Отстаивал реальность собора на еретика Мартина и другой знаток отечественных древностей начала XIX в. – И. И. Григорович. Подробно рассказывая в своем исследовании о соборах, бывших в России до воцарения Ивана Грозного, Григорович обещает в будущем написать специальное «суждение», «в котором разрешаются важнейшие возражения поморских или олонецких раскольников»26.
Новый этап в отношении к «Соборному деянию» и «Требнику митрополита Феогноста» начинается с 10-х гг. XIX в., когда оба источника становятся предметом внимания Н. М. Карамзина и молодого, но уже известного своими историческими изысканиями ученого К. Ф. Калайдовича. Сохранившийся дневник Калайдовича живо рисует существовавшую в научных кругах Москвы атмосферу споров вокруг этих документов. Получивший возможность непосредственно познакомиться с рукописями Синодальной библиотеки Калайдович внимательно изучил «Требник». В 1814 г. он сумел получить его даже на руки. «Я, – пишет ученый в своем дневнике, – привозил Карамзину два древних требника, переведенных с греческого, – известный Феогностов и другой, хранящиеся в Синодальной библиотеке. Он долго не соглашался со мною, чтобы письмо по листам требника, переведенного при Феогносте, было подложное; он был уверен, что почерк сей действительно принадлежит к 14 веку и есть рука самого митрополита Феогноста. Я ему возражал, приводя причины, заставившие наше духовенство употребить сие непозволительное средство против раскола; скорописное письмо, едва ли бывшее в начале сего века, свежесть чернил и самый образ сочинения этого известия»27. Касаясь же «Соборного деяния», Калайдович убеждал Карамзина: «Мнимый собор на еретика Арменина относится к 1157 г., но все деяние сего собора вымышлено в улику старообрядцев. Слог нов, и в происшествиях видны анахронизмы»28. После жарких споров Карамзин, как свидетельствует дневник Калайдовича, «признал доказательства мои несомнительными».
Действительно, в «Истории государства Российского» Карамзин заявил, что подпись на «Требнике» ему кажется «сомнительною то есть новейшею времен Феогкостовых», – иначе говоря, сделанной уже после смерти митрополита Феогноста29. Не менее решительно историограф высказался и о «Соборном деянии»: «Мы должны заметить, что ни в летописях, ни в Степенной книге, ни в Стоглаве о том не упоминается; что слог сего деяния кажется не весьма древним…и что в 1157 году княжил не Ростислав, а Изяслав в Киеве. Подлинник действительно хранится в Синодальной библиотеке, под N 518, но запечатан»30.
Замечания Карамзина о «Требнике митрополита Феогноста» и «Соборном деянии» были первыми печатно высказанными сомнениями в подлинности и достоверности этих источников. Своим авторитетом Карамзин впервые подтвердил публично основательность изобличения фальшивок в «Поморских ответах».
Однако вскоре на точку зрения Карамзина началось мощное наступление. В 1829 г. некий автор, скрывшийся под инициалами «Н. Т.», написал обширную работу, посвященную истории церковных соборов в России31. Специальный раздел в ней занял рассказ о «Соборе Киевском», по расчетам автора третий, но «первый по своей важности и предмету». Весьма вольно пересказав дело Мартина, «Н. Т.» затем специально остановился на мнении Карамзина, выдвинув против него четыре контраргумента: 1) кроме собора 1157 г. есть немало событий прошлого, о которых не упоминается в летописях; 2) междукняжеские «смущения» в XII в. могли быть причиною того, что в 1157 г. Ростислав, «не имея в сем году скипетра, имел титул великого князя»; 3) по языку («слогу») трудно отличить древнее произведение от новейшего; 4) список «Соборного деяния», дошедший до нас, может быть не подлинником, а позднейшей копией.
Более изощренная аргументация подлинности «Соборного деяния» была дана Н. Рудневым в его «Рассуждении о ересях и расколах, бывших в русской церкви»32. Впервые полно и точно изложив содержание памятника, автор оставлял потомству «раскрыть и подтвердить все подробности истории» его главного героя. Тем не менее он привел целый ряд действительных исторических фактов о жизни армянских христиан на территории Древней Руси и их попытках в XII в. «узнать истину веры», что, по мнению Руднева, выступало вескими доводами «в защищение подлинности дела о Мартине».
Большое и многословное «Рассмотрение возражений против исторической достоверности соборного деяния о мнихе Мартине Арменине, бывшем в Киеве 1157 года», было помещено митрополитом Игнатием в его вышедшей в 1849 г. книге «История о расколах церкви российской»33. С «удивлением» отметив, что «даже» Карамзин, как российский историограф, сомневался в подлинности и достоверности «Соборного деяния», Игнатий далее приводит целый набор аргументов против этой точки зрения. Их можно свести к следующему. Список «Соборного деяния» был представлен Питириму таким авторитетным человеком, как Д. Ростовский; документ написан на пергамене древним почерком; копия с него, заверенная многими иерархами, послана Питириму с царской грамотой, оригинал находится в официальном хранилище; по указу императора «Соборное деяние» опубликовано, вообще сам Петр I принимал активное участие «в этом деле»34. По мнению Игнатия, не было никакой возможности подделать список «Соборного деяния». «Мнимые резнятеля сгарины (старообрядцы. – В. К.), – пишет он, – сами своими глазами могли видеть список, как были приглашаемы к тому и, без сомнения, видели, как того требовали; по крайней мере никто из них после не имел о нем сомнений».
Далее, останавливаясь на критических выводах Карамзина, Игнатий трактует собор 1157 г. как региональный, а не всероссийский. А раз это региональный собор, то не было необходимости широко освещать его результаты, почему в источниках и не отразилось известие о нем. К тому же татарское нашествие, пожары могли уничтожить другие списки «Соборного деяния».
Подробно разбирает Игнатий и аргументацию «Поморских ответов». Он обращает внимание на то, что московский собор 1667 г. в своем определении дважды упомянул о двуперстном сложении как об армянской ереси. Иначе говоря, заключает автор, собор 1667 г. знал о Мартине, но не захотел подробно говорить о нем, либо его участникам «Соборное деяние» не было известно. Расхождения между списком Дмитрия Ростовского и обнаруженным в Киеве Игнатий, как и Лавров, объясняет их восхождением к разным оригиналам.
В «Соборном деянии», продолжает митрополит, не говорится о том, что собор был при князе Ростиславе, то есть что тот присутствовал на нем, – Ростислав являлся законным великим князем в 1157 г., почему он и упоминается.
Касаясь летоисчисления «Соборного деяния», Игнатий объясняет его следующим образом. Время от Рождества Христова употребляется только в речах Мартина, знавшего тогдашний европейский обычай летоисчисления, в «Сказании» же о самом соборе в начале и в конце употребляются оба хронологических стиля – от сотворения мира и от Рождества Христова, что могло быть характерно для древних рукописей юго-западного происхождения35.
Возвращаясь к замечанию Карамзина о «слоге» «Соборного деяния», Игнатий утверждал, что никто не может поручиться за знание «слога» XII в. Наконец, объясняя изъятие списка «Соборного деяния» из общественного оборота, он восклицает: «Помилуйте! Сочинитель "Истории Пугачевского бунта" сказал также, что подлинное следственное дело о Пугачеве хранится в Государственном архиве, но под печатью. Следует ли из сего, что и следствия о Пугачеве не было или что оно якобы подложно, поддельно и Пугачева не было?! На все есть свои причины – не одне справочные и ученые. Еще менее может быть подозрения на Соборное деяние о Мартине. Акт в свое время свидетельствован был… был показан… После означенных теперь свидетельств давно должно, кажется, Соборное деяние на Мартина остаться свободным от всякого подозрения и без нового чьего-либо свиде-тельствования»36.
После работы Лаврова книга Игнатия оказалась наиболее систематизированным сводом «доказательств» подлинности «Соборного деяния». Автором, кажется, был использован весь набор схоластических умозаключений и даже логических правил, призванный отстоять фальшивку. Нельзя не отдать ему должное и в остроумии подбора аргументов, производивших на неискушенного читателя впечатление солидности и научности.
И тем не менее после заключения Карамзина подавляющее большинство серьезных исследователей, в том числе и из церковных кругов, старалось либо не касаться вопросов о подлинности «Соборного деяния» и «Требника митрополита Феогноста», либо вовсе не упоминать о соборе, осудившем еретика Мартина. Исключением можно считать лишь С. М. Соловьева, который пишет об этом как о факте реально происшедшем37.
Есть объективные причины такой позиции исследователей. Карамзин, освобожденный от всякой, в том числе и духовной, цензуры, имел возможность, хотя и в крайне осторожной форме, высказать свое суждение о подделках. Для других ученых долгое время это было невозможно. О том, как ревниво оберегала церковь фальшивки, красноречиво свидетельствует эпизод, происшедший в 1849 г.
В этом году граф Д. Н. Блудов получил личное разрешение императора Николая I на просмотр рукописей в библиотеках и архивах империи для выявления в них материалов, заслуживающих помещения в задуманное правительством «Государственное древлехранилище». Разрешение касалось и рукописей Синодальной библиотеки, не исключая и те, которые «хранятся в онех за печатью Святейшего Синода, но по существу своему не подлежат какой-либо государственной тайне». Рукописи надлежало переслать в Петербург. В ответ на официальный запрос Блудова митрополит Филарет, которому Синод поручил исполнение, сообщал, что в Синодальной библиотеке «в числе запечатанных рукописей и книг нет памятников, важных для отечественной словесности, а также и для отечественной государственной истории, которые могли бы составить существенную принадлежность предполагаемого государственного хранилища древностей». Филарет рьяно отстаивал право духовной власти на владение и исключительное знакомство с запечатанными материалами, отмечая, что запечатывание «употреблено, конечно, не для чего иного, как для предупреждения неблагоприятных последствий гласности». В крайнем случае он предлагал произвести распечатывание рукописей в Синоде, после чего принять решение «в предосторожнос