– Возьми это и дай ответ.
– Я не согласился бы принять этот подарок, если бы дела мои не были в таком плохом положении, – сказал Жаваль с глубоким вздохом, но все-таки спрятал кошелек в карман с видимым удовольствием.
И он принял перед Еленой – потому что читатель, без сомнения, догадался, что это была она – почтительную позу и приготовился отвечать.
Отменив свой план мести и оставив безутешного Барраса, она пришла сюда, преследуя того, кто так жестоко ее оскорбил.
– Сюда, – сказала она, – вчера, почти в это время, должно было прийти письмо для одного из твоих жильцов.
– Да, письмо – без всякой надписи.
– Но с достаточными пояснениями, которые помогут найти получателя письма.
– Это правда – с именем молодого человека, которое мне передал принесший письмо. Он сказал, что получатель недавно прибыл из Бретани… Письмо это вручили мне.
– И что ж вы сделали с ним?
– Ах, гражданка! Я отдал его тому лицу, на которое мне было указано. Я не мог ошибиться, ведь это мой единственный жилец.
– Как его имя?
– Кавалер Бералек.
Елена вздрогнула от неожиданности этого открытия.
– Так он не умер! – вскричала она.
– Умер? Он!.. Ах! Клянусь вам, мадам, он жив, даже слишком жив, потому что он подарил мне самую полновесную уверенность в этом, – вздохнул Жаваль, которому тупая боль в известном месте напоминала о мощном пинке Бералека.
– Он не ранен… только слаб?
– Слаб? О, нет! Он в полной силе… А что он, может быть, говорит… так это он обманывает, поверьте мне.
– А ты наверняка знаешь, что это кавалер Бералек? – спросила Елена, у которой ненависть уступила в душе место искренней радости: она узнала, что еще жив тот, кому она простила бы любую вину.
– Да, Бералек – так он сказал свое имя, когда приехал сюда.
– А когда он приехал?
– Три дня тому назад.
– Ты это точно знаешь?
– Точно. Это был тот самый день, когда Директория давала бал, чтобы отпраздновать взятие Мальты.
«Конечно, это Ивон! – подумала Елена. – Но в таком случае зачем же Баррас обманул меня, уверяя, что Бералек убит после бала?»
Сомнение мучило сердце Елены, и она продолжала расспрашивать Жаваля. Тот, рассмотрев ее внимательно, решил про себя: «Она тоже, должно быть, полицейская шпионка из той же шайки, которая выслеживала меня».
– А Бералек был один? – выпытывала Елена.
– Нет. Сначала их было двое, – он и еще один, которого гражданин называл Работэном.
«Уж это не тот ли, который явился вместо Ивона?» – мысленно спросила себя Елена, затем снова обратилась к Жавалю:
– А этот Работэн был здесь, когда Бералек получил письмо?
– О! Гражданин Работэн ушел три дня тому назад и с тех пор ко мне больше не возвращался.
– Ну, а когда кавалер получил от тебя письмо, что он сделал или сказал?
– Он прочитал его, и я слышал, как он потом тихо пробормотал: «Иду!» Вечером он вышел, кое о чем расспросив меня.
– О чем же?
– Где расположен тот вход в Люксембургский сад, который называется «Новой Калиткой».
«Этот жалкий Баррас мне солгал. Ко мне на свидание приходил Ивон», – подумала Елена, и сердце ее радостно забилось при мысли, что она была жертвой страсти не кого-то чужого, а человека, которого безмерно любила.
– А можно повидать господина Бералека? Он дома? – спросила она голосом, дрожащим от одной мысли – что сейчас встретит Ивона.
– Невозможно, сударыня.
– Почему?
– Потому что с сегодняшнего утра кавалер не живет больше в гостинице.
– А он оставил свой новый адрес?
– Нет. Он уехал в Бретань. В это утро, в шесть часов, он был здесь… Он был крайне расстроен… Бедный мальчик!..
Елене тотчас вспомнилось ожесточенное преследование прошлой ночью, от которого спасался молодой человек.
– Видя его таким изнуренным, – продолжал Жаваль, – я думал, что он ляжет спать. Но спустя четверть часа он уже прощался со мной. «Милый мой Страус, говорил он, – Страус – это дружеское прозвище, которое он дал мне, потому что обожал меня, мой дорогой жилец – Страус! Я выезжаю из Парижа и возвращаюсь в Бретань. Приготовь мой счет». Покамест я готовил счет, он отыскивал повозку, чтобы отвезти свой багаж. Через какое-то время он возвратился и сказал: «Пойдем со мной, помоги мне увязать чемоданы». Я отправился с ним, и мы вдвоем увязали не только его собственный вещи, но и вещи гражданина Работэна, который, по-видимому, поручил ему доставить свои пожитки на родину. Потом он выехал, заплатив и по своему счету, и по счету друга, который, как мне передавали, просил его об этом одолжении.
Закончив, Жаваль подумал: «Если она – подосланная им шпионка, то она должна видеть, что я не лгу».
В душу Елены снова закралось подозрение, когда она слушала рассказ об этом внезапном отъезде. Зачем Ивон уехал так поспешно? Разве он не был уверен, что получит прощение? Это внезапное бегство было бы на руку кому-нибудь другому, кто должен был страшиться мести той, которую обманул.
– Так, значит, он уехал второпях? – спросила Елена, как будто желая этим вопросом рассеять свои мрачные подозрения.
– Второпях!.. О, нет!.. У него было достаточно времени. Наоборот, я думал, что он никогда не прекратит заглядывать под шкафы, что он никогда не перестанет рыться в ящиках. Он приходил в отчаяние, что не может отыскать один предмет…
– Какой же?
– Печать от карманных часов. Он беспрестанно повторял: «Эта вещичка стоит денег, Жаваль, – это выигрыш, представляющий собой большую сумму».
Елена с бьющимся сердцем выслушивала подробности, они доказывали, что это был Ивон. Печатка от карманных часов, которую Баррас вручил своему партнеру в подтверждение игорного долга, могла быть только у Бералека. Но в таком случае как же эта игрушка возвратилась в руки директора, который показывал ее накануне, говоря об убийстве молодого человека?
Чтобы увериться в случившемся, Елена сделала над собой усилие и притворилась, что ей безразличны новости хозяина гостиницы.
– Ну, и нашел он эту игрушку? – спросила она.
– Нет, он так и уехал ни с чем, бросив фразу, которую я не совсем понял.
– Какую же?
– Он сказал: должно быть, я потерял ее во время схватки, в тот вечер!
Елене нечего было больше разузнавать. Она вышла. Жаваль, следивший за ней, пробормотал:
– Я совершенно уверен, что это шпионка. Ее нарочно послали ко мне, чтоб увериться, не нашел ли я эту… игрушку.
Елена шла с радостью на сердце и думала: «Да, письмо получил он, и он же приходил на свидание. В минуту бешеного гнева я имела глупость заставить Барраса преследовать его. Он бежал от моей ненависти, думая, что я желаю отмстить за…» При воспоминании, которое она пыталась воскресить в себе, Елена заговорила сама с собой тихо, так тихо, что от смущения боялась услышать свои собственные слова:
– Но и после всего этого… рано или поздно… Ведь разве нет в нем сердца?..
И она продолжала свой путь, трепеща от сладостного волнения, от мысли, что тот, кого она считала мертвым, жив.
– Да, Ивон жив. Содержатель этой гостиницы сказал мне, что кавалер был замешан в драке, где он и потерял печатку, попавшую потом в руки Барраса. Игрушка возвратилась к директору. Ее принесла полиция, которая подняла ее на месте борьбы.
В эти минуты лицо Елены сияло, но не той роковой красотой, что накануне вечером ослепила Барраса, а нежной и блистающей улыбкой любящей женщины.
Читатель нас спросит: что же стало с настоящим виновником переполоха, счастливчиком Кожолем, так неожиданно ускользнувшим из рук своих преследователей?
Чтобы объяснить его таинственное исчезновение, нам нужно раскрыть некоторые подробности ночной погони.
Для тех из наших читателей, кто еще помнит, как была перестроена эта часть города, достаточно сказать, что сей уголок Парижа существовал уже лет десять. В наши дни Люксембургский сад здесь окружен решеткой, которая идет от входа в Одеон до бульвара Сен-Мишель. Несколько лет тому назад это пространство занято было домами, продолжавшими улицу Вожирар, потом ставшими частью полукруга площади Сен-Мишель (тогда бывшей на возвышении) и затем образовавшими угол улицы Ада. Возле нее открывался въезд, ведущий сейчас на бульвар Сен-Мишель. Все эти дома принадлежали частным лицам, и их садики сливались с садом Люксембурга. Фонтан Медичи, в то время запущенный и покрытый плесенью, стоял в мрачном сыром углу, с одной стороны закрытом высокой задней стеной частного строения, выходившего на улицу Вожирар.
Таков был еще десять лет тому назад этот угол Люксембургского сада: таким он и остался в 1798 году, с той, впрочем, разницей, что примыкавшие к саду участки земли, позднее отданные под таможни, – в период Директории были застроены маленькими отелями, скрытыми в глубине садовых кущ.
Зажатый преследователями в тупике у фонтана Медичи, Кожоль на минуту прислонился к стене, чтобы перевести дыхание. В стену была врезана кованая решетка, и эта решетка подсказала графу средство спастись.
– Вскарабкаюсь-ка я, – сказал он, цепляясь за узорные прутья.
Лезть по изъеденной червями решетке было опасно, но молодой человек был легок, быстр и хладнокровен. В ту минуту, когда его преследователи достигли подножия решетки, Кожоль уже добрался до верха стены.
Точнее, он принял за стену сада заднюю сторону маленького отеля, возвышавшуюся над террасой, устроенной в итальянском вкусе. Перебравшись через стену, Кожоль ступил на террасу.
– Ну, теперь дела пойдут лучше! – сказал он. – Опасность отступила, но минует совсем только тогда, когда я выйду из этого дома, где прячусь, словно мошенник.
Внутрь террасы вела лестница, по которой Пьер спустился весьма осторожно.
Он тотчас достиг площадки, слабо озаренной светом из приоткрытой двери.
Пьер толкнул дверь и вошел.
Он очутился в прелестно убранной спальне. В этой милой комнатке соединялось все, что могут подарить роскошь, кокетство и изящный вкус. Это было настоящее гнездышко из бархата и шелка. Постель, едва видная за тяжелыми занавесями, была покрыта роскошным шерстяным одеялом, откинутым с краю. Две подушки в изящных кружевах лежали рядышком у спинки. Постель ждала хозяина этого изящно-прихотливого жилища. Алебастровая лампа у изголовья бросала нежный, приглушенный свет на ложе. В этой комнате царил аромат молодости и красоты, взволновавший чувства графа.