– Ого! – сказал он, вдруг выпрямляясь.
– Что? – грубо спросил Лебик при этом восклицании.
Не отвечая ему, аббат быстро сказал Лоретте по-бретонски, словно обращаясь к Ивону:
– Любезная госпожа, удалите на минуту этого человека.
Как будто слова действительно адресовались ему, Ивон, желая дать вдове время найти предлог, спросил гиганта:
– Знаешь ли, о чем ворчит кузен?
– Нет, – ответил недоверчиво Лебик.
– Он твердит, что лучше бы это винцо отправилось в его желудок, чем разлилось по полу.
Лоретта подошла к своему слуге.
– В таком случае, – кротко сказала она, – сжалься над отчаянием пьяницы и сбегай поскорей за другой бутылкой. Захвати также из лаборатории губку, чтоб вытереть это пролитое вино.
Лебик вперил недоверчивый взгляд в лицо своей госпожи, но не заметил ничего такого, что дало бы ему повод думать, будто она его подозревает.
– Хорошо, – отвечал он, – иду.
Он удалился.
– Я сделал два промаха, – сказал аббат, как только Лебик удалился. – Первый – обругав на чистом французском языке неловкость этого человека, принимавшего меня за сущего дикаря. Другой – произнеся имя Барассена, так его поразившее, что он выпустил из рук бутылку.
– Вы полагаете, что это имя его взволновало? – спросил Бералек.
– Не то слово! Припоминая его громадные ноги, которые я только что заметил, я уверен, что Лебик и Барассен – одно лицо.
– Об этих-то знаменитых ногах вы упоминали в рассказе о Дюбарри?
– Именно, и если мое предположение справедливо, то вы ненапрасно утверждали, что есть еще один человек, знающий о сокровище.
– Объясните поскорее, – посоветовал Ивон.
Говоря с аббатом, кавалер налил вино из непочатой бутылки в стаканы, потом выплеснул содержимое стакана и бутылки в золу камина.
– Так! – сказал он. – Лебик слишком долго копался в погребе и, вероятно, подмешал своего снадобья в вино. Из осторожности надо воздержаться. Увидав мокрые стаканы и опорожненную бутылку, он подумает, что мы выпили.
– Ну, теперь ему некогда было приготовить нам своего напитка: я слышу его торопливые шаги, – заметил аббат.
– А история Барассена? – спросила заинтересованная Лоретта.
– Ба! – сказал Монтескью. – Я расскажу ее под самым носом плута на нашем языке, называя Барассена именем Жака.
– Хорошо, – сказал Бералек.
Вошел запыхавшийся Лебик.
– Гм! – сказал он. – Я не опоздал?
– Как ни был ты прыток, видишь ли, а мы уже обскакали тебя! – вскричал весело Ивон, указывая на пустую бутылку.
– А! Вы празднуете свое выздоровление, – сказал насмешливо лакей, – остерегитесь, у вас голова не крепка, и вино может вас ошеломить.
«Скотина! – подумал Бералек. – Хорошо я сделал, что выплеснул вино: негодяй его подправил».
– Добрый Лебик, – сказала Лоретта, – может быть, этим господам нужно еще поговорить? Ты так рано встаешь, что мне жаль заставлять тебя сидеть с нами долго. Если тебе хочется спать, то можешь идти в свою комнату.
– Нет, госпожа, мне нужно подождать этого трещетку-модника, чтоб запереть за ними дверь, – отвечал гигант.
– Это верно, – прибавила вдова, боясь настаивать на своем.
Она опять уселась за шитье.
– Теперь, аббат, – сказал Бералек, – поведайте нам историю этого героя… которого мы условились называть Жаком, – в то время как негодяй напрасно будет изощрять свой слух.
– Когда я услыхал шаги присяжных, я, как говорил вам, спрятался под стол регистратора, с которого спускалось сукно и скрывало меня со всех сторон. Только что начались переговоры по ту сторону перегородки, как я услыхал, что осторожная рука толкала дверь в регистратуру, сообщавшуюся через коридор с тюрьмами. Кто-то прокрался в бюро. Сидя под сукном, я видел один пол. Я рассмотрел только две громадные ножищи, которые, приближаясь ко мне, осторожно ступали по полу.
– Ноги вроде тех, которые вы теперь видите? – спросил Ивон.
– Совершенно такие. Владелец этих чудовищных конечностей входил в регистратуру в надежде, что она пуста, и с целью, вероятно, не совсем похвальной… чтоб украсть дельце из портфеля или взломать бюро, потому что при звуке голосов, долетавших из-за стенки, ноги встали, потом повернулись ко мне пятками, как будто хозяин их собирался улепетывать. Но, вероятно, незнакомец заинтересовался предметом разговора, и ноги повернулись опять ко мне носками, потом я увидел на полу два колена и две ужасающие ручищи.
– Он встал на четвереньки? – спросил Бералек.
– Именно. Так тень от его туловища не могла падать за стеклянную перегородку, а он мог удобно подслушивать. С четверть часа, сидя под скатертью, защищавшей меня, я любовался громадной парой башмаков, воспоминание о которых невольно вызвало мой смех.
– И вы не видали его самого?
– Нет, сукно не позволяло мне видеть ничего, кроме ног и объемистых лап, но я заметил глубокий рубец на большом пальце правой руки.
В эту минуту Лебик, немножко всхрапнувший на своем стуле, сказал все еще вышивавшей Лоретте:
– Я поднесу чарочку этому неутомимому болтуну. Может быть, это внушит ему благую мысль убраться поскорее.
Он откупорил бутылку и наполнил стаканы собеседников. Глаза того и другого приковались к протянутой руке, и они увидели на большом пальце застарелый, глубокий шрам.
– При стуке затворившейся за присяжными двери наш господинчик быстро вскочил, собираясь или следовать за ними, или выполнить свой первоначальный план, как вдруг дверь из коридора отворилась и я услыхал голос моего доверенного:
– Что тебе надо здесь, Ба…
Аббат вовремя остановился на этом предательском имени и продолжил:
– Что тебе надо здесь, Жак?
– Я пришел от главного тюремщика за колодничью росписью № 22.
– Проваливай, каналья! И скажи тому, кто послал тебя, чтоб наперед он лучше выбирал своих комиссионеров.
Человек удалился, не говоря ни слова. Тогда я выполз из-под стола, к великому изумлению моего регистратора, спросившего о причине такого странного поведения. Я выдумал, не помню, какую-то басню… что-то вроде того, что оставался один в бюро и испугался прихода этого человека. Регистратор засмеялся.
– Как, сказал он, вы боитесь Ба… нет, Жака, хотел я сказать.
– Что это за человек? – спросил я.
– Неужели вы не знаете? Однако ж его имя вписано на страницы истории нашей революции. Это каторжник, которому поручено было убирать тюрьму Марии-Антуанетты во время ее пребывания в Консьержери. Позднее Фукье-Тенвиль пользовался его услугами для шпионства в тюрьмах, и теперь, кажется, он знает слишком много, для того чтоб прокурор мог равнодушно сносить его присутствие, и потому ищет предлога спровадить его.
Мне пришла в голову одна мысль.
– О, – сказал я, – зачем тут предлог? Довольно одной правды: я уверен, что этот человек прокрался сюда для сообщения с Дюбарри.
– Вот как! Вот! – отвечал в раздумье мой поверенный. – Вот отличное средство выдвинуться, доставив удовольствие прокурору.
Я мало заботился о служебном повышении своего доверенного, мне очень хотелось избавиться от человека, узнавшего в одно время со мной тайну богатства Дюбарри. Поэтому я сыграл на честолюбии регистратора. Он взял перо и самым разборчивым почерком внес имя каторжника во главу реестра осужденных на завтра, который он каждый вечер представлял прокурору.
– Завтра перережут шею этому негодяю, – сказал он с улыбкой, от которой меня пробрал мороз по коже.
– Вот вам и история ноги, – прибавил аббат вставая.
– Надо полагать, что регистратор обманулся в своем предсказании, – заметил Бералек, глазами указывая на Лебика, опять задремавшего на стуле.
Аббат посмотрел на часы.
– Одиннадцать, – сказал он, – я ухожу и приду опять завтра, а ночью поразмыслю о положении наших дел.
От шума передвигаемых стульев Лебик проснулся.
– Разве ваш кузен Порник не хочет выпить прощальной чарки? – спросил он у Бералека, указывая на нетронутые стаканы, наполненные вином, принесенным из погреба, когда он ходил туда во второй раз.
Ивон припомнил, что время, пораченное Лебиком на вторую экскурсию, не позволило бы разбавить напиток наркотиком, но все-таки, желая вполне в этом убедиться, он сказал великану:
– Кузен мой охотно пропустит стаканчик, только и ты не откажись чокнуться с ним на прощанье, а иначе он твой враг до гробовой доски. Подай же свой стакан, любезный.
– С удовольствием! – радостно вскричал лакей, поднося два стакана разом.
– Два стакана! Но ты не намерен ли чокнуться двумя руками, голубчик?
– Нет. Я рассудил, что и госпожа выпьет рюмочку за здоровье вашего родственника.
Лоретта взглядом посоветовалась с Ивоном.
– Ну, – сказала она, – так и быть: один раз не в счет.
Четыре стакана разом поднялись. Но Лебик, вместо того чтоб поднести свой ко рту, пошел за погребным фонарем, стоявшем на полу, и, наклонясь, сказал:
– Подождите, сначала мне надо засветить фонарь, чтоб проводить братца.
Ивон поспешно отдернул руку аббата, подносившую стакан ко рту, и оба живо выплеснули вино в камин, прежде чем Лебик обернулся.
Лоретта же, сидевшая слишком далеко от наших приятелей, выпила свой стакан.
Бералек вздрогнул от беспокойства, которое потом сменилось сильнейшей радостью.
Он видел, что Лебик, все еще стоявший к ним спиной, засветив свой фонарь, выпивал вино, высоко подняв локоть и опрокинув голову.
Гигант повернулся, прищелкивая языком и держа в руке пустой стакан, который поставил потом на стол.
– А, – сказал он, – славное винцо, так приятно пробегает по всем жилочкам!
«Я с ума сошел от сраха за Лоретту. Этот человек выпил так же, как и мы», – подумал Ивон.
Лебик поднял фонарь.
– Пора в дорогу, кузен Порник! – крикнул он.
Монтескью, благоразумно притворившийся, что не понимает и десяти слов по-французски, коротко распрощался с вдовой и вышел со своим проводником. Молодые люди остались одни.
Магазинщица взяла свечу, чтоб идти в свою комнату.