Отец известного поэта Д. Д. Минаева, Дмитрий Иванович Минаев, – фигура довольно заметная в литературной и общественной жизни России 40 – 50-х гг. XIX в. Как и его современник И. П. Сахаров, Д. И. Минаев был искренне увлечен народной культурой. Занимаясь поэтическим творчеством, Минаев много усилий тратил и на собирание и пропаганду фольклора. «Муза русских народных песен, – писал он, – была спутницей всей моей жизни: ребенком я изучал народную поэзию по инстинкту; в полном развитии изучал ее как науку. Имея случай ездить по всем углам нашего Отечества, где было можно, я без устали ходил по деревням, без утомления отыскивал часто не сказочника, что было бы в порядке вещей, а человека, у которого все сведения ограничивались только тем, что он знал или одно начало, или один конец старинной песни…»8
Как сложившийся поэт и знаток устного народного творчества Минаев выступил в 1846 г. с написанным им в Симбирске поэтическим переводом «Слова о полку Игореве»9. Несмотря на цветистость и риторику, существенные отступления от текста, подчас не гармонирующие ни с содержанием, ни с ритмикой поэмы, перевод Минаева вызвал широкий резонанс и споры, в которых принял участие В. Г. Белинский. Перевод продемонстрировал поэтическое мастерство автора, особенно в воспевании природы и передаче патриотического духа «Слова о полку Иго-реве».
Спустя год Минаев опубликовал пространное оригинальное поэтическое произведение, в котором легендарный Боян из «Слова о полку Игореве» выступил как автор песни о вещем Олеге10. Здесь традиционный для русской литературы сюжет о смерти Олега от укуса змеи дополнен описаниями походов князя, его сражений, заключения договора с греками и т. д. Наконец, в 1856 г. Минаев опубликовал еще одно крупное произведение11. В нем он выступил с обширным планом составления «истории русского народа из русских народных песен».
Идея народности была определяющей чертой всего творчества Минаева. Он скорбит об утрате многих элементов богатой национальной культуры, особенно поэтической, призывает современников искать, собирать, записывать остатки народной поэзии. «Сколько раз, – свидетельствовал Минаев, – случалось нам приезжать в какой-нибудь город, кликнуть тамошнего старожила – разносчика книг и на требование рукописей и сказаний услышать подобный ответ: "Был, дескать, у нас один грамотный старичок лет под семьдесят, и вот, как бы твоя милость поторопился приехать сюда годика три тому назад, так бы он насказал тебе короба полтора и сказок и былин – только слушай, а книг старых да рукописей у него столько было – хоть мост мости… да он теперь умер! А вот те былины да песни с перебавутками и со всякой всячиной шли к нему от прадеда, а прадед-то его, как покойный порассказывал, жил еще за царя Алексея Михайловича"»12.
И вместе с тем, проповедуя идею народности, Минаев был свободен от догматической нетерпимости и той воинствующей патриархальности, которые свойственны, например, Сахарову. Исчезновение патриархальной старины Минаев объяснял естественным процессом исторического развития русского народа. Не идеализируя этот процесс, он понимал его историческую неизбежность. Прямо споря с николаевско-уваровской триадой, Минаев писал в 1856 г.: «Мы воскрешаем почившую старь не для того, чтобы она была уставом для нового порядка вещей, но кладем ее как науку перед нашими соотечественниками, тем более интересную, что эту науку – историю складывали народные певцы – самовидцы десяти русских столетий»13. Эта же мысль легко читается и в поэтическом предисловии – «Дедушка Дон Иванович» – к его переводу «Слова о полку Игореве»:
Ворчит, бранит седое время
Все наше ветреное племя;
В его глазах видна гроза,
И мурманку свою плотнее
Старик надвинул на глаза:
Ему жить с нами холоднее,
И шуба черных соболей
Не греет высохших костей
Зато в нем желчь теперь бушует,
В пальто наш мир ему смешон,
И даже колокольный звон
Души, как прежде, не волнует!
Ему б все русский видеть дух:
Бояр осанистых в кафтанах;
Под душегрейками старух;
Да ряд красавиц в сарафанах!
Давно готов он воскресить
Всю нашу старину из праха
И школу юную с размаха
Тяжелой палицей разбить!
В вражде бессильной изнывая,
На русский свет старик глядит
И, зерна четок разбирая,
Угрюмо внукам говорит…14
Еще более определенно свои общественные позиции Минаев выразил в поэтическом предисловии к поэме «Слава о вещем Олеге». Здесь он констатирует: «Свершилось! Русь вниманье к Западу склонила» – и даже признает:
И Русь теперь в одежде новой
Стоит как Янус двухголовый15.
Но Минаев понимает, что процесс этот неизбежен: даже «устав от ассамблей», русский народ должен воспринимать все лучшее от других народов. Это не значило, по мысли Минаева, отказа и от национальности, и от старины. Поэтому свое поэтическое предисловие к поэме «Слава о вещем Олеге» он завершает словами:
Но будет время, он поймет
И свой язык, и свой народ!
Он наши посетит курганы
И берег Волги и Десны.
Мечтатель вспомнит, как в туманы
Садилось солнце старины.
Тогда отыщут наши сказки,
В них дух отцов заговорит;
Вглядятся в северные краски,
Полюбят русский колорит16
Минаев активно выступал за создание народно-поэтической истории России. Однако нельзя сказать, что в такой истории он видел только облеченный в поэтическую форму вымысел. Минаев высказывал интересные мысли об устном народном творчестве как источнике, сохранившем отголоски событий прошлого. «Басенное начало русской истории, – писал он, – для позднего лето-писателя бесценно уж тем, что оно дает критику отвеять наносный хлам от наследственного скарба и раскрыть причины, как и почему вымысел расцветил голый остов истины». «Одним словом, – продолжал Минаев, – где русские летописи положили густую тень и печать молчания, там народная поэзия прольет яркий свет, на котором должны резко обозначиться… характерные облики наших дедов и смиренные образы бабушек»17.
Минаев отмечает, что народная поэзия, отразившая исторические реалии, к сожалению, в основном оказалась утраченной. Он называет несколько причин этого. Во-первых, вплоть до Владимира Святого она существовала только в виде устного творчества. Во-вторых, свою роль сыграло принятие Русью христианства. «В русском народе собственно языческих песен не могло сохраниться, – пишет Минаев, – огонь православия испепелил все соблазнительные обряды идолослужения… и если некоторые предания проползли к очагам наших предков сквозь христианскую заставу, то не иначе как в сказаниях»18. В-третьих, после изобретения книгопечатания устное народное творчество начало вытесняться печатной книгой. Окончательно это произошло в «лучезарный век Петрам, когда книжный язык ушел от народного так далеко, что «если то и другое свести на очную ставку, мы увидим разительные крайности»19.
Вернемся, однако, к «Сказанию о Руси и о вещем Олеге». Прежде всего обращает на себя внимание совпадение многих слов и выражений «Сказания» с поэтическими произведениями самого Минаева. В его вольном переводе «Слова о полку Игореве» мы встречаем, например, немало слов, объяснение которых находит аналогию в переводе «Сказания», опубликованном в «Сыне Отечества» («жирня» – страда, «челки» – шапки, «карна» – кара, «жля» – жалость, «ладо» – молодой, «диди» – дети). Еще больше параллелей обнаруживается при сравнении древнерусского текста «Сказания» со «Славой о вещем Олеге». Здесь имеются и «пересол», и «сумежники», и «медвяные вина», и «вежи крепкие», и «черная мурманка». Образ кудесника едва ли не дословно совпадает с образом «древлян человек» текста «Сказания» и его перевода
Красный опах кудесника
Ближе, вот уже виднеется.
На нем шляпа нездешняя.
Ее крылья широкие
В пол закрыли лицо ему;
Борода только черная
По оплечью червонная
Рассыпалася прядями…20
Эти и другие совпадения говорят о единстве фразеологии, стиля «Сказания» и сочинений Минаева, что дает основание для разоблачения подделки и установления ее автора. Приложенный же Минаевым к «Славе о вещем Олеге» образец «переложения» его оригинального поэтического сочинения на «чисто словенский язык», который оказался совсем близким к «древнему» языку «Сказания», не оставляет сомнений в том, что сам Минаев сделал «переложение» «Сказания» на современный русский язык в «Иллюстрации», а заодно раскрывает и процесс изготовления подделки: сначала «Сказание» было написано Минаевым в виде «переложения», а затем это «переложение» было оформлено, то есть стилизовано, под «чисто словенский язык».
Что же побудило Минаева к фальсификации «Сказания»? Ответить на этот вопрос мы сможем, если попытаемся сопоставить содержание, структуру памятника с теми общими соображениями, которые были высказаны Минаевым о народном поэтическом творчестве. Такое «наложение» показывает, что «Сказание» можно рассматривать как попытку Минаева проиллюстрировать свои идеи о характере и истории народной поэзии. Прежде всего отметим, что содержание «Сказания» достаточно конкретно, хотя и не всегда понятно. В нем речь идет о дохристианском расселении славянских народов от Дуная на восток и север под давлением неких загадочных недругов. Былинное начало первой части произведения, в которое облечено описание расселения славян, как бы подтверждало мысль Минаева о том, что именно в народной поэзии содержатся факты прошлого, имеющие значение для исторической науки. Этой частью «Сказания» Минаев как бы дополнил то, что, по его словам, в летописях закрыто густой тенью и печатью молчания. В «Сказании» оказалась и «бол-ванная песнь» – она, по мысли Минаева, должна была являться одним из примеров того, как языческая поэзия «проползла» через христианские препоны к современному читателю.