— Это ложь, — горячился Мерецков. — В районе Суммы 12 точек, Корна — 12.
— Ничего подобного, — повторил Иван Иосифович.
— Когда этот материал был передан Генштабу? — вкрадчиво осведомился Мехлис.
— До 1 октября 1939 года, — стоял на своем Про- скуров. — К этому же времени было известно, что финны развертывают большие строительные работы… именно летом 1939 года. Агентура доносила, что идет интенсивное строительство… Точных данных во вторую половину 1939 года мы не имели. Все имеющиеся сведения об укреплениях и заграждениях были разработаны, нанесены на карту в Ленинграде и разосланы в войсковые соединения.
Начальник военной разведки отверг и обвинения в том, что недооценивал численность и возможности финской армии:
«По различным справочникам, которые были изданы, нам было известно, что Финляндия располагает 600 тысячами человек военнообязанных. Военнообучен- ных насчитывалось до 400 тысяч человек (цифра абсолютно верная: к концу войны в финских вооруженных силах было 340 тысяч человек, а потери составили около 70 тысяч, следовательно, всего в войсках служило около 410 тысяч человек. — Ъ. С.). Кроме того, имелась так называемая шюцкоровская организация женщин и мужнин, которая в своих рядах насчитыва — ла до 200 тысяч человек. Итого, по данным разведки видно было, что Финляндия может выставить до 0,5 миллиона человек… Товарищ Шапошников докладывал, что было 16 дивизий, у нас нет таких данных. Было 12 пехотных дивизий, 6 отдельных пехотных полков, до 30 батальонов, около 5 пехотных бригад».
— В общем 18 дивизий, — подытожил Сталин. Проскуров согласился:
— Если свести в дивизии — до 18 дивизий.
— Сколько давала разведка отдельных дивизий? — настаивал Сталин.
Проскуров доложил:
— До 10 дивизий и до 30 отдельных батальонов. Что на самом деле и получилось. Но общий контингент военнообученных, товарищ Шапошников, должен кое- что показывать, это нельзя отбрасывать.
Рассказал Иван Иосифович и об автомате «Суоми», доставившем Красной Армии столько хлопот: «Данные о пистолете Суоми были впервые в сборнике Разведупра, изданном в 1936 году. Подробные данные были даны в справочниках 1939 года, с фотографиями… А у нас, это не в качестве оправдания, автоматическое оружие игнорировали».
Тут же выяснилось, что в СССР автомат «Суоми» испытывали еще в 36–м. Сталин вскипел:
— Это ничего не значит. Он может быть известен. 100–зарядный американский пулемет был известен, у чекистов был, но считали, что это полицейское оружие, что в армии это оружие никакого значения не имеет. Оказалось наоборот, что для армии пулемет — в высшей степени необходимое явление, а разведка представляла его исключительно с политической стороны, что для войны он не годится. Так было дело?
— О тактике противника были некоторые материалы, — робко возразил Проскуров.
Далее речь зашла о брошюре, посвященной тактике финской армии и вышедшей через 2 недели после вой — ны, а до этого несколько лет пролежавшей в архиве. Дело в том, что Проскуров и большинство его подчиненных пришли в Разведупр только в 1937 году на смену репрессированным кадрам и к осени 1939–го не успели еще даже толком разобрать обширный архив разведки. Иван Иосифович сетовал: «В архиве есть много неразработанных ценных материалов. Сейчас разрабатываем, но там целый подвал, колоссальное количество литературы, над которой должна работать целая бригада в количестве 15 человек в течение пары лет».
Сталин эти аргументы не принял:
— Не насмешка ли это над всеми и над Красной Армией, что брошюра о том, как будут воевать финны, лежит год с лишним, 5 лет… и ее печатает только спустя две недели после войны, чтобы ею могли пользоваться в Красной Армии с запозданием?
— Здесь умысла нет, — как можно убедительнее заявил Проскуров, почувствовав намек на вредительство.
— Мы не разведка, — равнодушно обронил Сталин.
Выяснилось, что материалы разведки, в том числе
и взятые из открытых иностранных справочников, не доходили до командиров и штабов потому, что были… засекречены. Проскуров объяснял, почему секретными считаются иностранные военные журналы:
— Потому что в этих журналах есть всякая клевета о Красной Армии.
— У вас душа не разведчика, а душа очень наивного человека в хорошем смысле слова, — заметил Сталин. — Разведчик должен быть весь пропитан ядом, желчью, никому не должен верить. Если бы вы были разведчиком, вы бы увидели, что эти господа на Западе друг друга критикуют: у тебя тут плохо с оружием, у тебя тут плохо, вы бы видели, как они друг друга разоблачают, тайны друг у друга раскрывают, — вам бы схватиться за эту сторону, выборки сделать и довести до сведения командования, но душа у вас слишком честная.
Сам Иосиф Виссарионович вот уж действительно никогда никому не верил и для душевного покоя расстрелял начальника разведки со «слишком честной душой» в октябре 1941–го, уже после начала Великой Отечественной войны, по «делу о заговоре авиаторов», по которому безвинно пострадали также Штерн, Рычагов и другие генералы.
Пока же Проскуров сетовал, что в войсках «не читают разведывательных материалов». Когда же Сталин предложил делать секретные сводки несекретными, вводя ссылки на несуществующие иностранные газеты, Иван Иосифович заявил: «Всем Не секрет, что если на бумаге написано «секретно», то прочитают, а если простое издание, то говорят, это чепуха. (Смех в зале.) Я убежден, что большие начальники так относятся к этому». Но до этого признавал, что и секретную литературу толком не читают: «…Если бы здесь сидящие товарищи прочли хотя бы 20 % той литературы, которую рассылает Разведывательное управление, то ни у кого не было бы смелости сказать о том, что у нас в этом отношении ничего нет… Кто запрещает читать секретную литературу?»
Беда Красной Армии, как оказалось, была не в недостатке разведданных, а в неумении их правильно анализировать и использовать. В конце концов, силы финнов Разведывательное управление накануне войны даже преувеличивало (тогда, напомню, армия Финляндии состояла не из 10, а из 9 дивизий), а расположение трех полос линии Маннергейма и примерное количество дотов на ней определило в целом правильно. А насчет тактики: ведь не финны же мины изобрели, да и про леса в Карелии все знали и без иностранных справочников — можно было сообразить, что финская армия будет обороняться, а не наступать, устраивать завалы, минировать дороги и цепко держаться за свои укрепления. Какая же здесь тайна? Это слишком очевидно. Но и Ворошилов в докладе об итогах финской войны утверждал: «Разведки как органа, обслуживающего и снабжающего Генеральный штаб всеми нуж — ными данными о наших соседях и вероятных противниках, их армиях, вооружениях, планах, а во время войны исполняющего роль глаз и ушей нашей армии, у нас нет или почти нет». И тут же нарком обороны неожиданно оптимистически заявлял: «…Стрелковые войска Карельского перешейка, невзирая на все… огромные недочеты, в общем, на протяжении всего времени войны действовали вполне удовлетворительно…»
Сталину и его полководцам выгоднее было свалить все на просчеты разведки. Иначе пришлось хотя бы самим себе признаться, что есть некие органические пороки строя, мешающие Красной Армии успешно воевать.
Первый из них — низкий уровень подготовки командного состава, как в армии, так и на флоте. В частности, нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов на сборах командиров флотов и флотилий 2 декабря особо отметил: «Война с белофиннами… показала, что… самым слабым звеном мы считаем сейчас подготовку начальствующего состава, который не может еще в полной мере использовать… личный состав, подчиненный ему».
Не лучше обстояло дело и в сухопутных войсках. Так, командиры 32 из 52 участвовавших в войне дивизий, по которым есть соответствующие сведения, за два года до советско — финляндского военного столкновения командовали батальонами, и лишь пятеро из них командовали соединениями более года. Причиною тому были как репрессии, так и значительный рост численности Красной Армии во второй половине 1930–х годов. И в заключительном выступлении на апрельском совещании Сталин вынужден был признать, что одной из главных задач является «создание культурного, квалифицированного и образованного командного состава. Такого командного состава нет у нас или есть единицы… Сейчас командир, если он хочет быть авторитетным для всех родов войск, он должен знать авиацию, танки, артиллерию с разными калибрами, минометы, тогда он может давать задания». И тут вождь подчеркнул: «Требуются хорошо сколоченные и искусно работающие штабы. До последнего времени говорили, что такой‑то командир провалился, шляпа, надо в штаб его. Или, например, случайно попался в штаб человек с «жилкой», может командовать, говорят, ему не место в штабе, его на командный пост надо. Если таким путем будете смотреть на штабы, тогда у нас штаба не будет… Мы должны наладить культурные, искусно действующие штабы».
Однако Иосиф Виссарионович, заблуждаясь, считал, что в конце войны Красная Армия уже научилась воевать:
«…Наша армия, как бы вы ее ни хвалили, и я люблю ее не меньше, чем вы, но все‑таки она — молодая армия, необстрелянная. У нее техники много, у нее веры в свои силы много, даже больше, чем нужно. Она пытается хвастаться, считая себя непобедимой, но она все‑таки молодая армия…
Наша современная Красная Армия обстреливалась на полях Финляндии — вот первое ее крещение. Что тут выявилось? То, что наши люди — это новые люди. Несмотря на все их недостатки, очень быстро, в течение каких‑либо полутора месяцев, преобразовались, стали другими, и наша армия вышла из этой войны почти вполне современной армией, но кое — чего еще не хватает. «Хвосты» остались от старого. Наша армия стала крепко обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии. В этом главный плюс того опыта, который мы усвоили на полях Финляндии… Хорошо, что наша армия имела возможность получить этот опыт не у германской авиации, а в Финляндии с божьей помощью. Но что наша армия уже не та, которая была в ноябре прошлого года, и командный состав другой, и бойцы другие — в этом не может быть никакого сомнения. Уже одно появление ваших блокировочных групп (групп, созданных уже в ходе войны для блокирования дотов.