактов» должны были поразиться не столько самому сочинению неизвестного автора, сколько приложенному к нему пространному документу. Он назывался «Добрые и последние наставления Екатерины II Павлу 1-му, найденные между бумагами императрицы российской после ее смерти». В предисловии издателя книги сообщалось, что «один русский литератор, находящийся в службе при дворе Петербургском, Доставил нам копию императорского манускрипта, добытого им с великим трудом». «Люди слабые» не советовали ему публиковать этот документ во французском переводе, однако его важность, политическая значимость побудили издателя решиться сделать достоянием гласности тайные советы русской императрицы своему наследнику1.
Иначе говоря, в приложении к книге «История России» речь шла ни больше ни меньше как о «Завещании» Екатерины II, копия которого загадочными путями, через некоего русского литератора, оказалась в Париже. Из самого содержания «Завещания» можно было понять, что оно написано в 1796 г. Об этом говорили два факта. Во-первых, в документе упоминался как живущий преемник прусского короля Фридриха II Фридрих-Вильгельм, находившийся на троне в 1786 – 1797 гг. Во-вторых, автор, говоря о современных политических событиях, указывал, что они происходили на седьмом году Французской революции, то есть в 1796 г Публикация «Завещания» завершалась словами издателя: «Окончание отсутствует», а также двумя его текстуальными примечаниями. Одно из них относилось к словам «Завещания», в которых Екатерина II сравнивала себя с Мессалиной – женой императора Клавдия (I в.), известной своим распутством. «На сейме в полном собрании, – комментировал издатель, – представитель польский Немцевич дерзнул означить Екатерину II под именем Мессалины Северной. Она жаловалась в одном объявлении 18 мая 1792 г.». Второе примечание издатель сделал к тому месту «Завещания», где автор сравнивал себя с пчелой: «Ежели ваш девиз есть пчела, то вы имеете ужасное улье (Письмо Вольтера к императрице Екатерине II)», – комментировал издатель, обнаруживая свое знакомство с кельтским (1784 – 1787 гг.) изданием переписки Екатерины II с Вольтером2.
«Завещание» по стилю и форме не походило на государственный акт. Это скорее торжественное повествовательное сочинение без четкой структуры, с нередким повторением одних и тех же мыслей. «Мой достойнейший, почтеннейший и любезнейший сын обращалась к Павлу I Екатерина П. – Я оставляю вам наследие самое пространнейшее в Европе, как и самое блистательное… Я царствовала, могу сказать, со славою и справедливостью и уношу с собою в могилу достойное убеждение, что я доставила моим подданным ту степень счастья и свободы, к которым они были способны и которых им нельзя было во зло употребить для своей и моей пагубы»3. Сравнивая Петра I с основателем Рима Ромулом, в себе Екатерина II без ложной скромности видит русского Нуму (римский законодатель). «Петр I положил истинные основания Российской империи, Екатерина II соорудила и украсила его, Павел I призван, чтоб его утвердить», – заключает Екатерина обращение к сыну.
Свою задачу она видит в том, чтобы дать советы Павлу Петровичу как мать, как русская императрица, но главным образом «как современница революции политической отдаленной, могущей нас настичь, ежели не остановить гигантские шаги, уже совершенные в продолжение семи лет». Искусство царствовать, сетует императрица, становится трудней, европейским монархам все чаще грозят потрясения от «народных бурь». В этих условиях она считает долгом передать наследнику весь опыт своего многолетнего царствования.
К «главнейшему» завету наследнику Екатерина II относит введение строжайшей цензуры на все, что поступает в Россию из-за границы. В империю, советует она Павлу I, должно допускаться только то, что «кажется… полезным…, блюдите, чтобы ни единая книга, ни единая газета, даже карикатура не входили в Россию без вашего позволения». Только царь должен определять степень просвещения народа, который вообще не должен быть «излишне Учен» или научен слишком рано4.