Марка, выпущенная в СССР в честь «полета» подьячего Крякутного.
Прочитанная заново подлинная запись, конечно, наносила болезненный удар по патриотизму составителей сборника «Воздухоплавание и авиация в России до 1917 т.». Приходилось выбирать: или в интересах науки прямо сказать, что не существовало подьячего Крякутного, или, как в свое время Родных, умолчать об имеющихся в рукописи исправлениях. Составители нашли иной и прямо-таки достойный восхищения выход: в примечании к публикации записи о Крякутном они невинно заметили, что в «записи за 1731 г., рассказывающей о подъеме рязанского воздухоплавателя (все так – и Фурцель, и Крякутной могут быть названы "рязанским воздухоплавателем". – В. К.), имеются некоторые исправления (и это так. – В. К.), затрудняющие прочтение части текста, относящейся к лицу, совершившему подъем (а это уже, мягко говоря, натяжка, граничащая с недобросовестностью. – В. К)»72.
Но уже спустя два года после выхода названного сборника появилась статья сотрудника Рукописного отдела Библиотеки
Академии наук, в которой все было поставлено на свое место74 Правда, легендарный Крякутный и после этого регулярно всплывал на свет божий в качестве реального исторического лица (например, в романе В. Пикуля), хотя эпизод с рукописью Сулакадзева стал классическим примером фальсификаций в лекциях и пособиях по палеографии
И все же на этом история с рукописью «О воздушном летании в России» не заканчивается В Ф Покровская, автор статьи о результатах фотоанализа, вполне определенно заявила, что исправления в рукописи были сделаны самим Сулакадзевым Однако такой вывод не подтвержден палеографическим анализом В данном случае сработал «синдром Сулакадзева»
Не может быть использован в качестве довода и аргумент о мотивах подделки Главная цель очевидна автор стремился доказать приоритет россиянина в полетах на воздушном шаре Однако в равной мере этим могли руководствоваться и Сулакадзев, и позднейшие владельцы его рукописи, например Родных
В предисловии мы упомянули о «Влесовой книге», или «Дощечках Изенбека» Примечательно, что автор первой статьи в нашей стране, разоблачившей эту фальшивку, – Л П Жуковская – заявила о ее принадлежности перу Сулакадзева75 В той или иной степени этой точки зрения придерживались долгое время и другие ученые, пока не стало ясно, что «Влесова книга» – изделие ее комментатора и издателя Ю. П. Миролюбова И в этом случае сыграл свою роль «синдром Сулакадзева» Пожалуй, единственное, что связывает «Дощечки Изенбека» с Сулакадзевым – это фальсифицированная запись в «Книгореке» о «буковых досках», которая и могла послужить толчком для подделки Миролюбова
Наконец, третий раз «синдром Сулакадзева» заявил о себе в статье историка Н Н Воронина о подделанном «Сказании о Руси и о вещем Олеге» Этой подделке посвящена специальная глава нашей книги, поэтому здесь мы лишь скажем, что Воронин, определяя авторство «Сказания», уверенно, но без каких-либо оснований связал его с именем Сулакадзева76 Таким оказался своеобразный авторитет этого фальсификатора, и сегодня невольно довлеющий над исследователями Случается, что и с помощью подлогов можно оставить о себе память в истории Кому что нравится – скажем мы в заключение
Глава двенадцатая
«ПОВЕДАЮ ВАМ СТРАШНЫЯ СИЯ ТАЙНЫ
И БУДУ ИЗМЕННИК И ПРЕДАТЕЛЬ ВСЕПРЕСВЕТЛОГО ДЕРЖАВЦА МОЕГО»
Где что важное услышишь, того никому не открывай, ниже самому искреннейшему твоему другу, ибо заподлинно знать не можешь, не похож ли он на трубу и не выйдет ли тотчас из его рта то, что ты ему на ухо сказал.
Таковый хотя после и всех уведомит о слышанном от тебя, однако он может выправиться, и вся беда на твой счет останется.
Ф. Энин. Нравоучительные басни
Не всякий, кто говорит ложь, повинен в обмане, если только он думает или верит в истинность того, что говорит… Можно без всякого обмана говорить неправду, если ты думаешь, что дело происходило так, как сказано, хотя бы это было совсем не так.
Августин Блаженный
В рукописных сборниках XIX в. можно встретить списки письма одного из родоначальников славного рода Румянцевых – Александра Ивановича Румянцева, отца выдающегося военачальника, деда знаменитого в истории отечественного просвещения мецената. Достигший со временем чина генерал-адъютанта, в молодости волею судеб он оказался непосредственно причастным к одной из самых трагических страниц царствования Петра I – так называемому делу царевича Алексея. Энергичный капитан, выполняя задание царя, вместе со своими сослуживцами сумел организовать возвращение в Россию из-за границы опального сына Петра и затем едва ли не до последних минут жизни царевича был свидетелем всех происшедших с ним злоключений. Упомянутое письмо А. И. Румянцева адресовано некоему Д. И. Титову из Санкт-Петербурга и датировано 27 июля 1718 г., то есть месяц спустя после смерти царевича.
Письмо Румянцева впервые увидело свет в герценовской «Полярной звезде» весной 1858 г. под заголовком «Убиение царевича Алексея Петровича – Письмо Александра Румянцева к Титову Дмитрию Ивановичу» и с примечанием о точном сохранении правописания «нам присланного списка». Как показал Н. Я. Эйдельман, в данном случае наиболее вероятным корреспондентом «Полярной звезды» был известный историк и публицист М. И. Семевский1. Ему же принадлежала публикация письма Румянцева в России год спустя (в майских и июньских номерах газеты «Иллюстрация»), которая, однако, была оборвана посередине, как объясняла редакция, «по причинам, от нас не зависящим»2.
Сейчас трудно сказать, что послужило основанием для прекращения публикации. Во всяком случае, весной того же 1859 г. письмо увидело свет в России полностью – в 6-м томе «Истории царствования Петра Великого» Н. Г. Устрялова3 (текст письма был предоставлен Устрялову Семевским).
По свидетельству Семевского и Устрялова, письмо Румянцева давно ходило «по рукам любителей отечественной истории». Действительно, Эйдельманом выявлено восемь списков этого документа, не считая копий с названных выше публикаций4. Интерес к этому письму был не случаен. Оно сообщало сенсационные подробности из истории царствования Петра I, относящиеся к смерти царевича Алексея.
Пространный текст письма начинается с изъявления Румянцевым чувства благодарности Титову за «всяческие блага», как отцу, «мне жизнь даровавшему»: «Вашими великими зельными трудами и старательствами, я и грамоте обучен, и на службу отдан, и ко двору его царского величества приписан, и ныне у всемилостивейшего государя доверенным человеком стал, и капитаном от гвардии рангом почтен, и еще на большее иметь надежду дерзаю»5. Из дальнейшего становится ясно, что письмо Румянцева – это его ответ на послание своего покровителя, в котором содержалась просьба рассказать об обстоятельствах смерти царевича Алексея. Как только я узнал, пишет Румянцев, «каких вестей требуете от меня, то страх и трепет объял мя, и на душу мою налегли тяжкие помышления», ибо рассказать об этом, считает автор, значило выдать тайну, доверенную ему Петром I. Однако, вспомнив о благодеяниях Титова, он «зело усумнился, какая измена жесточае будет: аще открою тайны царевы, либо аще скрою оные от вас, коего неизреченно уважаю, и тако лишуся доверия благотворца моего»6. В конце концов он решает рассказать о событиях, свидетелем и участником которых был.
Далее следует повествование о злоключениях Алексея Петровича в России. Когда царевич был привезен из Москвы и заключен в петербургском доме, Румянцеву случилось видеть печаль Петра I в связи со «своевольством» царевича. «Не ведяше бо государь, – пишет он, – кую меру с тем непокорным сыном содеяти, даровать ли ему волю, постричь ли в монашество, или в вечном заточении оставити?»7 Первое не исключало, что царевич вновь возьмется за старое; второе и третье казалось тяжким для родительского сердца, да к тому же не гарантировало, что приверженцы старины не смогут вновь использовать в своих целях Алексея Петровича.
Портрет Петра I.
Портрет царевича Алексея Петровича.
Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича. С картины художника Н. Н. Ге.
Колебания Петра I при решении судьбы сына продолжались до тех пор, пока «у некиих особ, к царевичу близких, найдены, сверх всякого чаяния, разные зашитые в платье письма, новый умысел на царя предвещающие». Разгневанный Петр I приказал перевести царевича из дома в Петропавловскую крепость под караул, лишить его всей прислуги, кроме постельничего, повара и гардеробщика, а «знатнейшим духовного, военного и статского чина персонам» прибыть в столицу для участия в суде над Алексеем.
К этому времени из Москвы прибыл обоз с вещами царевича, а с ним его любовница – «чухонская девка Евфросинья, кая при следствии не только из уст своих показала, но и многие бумаги выдала, писанные царевичем, как был в бегстве из отечества, а в тех бумагах были письма к изменникам российским: архиереям Крутицкому и Ростовскому, да к сенаторам некиим, в коих посланиях, извествуя о своем здоровье, царевич просит пособия словом и делом на случай, ежели бы с войском в Россию пришел он и о престоле отеческом помыслил»8. Все названные Евфросиньей лица были немедленно отданы под суд, а самой ей за искреннее признание даровали жизнь и поместили в монастырь. «А была та девка, – пишет Румянцев, – росту великого, собою дюжая, толстогубая, волосом рыжая, и все дивилися, как пришлось царевичу такую скаредную чухонку любить и так постоянно с нею в общении пребывать»9.
Тем временем царь повелел прибывшим на суд царевича, чтобы его «судили не яко царского сына, а яка подданного, и его бы буде нужно на испытание перед суд требовали». Здесь автор делает отступление и отмечает, что многие проходящие по делу царевича, включая Авраама Лопухина и протопопа Якова Игнатьева, были подвергнуты пыткам, признались в злоумышленных действиях и «достойно смертью казнены».