Правитель, пишет далее Екатерина II, обязан стремиться овладеть общественным мнением, управлять им, содержать «на своем Коште», подчинить его религии, «чтобы мысль всегда находилась Между цензорами и попами». Необходимо страшиться любопытства народа, скрывать от него европейские «возмущения», а в случае, если этого не получается, рисовать их самыми отвратительными красками.
В империи должны царствовать общественные и семейные добродетели. «Не надобно, – пишет Екатерина II, – чтобы народ думал: ничто не может быть труднее в управлении, когда он требует отчета в делах. Пусть он работает и молчит!»5
Перо мыслителя, утверждает императрица, может принести трону больше вреда, чем пушки. Она советует Павлу I: «Отдалите в Сибирь первого писателя, захотевшего выказать себя государственным человеком. Покровительствуйте поэтам, трагикам, романистам, даже историкам времен прошедших. Уважайте геометров, натуралистов, но сошлите всех мечтателей, всех производителей платонических республик…»6
Род человеческий, философствует она, «заслуживает бедствия его времен». Кто бы мог подумать, пишет Екатерина II, чтобы «эта французская нация, столь остроумная, дошла до такой степени тупости и самоотвержения, что преклонила голову под иго, обагренное кровью и грязью, в тысячу разов тяжелее носимого ею в продолжение стольких веков». В этой связи Екатерина II заклинает сына «налететь» на Францию, выждав, когда она «совершит все преступления, когда сделается предметом ненависти, впадет в анархию»7.
Размышляя над судьбами Карла I и Людовика XVI, императрица полагает, что роковую роль сыграла их нерешительность. «Не допускайте никого владеть собою», – советует она Павлу I и рекомендует написать в своем кабинете: «Горе царям слабым».
Нужно обладать искусством устрашать толпу, продолжает Екатерина II, быть прагматиком в политике. К счастью для правителей, все мыслители умеют лишь «искусно начертывать прекрасную теорию политическую, но благодаря благому провидению, жаждущему спокойствия мира, они дети в практике». Толпа неминуемо освобождается от их «обольщений» и приносит правителям головы мыслителей.
Возвращаясь к своему завету Павлу I вовремя напасть на Францию, Екатерина II пишет: «Нехорошо оставлять надолго в бездействии народ и армию, напротив того, держите их в беспрестанной готовности».
Императрицу заботит авторитет царской власти: «Надобно, наконец, чтобы русские видели в вас существо не только ниже Бога, но превыше всех смертных: без этой магии престола… вы ничего не произведете великого».
Предметом любви монарха должно быть войско. «Народ ничего, солдат – все!» – восклицает императрица. Царь – отец армии, но «предохраните навсегда ваше пространное государство от этих вооруженных конфедераций, доведших Польшу в бессилие управлять самой собою и составлять сословие государственное в Европе». В этой же связи она рекомендует действовать «не менее строго и благоразумно» против «другого рода конфедераций, не вооуженных, называемых клубом в Англии, и которые под именем общества или собраний политических привлекли на Францию сей поток злодейств и бедствий»8.
Имератор не должен допускать, чтобы народ высказывал свое шение о нем. «Итак, закройте ваши порты всем военным и коммерческим кораблям, приходящим из страны, худо управляемой…, бросьте в глубину погреба или в море всех тех, которые возносят дерзновенный взор на ваше управление и осмелились бы [нарушить] это единство действий, силы и власти, доселе составляющее величие России».
Справедливость должна стать «первой драгоценностью» в царской короне. Она – в предупреждении или немедленном наказании зла, в стремлении всеми средствами ликвидировать нищету.
«Наблюдайте за духовенством, – советует Екатерина II, – это другое сословие, менее опасное, нежели клубы, но движимое только честолюбием».
Она обращает внимание на финансы государства, рекомендуя «поставить их в уважение», но не скупиться в мелочах, даже прибегать к роскоши, которая является «матерью коммерции и промышленности»: «Находясь в конце Европы, без роскоши мы слыли бы варварами».
Екатерина II осуждает Елизавету Петровну за отмену смертной казни по уголовным и политическим преступлениям. Смертная казнь, уверяет она, предотвращает другие преступления, еще долго придется «управлять народами с железным прутом»9.
«Завещание» содержало и еще ряд нравоучительных сентенций. «Граждане, – писала императрица, – должны все делать для государства и отечества, но отечество и государь не обязаны им ничем… Благо общее прежде всего и превыше всего». «Не допускайте, – предупреждает она Павла I, – чтобы какое-либо чувство патриотическое или другое предписывало вам законы». Среди маленьких тайн «искусства царствовать» она называет умение использовать слабости и тщеславие людей. «И после искусства хорошо употреблять людей, – убеждает Екатерина II наследника, – не менее нужно и то, чтобы уметь раздавать милости и награды. Сими мелкими подробностями, которыми я никогда не пренебрегаю, привязываешь к себе людей»10.
Таким образом, в 1802 г. французским читателям был предложен оригинальный конфиденциальный документ русской императрицы, содержавший ее размышления о французской истории последних десятилетий, решительно осуждавший французскую революцию и советовавший преемнику на троне в нужный момент разгромить республику. Одновременно «Завещание» содержало откровенный, хотя и явно недостаточно систематизированный свод рекомендаций по управлению Российской империей.
Он поражал своим цинизмом или, как отметил в предисловии издатель, макиавеллиевским духом в искусстве управлять государством.
Книга, в которой было впервые напечатано «Завещание», BlN димо, пользовалась успехом во Франции. Об этом свидетельствует ее переиздание в 1807 г., причем с указанием на то, что ее написал автор многотомного сочинения, вышедшего в свет в 1799 г. под названием «Путешествие Пифагора». Это был известный поэт, писатель, драматург и публицист, участник бабувистского «Заговора равных», активный пропагандист идей утопического коммунизма Сильвен Марешаль.
Имя его было знакомо русскому читателю начала XIX в. Отрывки из его произведений не раз публиковались в России в первое десятилетие века. В 1804 – 1810 гг. на русском языке вышли шесть томов «Путешествия Пифагора», представлявшие собой текст первых пяти томов французского оригинала. Цензура жестоко обошлась с переводом, но, даже несмотря на это, издание, обличавшее деспотизмом, рабство крестьян, церковное мракобесие, было необычно для того времени 11.
По цензурным соображениям было невозможно ожидать появления в России перевода того сочинения Марешаля, с которого мы начали наш рассказ. И все же неведомыми для нас путями французский текст книги Марешаля «История России, сокращенная до изложения только важных фактов» попал в Россию. Разумеется, у русских читателей в первую очередь интерес должно было вызвать помещенное здесь «Завещание» Екатерины II. Знакомство с «Завещанием», как представляется нам, обнаружил уже Н. М. Карамзин. В его знаменитом историко-публицистическом трактате, написанном в 1810 – 1811 гг. и переданном Александру 1, – «Записке о древней и новой России» – мы находим не только сходство ряда мыслей с «Завещанием» (например, о необходимости «питать дух ратный в Империи», о роли церкви в самодержавном государстве, о Екатерине II как «второй образователь-нице новой России» и т. д.), но и едва ли не полные текстуальные совпадения. «Умейте обходиться с людьми!» – советует, например, Карамзин Александру I вслед за «Завещанием», подчеркивая этот совет. «Люди в главных свойствах не изменились, – пишет он далее, – соедините с каким-нибудь знаком понятие о превосходной добродетели, т. е. награждайте им людей единственно превосходных, и вы увидите, что все будут желать оного, несмотря на его ничтожную денежную цену!» «Сие искусство избирать людей и обходиться с ними есть первое для Государя Российского; без сего искусства тщетно будете искать народного блага в новых органических уставах»12 Конечно, для Карамзина, ратовавшего за развитие в России просвещения, были неприемлемы многие идей «Завещания», в том числе требование жесткой цензуры. Но его возможные заимствования носили глубокий символически смысл: напомнив в «Записке» о намерении Александра I царствовать «по сердцу» Екатерины II, Карамзин остроумно обращал внимание императора на ряд «заветов» его бабки.
Но если о связи карамзинской «Записки» с «Завещанием» Екатерины II мы вправе говорить предположительно, то бесспорным фактом является знакомство с этим документом в первые два десятилетия XIX в. русского «вольтерьянца в рясе» – историка, библиографа, краеведа митрополита Евгения Болховитинова. Именно среди его бумаг обнаружен список русского перевода Завещания», изготовленный до 1825 г. К первой же четверти XIX в. относится еще один перевод, оказавшийся у библиографа г Н. Геннади и восходящий к ныне неизвестному списку. Третий дошедший до нас список французского оригинала в XIX в. хранился в секретном отделе Военно-ученого архива13. В конце XIX в. с него известным историком Н. К. Шильдером была снята копия. Шильдер намечал использовать попавший в его руки документ в своей книге «Император Павел Первый. Историко-биографкче-ский очерк». Однако в этой книге, вышедшей в 1901 г., упоминания о «Завещании» нет – цензура воспрепятствовала этому.
Таким образом, «Завещание» Екатерины II в России на протяжении всего XIX в. оставалось принадлежностью рукописной традиции – его политическое звучание смущало царскую цензуру. Лишь однажды (в 1868 г.) известие об этом документе и даже отрывки из него (по списку Евгения Болховитинова, текст которого был скорректирован и с французским оригиналом) появились в статье профессора Киевской духовной академии Ф. А. Терновского14.
Использование Терновским в своей статье, посвященной русскому вольнодумству при Екатерине II, «Завещания» не было случайно. По его мнению, Екатерина II, зараженная идеями просветительства, под воздействием Французской революции смогла избавиться от них ко благу русского общества и предприняла ряд мер карательного характера, способствовавших оздоровлению общественной жизни России. В политике Екатерины II Тернов-ский увидел образец для обуздания современных освободительных идей. Обеспокоенный каракозовским выстрелом, уже в с