алел о его «искажении» в единственном дошедшем до нас списке, повествующем об этом8.
Перелом в отношении к фактам, изложенным в Хрущевской Степенной книге, произошел несколько позже и оказался связанным со статьями С. Ф. Платонова и его ученика П. Г. Васенко. Правда, и Платонов не избежал влияния общераспространенной точки зрения. В своей статье 1883 г. «Заметки по истории московских соборов» он еще не сомневался в подлинности речи Грозного на соборе 1550 г., равно как и в реальности самого собора9. Но уже в статье, опубликованной в 1900 г., Платонов решительно отрицает подлинность речи Грозного в записи по Хрущевскому списку Степенной книги. Аргументы Платонова сводились к следующему. Во-первых, историческая ситуация 1550 г. не дает основания утверждать, что такой собор должен был произойти и на нем пришлось выступить Грозному. Во-вторых, речь Грозного нам известна из одного, сравнительно позднего списка, каким является Степенная книга Хрущева. Впервые после многих лет обратившись к оригиналу Хрущевского списка Степенной книги, Платонов обнаружил, что запись речи в нем находится на вставных листах более позднего, чем весь список Степенной книги, времени. По мнению Платонова, интерполяция этих листов с речью произошла в период между концом XVII в. – 1742 г.10
Выводы Платонова были развиты Васенко11. Знаменитая речь Грозного оказалась написанной на бумаге, отличной от остальной части рукописи Степенной, к тому же листы с речью были вставлены позднее, вместо удаленных из рукописи оригинальных листов. Почерк вставных листов резко отличался от почерка всей рукописи.
Но на этом сюрпризы Хрущевской Степенной книги не кончились. Ученый обнаружил в ней еще две вставки. Первая, написанная на той же бумаге и тем же почерком, что и вставка речи Грозного, рассказывала о сватовстве великого князя Литовского Александра к дочери Ивана III Елене. Факт этот общеизвестный и реальный в русской истории. Однако вставка сообщала ряд неизвестных подробностей. Согласно ей, великий князь после совета с митрополитом Симоном решил провести обручение в Москве. А «во второе лето» княжна в сопровождении боярина Якова Захарьича «со товарищи» была отправлена в Вильну «до венчания и о укреплении, чтоб жить в любви, и греческой веры не отымать». Яков Захарьич затем возвратился в Москву, а в Литву сопровождать княжну отправились дворянин Иван Андреевич Чевкин-Дурново «со товарищи», игумен из Переславля-Залесского, протопоп, два попа и два дьякона. Прибыв туда, Чевкин-Дурново сообщил великому князю о требовании его зятя, чтобы Елена отказалась от греческой веры и перешла в католичество. Далее повествовалось о смерти Елены и сообщалось, что «Иван Чевкин и иже мнози от нужды помроша». Опечаленный великий князь пожаловал родственников умершего дворянина, в том числе «Иванова сына Чевкина Михаила волостью в Кашире и иными различными милостьми в утешение и глагола им: "мне вашего горше яко дщерь свою погубил. Вам же аз мздовоздам за смерть отцов ваших, и матерей, и дядей и братии"».
Вторая вставка представляла собой подлинные листы текста Хрущевского списка Степенной книги, механически перенесенные в другое место.
Характеризуя первые две вставки, Васенко заметил, что «почерк всех вставок – грубый полуустав исхода XVII в., идентичный и не встречающийся ни в каком другом месте рукописи. Для помещения вставок употреблялись одинаковые приемы: вырезали листы рукописи и вместо них пришиты или приклеены новые, причем 7 листов старого текста заменены 9 листами вновь написанного»11.
Васенко обратил внимание и на существенные искажения исторических реалий в изложении событий во вставке о замужестве великой княжны Елены: обручение княжны произошло не при митрополите Симоне, а при Зосиме, преемником которого стал Симон (уже после отъезда Елены в Литву). В данном случае автор вставки повторил ошибку, содержавшуюся в том же Хрущевском списке Степенной книги. Отсюда же заимствовано и показание о Якове Захарьиче, который, по другим источникам, никогда не ездил в Вильну. Автор вставки допустил и еще один промах: отнес смерть Елены ко времени княжения Ивана III, тогда как даже в самом Хрущевском списке говорилось, что она скончалась при Василии III. Отсюда и вымысел речи Ивана III по этому поводу. Явно преувеличена, по Васенко, и роль при дворе Чевкина-Дурново, о котором вообще не упоминают другие источники.
Платонов и Васенко обратили внимание не то, что в конце XVII в. владельцем Степенной книги был окольничий С. С. Колтовский, подвергнувшийся в 1691 г. опале за учиненное им «непослушание много и противность». Поскольку еще в XVII в. род Колтовских вел свое начало от Чевкиных, Васенко связал вставку с именем С. С. Колтовского, который, по его мнению, сделал ее «в интересах возвеличивания рода Колтовских».
Из этого вытекало и общее отношение Васенко к речи Грозного. Характеризуя ее, исследователь отмечает наличие анахронизмов, «невыдержанность в композиции», «несоответствие тона обращения царя к боярам с настроением Иоанна в 1550 г.», близость ряда выражений речи к тексту Стоглава, переписке Грозного с Курбским, «Истории» Курбского и т. д. Речь Грозного, заключал Васенко, как и вставка о замужестве княжны Елены, не имеет значения исторического источника13.
По мнению ученого, вставку о речи Грозного также можно связать с именем Колтовского (тем более, что обе вставки написаны одним почерком). «Можно отметить некоторое сходство в положении России в малолетство Грозного и во время правления царицы Натальи Кирилловны», когда Колтовский был подвергнут опале и мог придумать созвучную политической ситуации конца XVII в. грозную речь царя на соборе 1550 г.14
Статьи Платонова и Васенко сыграли определяющую роль в дальнейшем отношении к показаниям Хрущевского списка Степенной книги. Было безусловно доказано, что речь Грозного, как и показание о замужестве великой княжны Елены, является по меньшей мере интерполяцией в Степенную книгу, причем более позднего, чем весь список, времени. Установление же недостоверности вставки о Чевкине-Дурново, написанной той же рукой, что и речь Грозного, ставило на твердую основу подозрение в недостоверности и последней. Доверие к Хрущевскому списку Степенной книги было серьезно подорвано. Речь шла уже не просто об источнике, неясном по происхождению, не просто позднем или недостоверном. И Платонов и Васенко прямо связали вставки в Хрущевский список Степенной книги с фальсификацией, продиктованной генеалогическими соображениями и политической конъюнктурой конца XVII в.
Однако восприятие статей этих ученых оказалось далеко не однозначным, даже в научных кругах, не говоря уже о популярных работах, где речь Грозного предоставляла прекрасную возможность порассуждать о начале сословного представительства в России, рассказать о смелом решении молодого царя найти опору в борьбе с боярством, бюрократическими злоупотреблениями, покончить с несправедливостью, укоренившимися во время его малолетства. Выводы Платонова и Васенко казались излишне решительными. И удивительное дело: в аргументах противников их точки зрения все чаще и чаще смещались акценты – речь постепенно пошлa не об отношении к показанию Степенной книги Хрущева, а о том, мог или не мог быть собор в 1550 г., мог или не мог выступить на нем Иван Грозный. В следующей главе мы убедимся в том, что подобный подход к фальсификациям, когда проблему подлинности источника подменяют проблемой достоверности какого-либо содержащегося в нем факта, отнюдь не единичное явление. На основании анализа источников исследователи все-таки считают, что такой собор мог иметь место между 1547 – 1550 гг. Даже Платонов, после того как в 1921 г. было опубликовано так называемое «Продолжение Хронографа редакции 1512 г.» в рукописи рубежа XVII – XVIII вв., где сообщалось о собрании в царской палате в феврале 1549 г., скорректировал свою точку зрения на показание Хрущевского списка Степенной книги, полагая, что редакция 1512г. послужила основой для записи речи Ивана Грозного на Лобном месте в Хрущевской Степенной книге15.
Однако мы не будем углубляться в вопрос, был или не был в середине XVI в. собор, о котором рассказано в Хрущевском списке. Нам важно все-таки разобраться, что же собой представляет сама вставка о речи Грозного, кто, когда и какими мотивами руководствовался при ее составлении. И здесь надо сказать, что работы Платонова и Васенко не сняли проблему. С. В. Бахрушин, например, изготовление вставки относил к середине XVII в. и связывал ее с городскими восстаниями 1648 г.16 А. А. Введенский констатировал, что вставка была сделана человеком, пропагандировавшим продолжение практики земских соборов17. С. О. Шмидт высказал мысль о том, что речь Грозного вставлена в Хрущевский список Степенной книги в 30-х гг. XVIII в., то есть не одновременно со вставкой о замужестве великой княжны Елены18. С. Б. Веселовский повторил за Платоновым и Васенко, что вставки были сделаны по генеалогическим соображениям, но не Кол-товским, а кем-то из Хрущевых. Его точку зрения разделил и Н. И. Павленко19.
Столь противоречивые мнения специалистов настоятельно диктовали необходимость вновь вернуться к самой рукописи Хрущевского списка Степенной книги. Это было сделано В. Н. Ав-тократовым20. Развивая выводы Платонова и Васенко, Автократов сделал ряд новых важных наблюдений, которые сводятся к следующему. Все памятники, вошедшие в Хрущевский список Степенной книги, не могут быть датированы ранее первой половины XVII в. Время составления Хрущевского сборника в целом относится к периоду правления царя Алексея Михайловича (1645 – 1676), так как в списке Степенной книги он упоминается как здравствующий. Филиграни вставок в Степенную книгу показывают, что они написаны на бумаге 80-х гг. XVII в. Сам сборник попал к Хрущевым, очевидно, в составе приданого жены А. Ф. Хрущева – А. Н. Колтовской, внучки Колтовского. Первая вставка – о Чевкине-Дурново – сделана после 25 июня 1686 г., когда Колтовские в связи с отменой местничества подали родословную роспись, в которой никакой Чевкин еще не фигурирует. В то же время она не могла быть сделана в начале XVIII в., когда петровские указы окончательно положили конец местническим спорам и генеалогические доказательства потеряли всякий смысл. Вставка преследовала цель обосновать права Колтовских, которые ошибочно считали себя потомками Чевкина, на земельные владения в Каширском уезде, а заодно прославить древность и известность их рода. Она связана с именем Колтовского, у которого после опалы 1691 г. имелись реальные причины для возвеличивания своего рода.