Вторая часть «Сказания» – это уже будто бы чудом сохранившийся образец летописного отражения событий давнего прошлого в послехристианский период. Он несет еще на себе отпечаток мыслей и языка былинной древности, но уже пронизан элементами письменной книжности. Тем не менее «искаженный» записью памятник устной народной поэзии сохранил яркие образы путешественника-грека и особенно – осторожно-хитроватого Креп-комысла, черты которого, по мнению Минаева, характерны для соотечественников.
Для взглядов Минаева показательно и описание истории бытования «Сказания». Как можно понять из заголовка и послесловия писца, путь «Сказания» к читателю выглядел следующим образом: устное бытование «Сказания» – его запись на «харатейном листе» «со слов старого человека» неким писцом-христианином, освятившим эту запись тремя крестами, – рукопись петровского времени, оказавшаяся у Минаева. Как видим, перед нами иллюстрации тех трех рубежей «погребения» народной поэзии, о которых писал Минаев. Не случайно и упоминание рукописи петровского времени, когда, по Минаеву, устное народное творчество окончательно было подавлено книжностью. Тем самым одновременно усиливалась и значимость «Сказания» как неискаженного образца народной поэзии.
Подделка Минаева, несомненно, одна из наиболее ярких в истории фальсификаций исторических источников в России. Она замечательна и с точки зрения литературно-художественной, и исторической, и археографической. Нельзя не отдать должное автору в остроумии замысла, призванного проиллюстрировать его представления об истории устного народного творчества. Для придания «Сказанию» древности автор не без таланта использовал стилизацию под древнерусский язык, былинно-летописный стиль, почерк древних рукописей, изобрел записи писцов, снабдил публикацию многочисленными пространными комментариями, предисловием, где даны описание рукописи и характеристика вошедшего в ее состав памятника. Оригинальна и методика изготовления подделки: сначала она была написана в стихотворной форме современным языком, а затем «переведена» на «древний» (славянский) язык с многочисленными «темными» словами и выражениями, которые автор толковал в соответствии с собственным пониманием их смысла.
Фальсификация Минаева тесно соприкасается с область» литературно-художественного творчества. На этой грани, случалось, рождались образцы высокой поэзии – достаточно вспомнить историю с подделкой песен славян П. Мериме и их переводом Пушкина. Но Минаеву не хватило литературного, поэтического таланта, чтобы «оправдать» свое сочинение перед судом потомков. «Сказание», как уже отмечалось, осталось незамеченным большой наукой. Оно опоздало на несколько десятилетий, чтобы серьезно взволновать умы ученых. В этом сказалась общая судьба фальсификаций – иногда они опережают время, но чаще безнадежно отстают от него.
Глава пятнадцатая
«МЕМУАРЫ» СТАРИЦЫ МАРИИ ОДОЕВСКОЙ
Свершила я свое предназначенье;
Что мило мне, чем в свете я жила:
Детей, свободу и свое именье –
Все родине я в жертву принесла.
К. Ф Рылеев Марфа Посадница
В этой главе речь пойдет о подделке, которой было суждено появиться стремительно на небосклоне отечественной словесности и исторической науки, вызвать подлинное смятение не только у широкой публики, но и у специалистов, прожить короткую жизнь, оставив после себя скандальную память, а затем, спустя десятилетия, вновь возбудить воображение читателей, чтобы в конце концов оказаться окончательно разоблаченной.
В 1847 г в неофициальной части нескольких номеров «Новгородских губернских ведомостей» был опубликован древний текст, содержавший повествование старицы Марии, урожденной Одоевской, о своей жизни1. Русского читателя 40-х гг. XIX в. было уже трудно удивить мемуарами соотечественников, даже женщин, – стоит в этой связи вспомнить широко ходившие по рукам списки воспоминаний Екатерины II или княгини Е. Р. Дашковой. Но и у искушенного читателя при знакомстве с «Новгородскими губернскими ведомостями» неизбежно возникало душевное волнение – ведь в них шла речь о мемуарах женщины, жившей на рубеже XV – XVI вв., княжны Серафимы (в монашестве Марии) Михайловны Одоевской.
Из предисловия и примечаний к публикации Р. Иванова становилось известно, что текст мемуаров взят дословно из фрагмента пергаменной рукописи, ветхой настолько, что часть текста прочитать оказалось невозможно. По словам издателя, рукопись вместе с рядом других он получил через некоего Кисленского от его родственницы, монахини новгородского Духова монастыря. Публикация сопровождалась кратким описанием подлинника и палеографическим снимком почерка, которым он был написан. В предисловии указывалось, что княжна Одоевская – реальное историческое лицо: в 1545 г. она значилась игуменьей новгородского Михайловского Рождественского монастыря (в XIX в. – это уже церковь Рождества Богородицы на Молоткове). «Рукопись или дневник игуменьи Марии, – писал Иванов, – замечателен по самому рассказу, характеризующему дух времени, и, наконец, по тому, что он объясняет некоторые события истории Новгорода в начале XVI века, когда еще недавно падший город мечтал возвратить свой прежний быт».
Для дальнейшего рассказа есть смысл кратко изложить содержание мемуаров княжны Одоевской. Они начинаются воспоминаниями княжны о своем детстве, семье, пришедшей в Новгород из Торопца, и друзьях. Среди последних особенно любезным ее сердцу был некий Назарий, сирота, взятый отцом Серафимы на воспитание. В детстве Серафима была ему постоянным товарищем в играх. Но Назарий вырос и был отправлен в Ригу, где получил хорошее образование, даже знание языков, в том числе немецкого.
Спустя годы Назарий вернулся в Новгород. Здесь оценили его знания, сделав «дьяком» на вече. Он стал любимцем новгородского владыки, бояр и «житых людей». Увидев его, а затем перекинувшись с ним несколькими словами, Серафима поняла, что ее детская привязанность к Назарию переросла в любовь, которая оказалась взаимной.
Однако суровые нравы тогдашнего времени помешали соединиться двум любящим сердцам. Однажды отец Серафимы прогнал Назария из дому, а дочери велел готовиться к замужеству с душевнобольным десятилетним сыном новгородского тысяцкого Василия Максимовича – Дмитрием. Состоялось сватовство, во время которого появился разгневанный Назарий и пригрозил, что он скоро заявится в Новгород с войском.
Подготовка к свадьбе шла полным ходом, когда стало известно об отъезде Назария в Москву. Одновременно в Новгороде появились слухи о том, что великий князь Иван Васильевич «воспаляся гневом на свою родовую отчину Великий Новгород». Серафима только радовалась поначалу этим слухам, так как надеялась на расстройство ее замужества. На семейном совете было решено отправить молодую княжну к родственникам в Порхов. Здесь княжна узнала, что Назарий, находясь в Москве, предал Новгород: он рассказал великому князю о «великих изменах» новгородских бояр и владыки. Великий князь собрал в «Разрядной палате» совет, на котором решалось, как поступить с Новгородом. Говорили, что не надо обижать Новгород, нельзя верить ни Назарию, ни его товарищам – «Захару-дьяку» и «Николо-Бельскому игумену Сидору». Их велели привести на совет, и они показали, что в Новгороде многие не хотят веча, власти посадников, мечтают перейти под власть великого князя, сообщили об изменах, особенно владыки Феофила, посадника Короба, тысяцких Максимова и Федора Борецкого, брата жениха Серафимы. Великий князь обещал казнь Новгороду. Вскоре был взят в Москву некий Фома, закован в железа и посажен в поруб.
Узнав все это, Серафима горько плакала, переживая за судьбу новгородцев и сожалея об измене Назария.
Между тем слуги, побывавшие в Новгороде, привозили в Пор-хов все более угрожающие известия. Однажды они сообщили, что пришел из Москвы какой-то человек и в Новгороде случились «смерти»: убили брата некоей Юлии Яковлевны, зарезали какого-то Козьму, народ бросал друг друга с моста у св. Арсения, разорвал мантию игумена, с трудом унявшего бунт. Одни новгородцы угрожали Москве, другие поносили их неразумие и молились за здоровье великого князя Ивана Васильевича.
Тем временем из Москвы прибыл боярин с требованием уничтожить вече. Его угощали, пытались уговорить, но, несмотря на это, новгородцам было обещано разорение. Обеспокоенный отец Серафимы решил пойти на поклон к великому князю и послал в Москву с челобитной сына, отказавшись от предложения Федора Борецкого стать воеводой во главе новгородского войска.
Опасаясь московской силы, Серафима вместе с родственниками решила бежать из Порхова в Псков. Около 300 холопов, имевших боевой опыт, пожелали сразиться с уже обступившими город войсками великого князя. Однако с последними пришел некий воевода, и как только он крикнул, холопы упали на землю, не смея встать и ожидая своего конца. С москвичами оказался и Назарий, потребовавший показать княжну. Он объяснился ей в любви. Но Серафима обвинила его в злодеяниях и предательстве Новгорода, потребовав раскаяния. Назарий, пораженный гневом и смелостью княжны, обещал покаяться и ушел. Воспользовавшись суматохой, Серафима бежала во Псков, где увидела собравшуюся рать, которая по повелению великого князя направлялась к москвичам для похода на Новгород. В Пскове Серафима получила важные известия от оказавшегося там новгородского купца. Он сообщил о хорошем приеме великим князем ее брата. Иван III уже прибыл под Новгород, где ему ударил челом тысяцкий Василий Максимович. Последний сказал, что новгородцы задумали убить великого князя. Душой заговора оказался Федор Борецкий. Уже четыре недели Новгород находился в осаде, жители его на вече решали: сдаться или продолжить оборону. Но самое главное, купец сообщил о признании Назария в клевете на Новгород, после чего он стал злейшим врагом великого князя, приказавшего заковать его в кандалы и посадить в яму. Многие из окружения великого князя жалели Назария, ценя его ум, да и сам Иван Васильевич раньше прочил ему блестящую судьбу деятеля «лучше Гусева и Бородатого». Среди заступников Назария был даже старший сын великого князя Иван Иванович.