Пусть читатели не подумают, что мы выдумали этот рассказ мадемуазель Пусеты. Факт охоты в залах есть факт исторический, и в фантазере-миллионере Сегэне бурлило безумное желание подражать подобным затеям.
Можно представить, какой успех заслужил рассказ за столом.
– Браво, Пусета!
– И, – прибавила рассказчица, – предполагают, что по случаю этой охоты Арманом Гуффе сложена песня. Она поступит в распродажу в Пале-Эгалите[13].
– А вы знаете новость про Пале-Эгалите? – спросил Од.
– Какую?
– Актер Барба оставил театр Ситэ, чтобы основать книжную торговлю.
Конца этого разговора Кожоль уже не слыхал.
Утомленный трудами нелегкого дня, удачно закончившегося, граф, чтоб отдохнуть немного, имел неблагоразумие сесть. Как он ни пытался бороться с дремотой, – она победила его. Пьер забылся сном.
Долго ли он спал?
Странное ощущение вызвало его из дремы.
Когда он открыл глаза, то увидел перед собой полную грации и свежести блондинку. Она весело смеялась и слегка щекотала его нос пуховкой для пудры.
– Ну, вот! – весело вскричала прелестная блондинка. – Теперь, когда вы проснулись, милостивый государь, – я надеюсь, что вы расскажете мне, как это так случилось, что вы расположились в спальне девицы, которая не знакома вам ни по Еве, ни по Адаму.
– Охотно, мадемуазель Пусета.
– Вот как! Вы знаете мое имя!
– Да, я целый час слушал разговор ваших гостей.
– Отчего же вы не сошли к нам ужинать? – вскричала мадемуазель Пусета с изумлением.
– В качестве кого бы я сошел?
– И в самом деле, – это правда. А я и забыла спросить, кто вы такой?
Мадемуазель Пусета села в кресло, грациозно изогнув свой стан, и произнесла с немного комической серьезностью:
– Ну, отвечайте же, милый мальчик!
– Ого! Милый мальчик! Это уж лесть! – отвечал Пьер, изображая скромность.
– Ах! Что за пентюх! Вы хотите отвергнуть единственное смягчающее обстоятельство, говорящее в вашу пользу? Разве вы думаете, что я точно так же встретила бы моего трубочиста, если бы увидела, что он храпит ночью в моей спальне, этого трубочиста, который так же безобразен, как семь смертных грехов… даже тогда, когда он смоет свою грязь.
– В таком случае я раскаиваюсь. Ну, пусть я буду милым мальчиком, – сказал Кожоль, – которого сильно развеселила болтовня милой актрисы.
– Ах, в этом нет ничего странного. Прозвище весьма подходит вам, – сказала мадемуазель Пусета, у которой, по-видимому, были особые привилегии для милых мальчиков.
Разгадка в том, что Пьер, не обладая красотой Ивона, сложен был не хуже последнего.
– Ну, продолжим наши расспросы, – сказала актриса. – Как вы попали сюда?
– Через стену.
– О-о! Это уж совершенная глупость. Ведь дверь дома остается открытой всю ночь.
– Да. Но я пришел не с улицы. Я пришел из Люксембургского сада.
Мадемуазель Пусета широко раскрыла изумленные глаза.
– Вот как! Что же делали вы ночью в Люксембурге? Уж не влюбились ли вы в какую-нибудь статую?
– Нет, но я бежал от ярости одной дамы, с которой у меня было свидание.
– Вы были слишком щепетильны?
– Напротив, я был усерден, слишком усерден. И вот это-то усердие – причина ее ярости.
– Ах! Так усердствовать, и… она рассердилась!
– Да я уже перешел все границы.
– О-о! – произнесла мадемуазель Пусета, смотря на Кожоля с выражением сильного испуга.
В эпоху распущенности нравов и легкой любви один тот факт, что этот человек сыграл роль Секста Тарквиния, казался актрисе необычайным.
– А что же значит, что вы ожидали здесь меня? Это тоже для того… из-за усердия? – спросила она каким-то особенным тоном.
– Ни за что в мире! – наивно воскликнул Пьер.
По лицу прекрасной блондинки пробежала тень, что красноречиво говорило о задетом самолюбии.
– Ну, конечно, я не стою труда? – спросила она сухо.
– Напротив, прекрасная мадемуазель Пусета. Только я думаю, что…
– Вы думаете?..
– Я думаю, что влюблен в даму, о которой идет речь.
– Еще чего! – вскричала блондинка с наигранным изумлением.
Но дурное настроение актрисы быстро прошло, и она продолжала с прежней веселостью:
– В самом деле, это еще я допускаю. Я бы желала путешествовать по неизвестным странам, но, в конце концов, была бы в отчаянии, если бы это послужило препятствием моей привязанности к Шарлю.
– А! Так его зовут Шарлем. Позвольте ж, милая Пусета! Откровенность за откровенность. Кажется, что Шарль – это прозвище того капиталиста, который охотился за зайцем на балу?
– Сегэн? Он! О! Это старая история! – быстро проговорила молодая женщина.
– Ну, Шарль все так же богат? – спросил Пьер, окидывая взглядом пышную меблировку комнаты.
– Я не знаю. Но его торговля, должно быть, идет хорошо, потому что он мне никогда ни в чем не отказывал.
– Да какая же торговля теперь может быть удачной, когда все дела идут так скверно? – спросил изумленный Кожоль.
– А контрабанда английских товаров! Конечно правда, что Шарль достает деньги не без труда. Он постоянно скитается по горам и по долам, не зная, когда он придет сюда или отправится оттуда. Верно только то, что для меня он всегда милый гость, дорогой обожатель! – прибавила блондинка, искренно взволнованная при воспоминании о любимом.
– Но Шарль – ведь это слишком коротко, неопределенно… Каков он? – вставил граф с любопытством.
– Он мне о себе ничего не говорил, да и я особенно не выспрашивала, я знаю, что немного болтушка… Вы уже убедились в этом, потому что я рассказала вам все о моих маленьких делах… Да я и не хотела бы знать больше, чтобы не стать недоверчивой. Мы живем в такое время, когда имя, провозглашаемое на площадях, может навлечь серьезную опасность на того, кто его носит. Я люблю Шарля, и он меня обожает. Что еще мне нужно, чтоб быть счастливой? Я рассчитываю на его искренность, но никогда ее не требую от него.
Столько было милой доброты и истинной любви в словах этой женщины, что Пьер, глубоко тронутый, взял ее за руку и проговорил:
– Мадемуазель Пусета! Вы восхитительны.
И, пожимая концы розовых пальчиков актрисы, Кожоль подумал: «Ее Шарль, должно быть, какой-нибудь ссыльный юноша, вернувшийся втихомолку в Париж и пытающийся достать контрабандой свое исчезнувшее богатство».
И в самом деле, контрабанда была в то время одним из серьезных средств доставать деньги. Все лионские фабрики, разрушенные осадой, были закрыты. На юге Франции шелковичники почти прекратили свой промысел. Торговля всюду была в упадке, и Чудихи, вместо того чтобы оживить ее своими заказами, наряжались в дорогой индийский муслин и кашемир, которыми наводняла страну английская контрабанда.
Мадемуазель Пусета встала с кресла и приоткрыла толстые бархатные занавеси на окнах.
Ясный свет утра ворвался в комнату.
– Вот уж и солнышко! – сказала она. – Теперь не скажут, что я ложусь спать в одно время с курами! Ну, гражданин прекрасный незнакомец, время удалиться. Опасность ваша исчезла вместе с ночью и мое гостеприимство больше не принесет вам никакой пользы.
– Увидимся ли мы опять, мадемуазель Пусета?
– Но ведь всякий день вы можете меня видеть в театре Трубадуров.
– А вы отказываетесь принимать меня вновь?
– Нет, но только в нижнем этаже, – там, где все мои друзья – желанные гости. Но здесь – никогда! Вы вступили в мир, где имеет право бывать один мой Шарль.
– Так он очень ревнив?
– Я об этом ничего не знаю, потому что я никогда не ставила его в такое положение.
– О! Никогда!!!
– И это правда из всех правд! – чистосердечно вскрикнула мадемуазель Пусета.
– Ну, прощай, моя красавица! – сказал Кожоль, направляясь к выходу.
– Прощай, мой новый друг.
Подойдя к двери, Пьер обернулся.
– Вы нелюбопытны, милое дитя?
– Отчего?
– Вы даже не спросили, как меня зовут.
– А зачем мне? Разве я не сказала вам, что думаю об этом предмете? Несколько лет тому назад у меня была одна подруга, которая в минуту забывчивости произнесла одно имя, и на следующий день того, кто носил это имя, повели на эшафот. Я помню этот урок и теперь знаю, что имена иногда компрометируют. Ну, выдумайте, скажите мне имя на удачу… и приличия будут соблюдены, и я буду довольна.
– Собачий Нос!
– Тс-с! Это забавно. Ну, пусть так! Ну, прощай, милый Собачий Нос! – сказала блондинка, задыхаясь от смеха.
– Но это «прощай» слишком холодно.
– Я знаю, чего вам нужно. Вы пять добрых минут вертитесь около поцелуя – неправда ли? Кажется, не всегда вы бываете, по вашим словам, «усердным» – порою вас душит нерешительность… Ну, невинный Собачий Нос! Смелей подари мне крепкий дружеский поцелуй… дружеский… понимаешь?
Кожоль наклонился к белому лбу, который подставила ему молодая женщина. Но в ту минуту, как он хотел коснуться его губами, мадемуазель Пусета слегка отскочила с криком:
– Шарль!
Граф тотчас повернулся и на пороге спальни увидел молодого человека, который, по всей вероятности, стал свидетелем нежной сцены. Это был мужчина тридцати лет, высокого роста, с энергичными чертами лица, с белоснежной кожей и яркими черными глазами.
Не видя ничего дурного в своем поведении, мадемуазель Пусета сказала ему весьма наивно:
– Голубчик Шарль! Этот господин благодарил меня за гостеприимство, которое я оказала ему сегодня ночью.
Кожоль решил, что было бы нелепо прибавлять хоть одно слово в защиту актрисы, и направился к двери. Проходя мимо Шарля, он ему поклонился. Устремив внимательный взгляд на неожиданного посетителя, молодой человек слегка наклонил голову, но не сказал ни слова.
Мадемуазель Пусета бросилась ему на шею. Она бормотала радостно:
– Обними меня, мой милый!
Вместо ответа молодой человек с минуту смотрел неподвижно на дверь, закрывшуюся за Кожолем.