– Что такое? Зачем этот человек хочет приладить к отверстию бочонка ружейный ствол без приклада?
Вдруг работающий поднял голову и посмотрел внимательно на перегородку, за которой находился граф.
«Неужели он заметил отверстие? По правде сказать, заделывать эту дырку теперь поздновато», – подумал Пьер.
Однако вовсе не отверстие в стене насторожило мужчину: он замер, услыхав стук в дверь.
Он осторожно собрал все свои инструменты и положил их в ящик стола, спрятал ружейный ствол под матрац на кровати, поставил бочонок за занавеску. Когда, однако ж, из-за двери послышался условный сигнал, мастер успокоился, перевел дух и оставил свои предосторожности.
«Кажется, – подумал граф, – этот добрый человек не хочет, чтобы все знали о его занятиях».
Рабочий отворил дверь своему посетителю, тот тихо прокрался в комнату.
Пьер напряженно вслушивался в начавшийся разговор.
– Ну, Шевалье, – спросил вновь пришедший, – как идет ваша работка?
– Подвигается, гражданин Томассэн! Завтра одну вещичку я вам доставляю.
– И вы ручаетесь, что это будет действовать хорошо?
– О! – отвечал тот, которого гость называл шевалье. – От этого привскочит вся Директория.
– Очень хорошо.
Кожоль затаил дыхание и в изумлении думал: «Но… этот Томассэн?.. Мне кажется знакомым его голос. Ну-ка, как бы увидеть его фигуру!..» И глаз его рассмотрел дюжего краснолицего мужчину. Волосы его были с проседью, а одет он был на манер зажиточного фермера.
– Не знаю его! – произнес граф, обманутый в своем ожидании.
Но в эту минуту особенное выражение оживило лицо крестьянина, и Кожоль чуть не вскрикнул от изумления:
– Ну, я теперь узнал его! Это аббат Монтескью!
– Вот видите ли, Шевалье, – сказал мнимый земледелец, – я ужасно стеснен. Я вижу, что эмигранты всюду возвращаются, а я с несколькими друзьями, купил кое-что из национального имуществ… никуда не годные замки… разве только продать камень, из которого они выстроены, да земли, на которых стоят. С киркой и лопатой будет слишком длинная история, а рабочим тоже надо платить. Ну, так мы выдумали сделать подкоп и взорвать замки. Я приехал в Париж отыскать мастера. Мне дали ваш адрес, и я поручил вам мой заказ с тем условием, чтоб вы исполнили его как можно лучше… чтобы соседи не смеялись потом над моей идеей быстрого уничтожения.
Шевалье достал свой бочонок и поставил его на стол близко к свету.
– Вот ваша вещь. Когда вы поднимаете этот обруч, поднимается крышка бочонка. Вы бросаете внутрь порох, помещаете на прежнее место крышку и обруч. Затем в отверстие вводите ствол ружья, в который вделано огниво. Вы кладете бочонок на каком угодно месте; он снабжен шнурком достаточной величины, и этот шнурок приводит аппарат в действие.
– Не лучше ль было бы в вашем стволе заменить шнурок фителем?
– Фитиль может потухать или загораться слишком медленно. А вдруг тогда вы выйдите из терпения, приблизитесь к снаряду, чтобы найти причину промедления, и вдруг – паф! Замок рушится на вашу голову.
– Порядочно нужно пороху, чтобы взорвать флигель какого-нибудь здания?
– Поместите ваш бочонок под главный дом и сообщите мне о результатах.
– Но знаете ли, Шевалье, что если смешать картечь с порохом, тогда выйдет, наверное, страшный взрыв! – вскричал аббат с наигранным ужасом.
– О! Да! Разом можно убить сто человек, можно потрясти целый квартал! – сказал Шевалье.
– Стоило бы предложить кому-нибудь поиграть подобной штучкой, – возразил аббат со смехом.
– Стоило бы предложить поиграть, если жизни не жалко; потому что шнурок для того и существует, чтобы отойти на безопасное расстояние, а оттуда уж невозможно увидеть, догорел он или нет.
– Так что же делать? – спросил аббат тоном, в котором заметно было усилие казаться равнодушным.
– По-моему, я бы решился рискнуть своей шкурой, я оставил бы ружье со шнуром и своей рукой бросил в бочку трут с огнем.
– Тьфу! Тьфу! – сказал аббат. – Какое же это мщение, если вы не можете пережить своего врага? Я нашел бы более замысловатое средство. Смотрите же: я думаю, вы понимаете меня, Шевалье. Я только привожу пример, я ничего не делаю, кроме предположений, потому что, благодарение Богу, я всего лишь бедный фермер, у которого нет врагов достаточно серьезных, чтобы стараться избавиться от них… Но предположим, что я сторожу кого-нибудь… кто должен проехать по этой улице в повозке, да, предположим, – в повозке, а мы находимся здесь…
– Ну и что ж? – спросил с любопытством Шевалье.
– Ну, вот какое средство я бы употребил, чтобы остаться невредимым после моего взрыва.
Когда аббат начал свое объяснение, Кожоль, не перестававший подслушивать, подумал: «Э-э! После заказа адской машины этому человеку, аббат, кажется, хочет учить его, как ею пользоваться. Какому же дьяволу готовит он этот маленький праздник?»
– Итак, я предполагаю… – начал мнимый фермер.
– Опять! – нетерпеливо вскричал Шевалье. – Вы уже предположили, что если бы захотели одного человека… что если этот человек проезжает по такой улице… в повозке… и что если бочонок заряжен с картечью… вот несколько предположений. Теперь посмотрим, каким образом вы с ними управитесь.
«Да, это мы увидим», – сказал про себя граф, продолжая слушать за перегородкой.
– Ну, я кладу мой бочонок на подставку… – ответил аббат.
– Нам нужно сначала знать хорошенько, гражданин Томассэн, – прервал его мастер, – с фитилем этот бочонок или с ружейным огнивом?
– Да, на манер ружья, такой – как вы приготовили.
– Хорошо! Продолжайте. Так вы кладете бочонок на подставку?
– Или лучше, – поправился аббат, – я кладу его на двухколесную тележку и везу по улице, по которой мой враг должен проходить в этот вечер…
– Ах! Это будет вечером?
– Да, я предполагаю вечером… в тесной улице, в пустынной… Я ставлю мою тележку у обочины, но оставляю свободный проход повозке моей жертвы. Затем я беру шнурок, который должен играть роль запала, протягиваю его поперек улицы, на высоте примерно груди лошади; я привязываю шнурок на противоположной стороне. Потом я спокойно иду себе восвояси. Мой враг несется по улице в карете. Лошади натыкаются на шнурок, тянут его, приводят в движение спуск оружия – и тра-ах! Человек разлетается на тысячу кусочков.
Мнимый Томассэн развивал свой план неспешно, вдумчиво и отчеканивая каждое слово.
«Черт побери! – подумал Кожоль. – Если устройство и не совсем понятно, то в ясности изложения недостатков нет».
Мастер слушал аббата со вниманием.
– Эге! эге!.. – сказал он. – Не так уж глупо… для… сельского парня…
– Э! Ну! Мы, не посвященные в ваше мастерство люди, конечно, не сравнимся с господами инженерами, но и у нас тоже есть свои маленькие идеи.
Шевалье покачал головой.
– Нет, – сказал он, – это неглупо, но тут есть одна загвоздка.
– Какая?
– Это неосуществимо. Со всеми вашими предположениями, ваш план должен подчиниться слишком многим условиям, чтоб быть успешным. Подумайте только: вечер… пустая улица… карета… Et patati et patata… целая куча случайностей, которые вряд ли совпадут.
– Будто! – сказал аббат. – А кто знает? Ведь иногда случайность устраивает дело к лучшему.
– Так вы предполагаете, что и ваша идея тоже исполнима, гражаднин Томассэн?
– Да, потому что я стою на пути предположений! – возразил мнимый деревенский парень со взрывом смеха, в котором было столь же мало искренности, как в его костюме.
Шевалье вынул из кармана часы и справился о времени. Оказалось, что было уже около десяти часов.
– О! – сказал он. – Жена будет беспокоиться, ожидая меня к ужину.
– А она знает, что вы ходите сюда?
– Нет. Я ей сказал, что работаю в Венсенском форте для снабжения Республики военным фуражем; жену это больше устраивает, чем глядет, как я работаю на дому. И, по правде сказать, она права. Когда я вожусь с моим порохом близ нее и детей – это наводит на нее страх. Бедная женщина!
– Кстати, о порохе! – сказал аббат. – Купите его и для меня, потому что я не понимаю в этом деле. Смотрите же, возьмите это на себя.
И господин Монтескью вложил в руку Шевалье сверток с луидорами.
– О! Тут в десть раз больше, чем надо, гражданин Томассэн!
– Ба! Так мы сочтемся… после. Возьмите… и на завтра…
– Нет, завтра десятый день Декады, и я не работаю… особенно завтра, потому что я обещал жене и детям сводить их поглядеть на Антропофага.
В период Республики, как известно, недели были заменены Декадами, в которых десятый и последний день соответствовал нашему воскресенью.
Теперь несколько слов об Антропофаге.
В то время, к котором повествует наш рассказ, вся левая сторона улицы Бержере была застроена гостиницами, сады которых тянулись до бульвара Пуассоне. По правой стороне бульвара, таким образом, тянулись решетки этих садов, и стояла только одна, и то невзрачная, постройка, на том самом месте, где теперь находится ресторан Вашетт.
Аббат Сен-Фар, внебрачный сын герцога Орлеанского от одной танцовщицы, называвшейся Маркизой, владел тогда отелем, находившимся на углу улицы Бержере и Монмартрского замка (некоторое время он назывался Мон-Марат – гора Марата).
В глубине своего сада, стена которого примыкала к правой стороне замка, он построил конюшни, с дорогой для вывоза назема на бульвар. Республика, отписав себе часть имущества аббата Сен-Фара, отдала гораздо позднее эту громадную конюшню внаймы одному мяснику, дела которого не пошли бы особенно удачно, если б не один счастливый случай, слух о котором разнесся по всему Парижу.
Он встретил однажды бедного парня из Прованса, которого не могли взять в армию из-за терзавшей его страшной болезни. Ее тогда еще не изучали и нашли для нее названия. В наше время она известна как «голодный диабет». Это юноша был «антропофаг». Несчастный не мог ничем насытиться, кроме мяса, и ел его в таком количестве, что различные полки, к которым его приписывали, отказывались его кормить. Чем больше он ел, тем быстрее развивалась его болезнь. Мало-помалу парень дошел до того, что в сутки съедал сырого теленка. Ему нравилось только сырое мясо; его желудок не мог переваривать ни хлеба, ни овощей – и другое причиняло ему жестокие боли. О нем рассказывают ужасный факт. Раненый и забытый на поле битвы, страдая более от голода, чем от ран, он дополз до одного из своих мертв