ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ — страница 32 из 63

Скептическое отношение Карамзина к «донесениям» Гримовского было поддержано и П. М. Строевым, который после их первой публикации выступил с критической статьей. По мнению ученого, «донесения» представляют собой «апокрифическое произведение», где отчетливо просматриваются «признаки подлога». Читателям не сообщено, «где, как и кем сыскана рукопись». Непонятно… каким образом автор «донесений» в течение нескольких дней смог написать и перевести на латинский язык такие большие речи, тогда не было «тахиграфов» (то есть стенографов), русские бояре не знали правил риторики. Допустим, размышляет Строев, Годунов приготовил речь свою заранее и Гримовский смог достать ее список, но как смог он записать речь Клешнева, произнесенную экспромтом? В «донесениях» имеется существенная ошибка: А. П. Клешнин назван Клешневым. Строев также замечает явно сфальсифицированный «слог» сопроводительного письма Гримовского к королю – его непохожесть на тогдашний и даже начала XIX в. язык дипломатических депеш. Явно «несообразен с духом времени» и язык речей Годунова и Клешнина. «Кроме того, что риторическая правильность в обеих речах, – пишет ученый, – не сходна ни с каким другим памятником того времени, Клешнин, например, опровергает ученым образом речь Годунова как оратор парламента», употребляя к тому же, вопреки всем известным письменным памятникам конца XVI – начала XVII в., слова и выражения, немыслимые для тогдашней речи русских, ибо те «не имели даже понятий, которые находим в мнимых речах Годунова и Клешнина»28. Откуда, например, в конце XVI в. могло появиться слово «мещанин», какое латинское слово соответствует русскому прилагательному «богатырский» и т. д. Все фактическое содержание речей Годунова и Клешнина полностью соответствует тому, что говорится в известных летописях, здесь нет ни одного какого-либо неизвестного исторического факта. «Из сего, – делает вывод историк, – видно, что речи составлены в новейшее время, в сходственность летописцев»29.

Заключая свой разбор, Строев замечает, что русский путешественник, может быть, действительно где-то нашел «донесения» Гримовского. «Но в наш век, – пишет он, – трудно заставить просвещенных знатоков истории верить выдумкам, ничем не подтверждаемым, не зарученным ученою критикою. По крайней мере, мы вправе почитать записки Гримовского подложными, пока подлинность их не докажется ясными и несомнительными палеографическими и историко-критическими доказательствами»30.

Строевский разбор «донесений» Гримовского представлял собой классический источниковедческий анализ, основанный на логических правилах критики памятников. Не случайно редактор «Северного архива», которого историк еще в начале своей статьи прямо обвинил в неразборчивости публикаций, ничего не смог ему противопоставить и был вынужден промолчать. Но как показали дальнейшие события, оптимизм Строева относительно недолговечной жизни подделки оказался преждевременным.

Вновь в печати сомнения в достоверности «донесений» Гримовского высказал в 1834 г. А. А. Краевский. В рецензии на П-2 он заметил, что речи Годунова и Клешнина, очевидно, являются выдумкой Гримовского, который в угоду Сигизмунду III, врагу Москвы, описал претендента на русский престол самыми черными красками. По мнению Краевского, Гримовский, придумав речи, вложил в них «такие мысли, такие соображения, такие цветы латинской риторики, которые не только тогда, но и спустя, может быть, сто лет после того, никому на Руси не могли прийти в голову. Притом же беспрестанные упреки в цареубийстве, в кознях, коварстве, тайных злодеяниях Бориса едва ли могли быть произносимы тогда столь гласно»31. Обратил внимание Краевский и на разительное отличие ораторского мастерства Годунова и Клешнина. Если речь первого очень эмоциональна и производит сильное впечатление, то второго – кратка и бесцветна. Трудно представить себе, чтобы присутствующие, выслушав ее, согласились с мнением Клешнина, как сообщал Гримовский.

Таким образом, Краевский, не отрицая подлинности «донесений», полагал, что они недостоверны, придуманы одним из очевидцев избрания Бориса Годунова на царство. Именно поэтому он заключал: «донесения» интересны тем, что наряду с другими свидетельствами конца XVI – начала XVII в. (М. Бэра, П. Петрея и т. д.) показывают существование в то время разных мнений о Борисе – «одни хотели в нем видеть изверга, другие видели мудрого благодетеля России»32.

Иначе были оценены «донесения» Гримовского – Сапеги в отечественной печати после их четвертой публикации. В рецензии «Библиографических записок» неизвестный автор подверг сомнению их подлинность. По его мнению, речи Годунова и Клеш-нина должны быть отнесены «к области риторических вымыслов; такие ораторские ошибки были не в характере нашего общественного устройства и не в духе образования, какое получали русские люди той эпохи»33. Кроме того, отмечал рецензент, в «донесениях» имеется ряд исторических несообразностей. Во-первых, следует учесть, что Сапега в 1598 г. не был в Москве, он приезжал сюда в качестве посла в 1584 г. и в 1600 г. Что же касается Гримовского, то о нем ничего не известно. По всей видимости, это – неудачное переложение фамилии секретаря польского посольства 1600 г. Е. Пельгржимовского. Он действительно оставил собственные записки, опубликованные в Гродно в 1848 г., но в них нет ничего похожего на рассматриваемые «донесения».

В заметке Н. В. Сушкова также отмечалось, что «донесения» по своей форме представляют «совершенное подражание классическим речам древних». Обращаясь к П-4, подписанным Сапегой, Сушков допускал возможность его авторства. Но, писал он, как осмелился Гримовский на следующий день отправить аналогичное донесение от своего имени, наконец, как объяснить «одинаковость выражений в двух русских переводах» разных донесений, хотя и повествующих об одном событии? Вопросы, поставленные Сушковым, подразумевали единственный ответ: «донесения» являются фальсификацией позднейшего времени34.

Бодянский, по существу, признал справедливость замечаний Сушкова и фальсифицированный характер «донесений». Однако, подчеркнул Бодянский, от этого «донесения» не утрачивают своего исторического значения. Необходимо выяснить, какие побуждения руководили автором фальсификации, почему он высказал именно в такой форме и именно такие мысли о Годунове. «Решение такого вопроса, – продолжал Бодянский, – может повести к некоторым плодотворным соображениям об отношении Польши к нам вообще, духа польского народа, в особенности высшего сословия, духовенства и пишущего люда. Тогда цель этого сочинения не трудно будет открыть. Еще больше: я даже того мнения, что оно никогда не было писано по-латыни и едва ли даже по-польски кем бы то ни было, Сапегой ли, секретарем Ли его Голятом Гримовским… С этой точки зрения и "Дипломатическое донесение" может быть историческим материалом, что и имелось мною при печатании его»35.

Несмотря на то, что вслед за Бодянским в 1893 г. С. Л. Пташицкий назвал «донесения» «позорнейшей подделкой»36, в том же году известия об этом документе попали в Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. «Все, что делалось в Москве, – сказано здесь, – по кончине царя Федора Ивановича Гримовский доносил своему королю; между прочим, он доставил ему в латинском переводе весьма любопытную речь, которую говорил будто бы Григорий Васильевич Годунов в Государственной думе против избрания на царство своего родственника Бориса Федоровича Годунова, и речь окольничего Клешина (Клешнина. – В К.), произнесенную тогда же в защиту Годунова, его покровителя»".

После публикации в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона «донесения» Гримовского – Сапеги на много десятилетий исчезли из сферы внимания исследователей. Тем более неожиданной и даже сенсационной по трактовке этой подделки можно считать статью И. И. Полосина, опубликованную в 1926 г.38

Охарактеризовав основные работы о «донесениях», Полосин заключил: «Подлог настолько очевиден, что доказательства его излишни». Однако автор продолжил более углубленный анализ подделки, начатый еще Строевым, и пришел к ряду новых выводов. Прежде всего он высказал мысль об отдельном существовании речей В. Г. Годунова и Клешнина. Так, во введении автор обещает представить королю лишь одну речь. В пользу этого говорят и несколько других фактов. Самостоятельность бытования речи Годунова подтверждается случайно сохранившейся в П-2 концовкой – «с латинского», отсутствующей в конце речи Клешнина. Об этом же свидетельствует «двойственность» отношения самого Гримовского к Борису Годунову: сначала он восхищается речью В. Г. Годунова, а затем склонен признать справедливость выступления Клешнина. Составитель или «редактор» «донесений», считает Полосин, не заметил еще одного противоречия. Во введении изобличитель Бориса Годунова именуется Василием Григорьевичем Годуновым, о существовании которого ничего не известно. Во второй же части «донесений» Клешнин спорит с Григорием Васильевичем Годуновым, который, согласно ряду источников, был отравлен своим знаменитым родственником. Иначе говоря, заключил Полосин, речи Годунова и Клешнина написаны разными лицами, возможно, в разное время и, безусловно, с разными целями.

Говоря об этих целях, Полосин обращает внимание на то, что в речи Годунова, в основном построенной на «Новом летописце», имеются существенные дополнения, связанные с гонениями Бориса Годунова на В. В. Голицына. По мнению Полосина, читателям 20-х гг. XIX ь было не трудно догадаться, что в речи Годунова подразумевается не современник Бориса князь В. В Голицын, а князь Александр Николаевич Голицын, отстраненный 15 мая 1824 г. от поста министра народного просвещения и духовных дел в результате многолетней интриги против него графа А. А. Аракчеева. В связи с этим Полосин замечает, что в речи Василия-Григория Годунова очень редко Борис Годунов упоминается по имени; его изобличитель, как правило, пользуется эпитетами «злодей», «змей». Но именно так в придворных антиаракчеевских кругах называли Аракчеева.

Иначе говоря, согласно Полосину, автор речи Годунова, подчеркивая исторические параллели событий конца XVI и начала XIX в., стремился в образе Бориса Годунова нарисовать зловещий портрет временщика Аракчеева. Так, по его мнению, читатели первых десятилетий XIX в. не могли не вспомнить военные поселения, когда Василий-Григорий Годунов восклицал, что в руках Бориса Годунова «вся действительность правительства, дворянства и распоряжение воинства». Картина гонений Бориса Годунова на знатных бояр, нарисованная его критиком, неизбежно должна была напомнить разгром «партии знатных господ»: отстранение от реальной власти в 20-х гг. XIX в. П. М. Волконского, В. П. Кочубея и их сторонников в результате интриги Аракчеева и продвижение его ставленников – И. И. Дибича, Б. Б. Кампен-гаузена, Д. П. Татищева, Е. Ф. Канкрина и др. «Мотив гонения на знатность происхождения, и в частности на князя Голицына, мотив приближения к престолу «злодея», окруженного «толпою бродяг», –