– Ба! – послышался один голос, – Бонапарт выпутается. Войска доверяют своему начальнику, и он отведет их назад в Египет.
Леклерк грустно покачал головой:
– Армия могла переносить жажду, голод, жару и стычки с турками, но теперь она гибнет от нового страшного врага.
– Какого? – закричали наперебой голоса.
– Чумы, – сказал Леклерк. – Чума открылась в Яффе и уносит больных в несколько часов. Все кавалеристы и сам Бонапарт отдали своих лошадей для перевозки зараженных, но число их так велико, что невозможно забрать их всех, и они остаются в добычу туркам, следующим за отступлением. Они умертвили всех оставшихся в походном госпитале в Яффе.
Шепот ужаса пробежал по собранию.
Аббат опять взглянул на Фуше.
Фуше почесывал ухо.
– С такой армией, опустошаемой мечом, жаждой и чумой, сомневаюсь, чтоб Бонапарт мог добраться до Египта, ему придется сдаться англичанам, контролирующим берег… разве только он сам не погибнет от эпидемии.
Фуше не пропустил ни слова из всего рассказа и почесывал ухо несколько сильнее.
– Ну так, – спросил аббат, – что вы думаете о положении генерала Бонапарта?
Бывший член Конвента сложил губы весьма значительно, но не произнес ни слова.
– Или погиб от чумы, или в плену у англичан, но прежде всего – поражение и падение с высоты величия, – заметил аббат.
Фуше все молчал.
– И вот плоды экспедиции, предпринятой единственно по его совету, – прибавил аббат.
Министр не открывал еще рта.
– Посмотрим, любезный господин, – опять начал аббат, – вот шанс доказать, что вы на стороне счастливых.
Надо полагать, что Фуше достаточно поразмыслил, потому что наклонился наконец к роялисту и сказал:
– Не вернуться ли нам поговорить в наш уголок?
Когда Монтескью и Фуше расположились на прежних местах, бывший член Конвента указал пальцм на группу, окружавшую Паулину и ее мужа, и сказал:
– Все они, так же, как и их предводитель, молоды, старшему из них нет и тридцати лет. Революция поднесла им лакомый кусочек, о котором еще десять лет назад они не смели бы и подумать. Они жаждут наслаждений, они смелы, потому что бедны, жестоки – и потому мало совестливы при выборе средств. Это – молодая свора, чующая зверя. Для достижения своей цели они обладают силами молодости – неустрашимостью и жаждой новизны; опора их – бессмысленная сила, но действеннаяная – сила оружия. Вот партия, которую вам желательно свергнуть.
Аббат наклонил голову в знак согласия.
– Что вы противопоставите им? – продолжал Фуше. – Сосчитаем ваши силы: трусливые принцы – не посмевшие вернуться во Францию и стать во главе своих приверженцев, бессмысленно лезущих в петлю – во имя их; начальники – соперничают друг с другом; случайные солдаты – торгуют своим повиновением; бедные крестьяне – идут вперед, только потому, что неприятель сжег их хижины, но готовы тотчас же остановиться, как скоро воздвигнут опять колокольню их церкви. Разъединенные и упавшие духом – вот ваша партия.
Аббат слушал Фуше, повторявшего ему теперь все то, что он уже слышал от Кожоля в памятный вечер, когда они встретились в отеле «Спокойствия». Однако ж он хотел возразить против грустной картины, которую только что ему нарисовали.
– О! – сказал он. – Вы преувеличиваете, говоря, что мы разъединены. Одно слово объединило все войска роялистов, которые теперь наводняют дороги в ожидании сигнала, чтоб двинуться в Париж.
На лице Фуше мелькнула слабая усмешка, когда он ответил:
– Дайте мне только принять полицейскую власть, которую мне так давно предлагают, и я ручаюсь, что очищу все дороги.
Потом, обращая на аббата свои тусклые глаза, он медленно прибавил:
– Многочисленные партии не всегда лучшие. Четверо, пятеро хороших голов, шепчущихся под одним колпаком, иногда стоят целой ревущей ватаги.
Аббат понял намек и сказал:
– Но эти пять голов могут найтись. В настоящую минуту я даже знаю две, которые должны были бы воспользоваться тем, что сидят вместе, и выбрать остальных.
Не показывая вида, будто заметил, что его поняли, Фуше продолжал:
– Самый простой способ захватить власть – иногда обратиться к тем, которые ее тормозят. Может случиться, эти люди, вполне уверенные, что ее насильно вырвут из их рук, будут расположены добровольно уступить ее за хорошенький куш.
– Баррас, например.
– Один из пяти – это очень мало. Остаются еще Сийес, Роже Дюко, Мулен и Гойе – другие члены Директории, – сказал бывший член Конвента.
– Справедливо, – отвечал аббат.
Фуше опять усмехнулся.
– Аббат, – обратился он к Монтескью, – вы никогда не задавали себе вопроса: зачем Сийес учится в свои годы ездить верхом?
– А! Сийес обучается верховой езде?
– Он берет по уроку утром и вечером. Так вот, если человек каждую минуту готов броситься в седло – значит он собрался или бежать, или…
– Действовать, – досказал аббат.
– Однако нужна цель действия, а ему еще никто ничего не предлагал.
– Два да один – три.
– Три – чего?
– Три головы под одним колпаком, как вы только что выразились.
– Что касается Барраса…
– Четыре! – счел Монтескью.
– Пусть четыре.
В свою очередь, роялист засмеялся и прибавил:
– Скажите, пожалуйста, гражданин Фуше, уж чего доброго, не учится ли и Мулен верховой езде?
– Мулен во всем подражает своему божку Гойе, а тот – честный человек. С этими двумя напрасно стали бы вы биться: их не совратить с выбранного пути.
– Остается Роже Дюко?
– Злые языки говорят, что он подумывает о молодом герцоге Орлеанском, – сказал Фуше.
– О! – насторожился аббат. – Уж если он принялся вертеть головой, его можно обратить куда угодно. Допустим, пять.
– Хорошо. Допустим, пять. Присоединим к ним нескольких завистливых генералов, которые из ненависти к Бонапарту рады будут подставить ему подножку… например, Моро, Ожеро.
– …Бернадот, – продолжал аббат.
– О! Того нечего считать, он искренний республиканец. А вот генерал, который хорошо состряпает свое дельце… такой же любимец солдат, как и Моро, – Пишегрю. К несчастью, 18 фруктидора его выслали в Кайенну.
– Он только что бежал, – живо прибавил Монтескью.
– Да, знаю. Но он теряет время на поправление своего здоровья в голландской колонии, и когда он вернется в Европу, минута, благоприятная для нашего заговора, может быть, уже пройдет.
Фуше остановился, захохотал слишком громко и неискренне, потом продолжал:
– И в самом деле, если б кто подслушал, что мы тут говорим шутя, право, подумал бы, что мы составляем заговор.
Аббат не моргнул глазом даже при таком неожиданном заявлении.
– Это правда, – сказал он. – Легко можно увидеть здесь опасный заговор, тем более что мы обсуждаем много действительных путей к успеху. Так, с этими генералами и особенно пятью головами под одним колпаком…
Прежде чем Монтескью договорил, Фуше принял глубоко изумленный вид.
И, не говоря ни слова, он принялся считать что-то по пальцам, разгибая их один за другим.
– Что вы считаете? – спросил аббат.
– Да как же, считаю ваши головы. Проверим-ка еще мой счет.
Он продолжал, касаясь пальцев:
– Вы, Дюко, Баррас, Сийес… все еще четыре.
И с удивленной физиономией он переспросил:
– Кто же этот пятый сообщник?
Монтескью понял, что настала минута торга и что Фуше желает знать предлагаемую плату.
Аббат притворился, что принял эту комедию и, приложив палец ко лбу, как будто для того, чтоб припомнить хорошенько, сказал:
– Ах, да! Правда! Кто же пятый? Я думал, что он уже у меня в руках… смотрите, что делает плохая память… кажется, будто обо всем подумал, а тут в последнюю минуту, глядь, и забыл самое важное лицо… потому что этот пятый должен быть самый ловкий из всех.
– Неужели так ловок?
– Конечно, да. Я сам не могу все делать, я должен следить за приверженцами, сноситься с принцами, отправлять приказания и так далее, и так далее… Не знаю что еще? Мне нужен человек очень искусный, который пойдет за людьми, нужными для дела… сумеет направить их… завербовать и генералов… наконец, он будет вторым я, ощупает и подготовит мне почву.
– Э-э, – важная роль, – заметил Фуше.
– Поэтому тот, кто примет ее, может сам предложить свои условия.
– О! Трудно определить условия: они меняются от положения человека. Например, таковой человек, без места сегодня будет стоить миллион. Например.
– Хорошо! Миллион.
– Между тем как завтра, обладая значительным постом, на котором принесет в десять раз больше пользы друзьям, этот самый человек, говорю я, естественно, должен быть оценен…
– В четыре миллиона, – докончил аббат.
Лицо Фуше как будто передернулось.
– О, четыре миллиона мне кажутся достойным даром, – сказал он.
Роялист принял огорченный вид.
– Да, – сказал он, – четыре-то миллиона у меня есть, да человека не могу найти.
Фуше встал, намереваясь уйти.
Монтескью также последовал за ним, ожидая ответа. Старый член Конвента тихо направился к выходу. Они прошли мимо залов, почти пустых – было около пяти часов утра.
«Разве он ничего больше не скажет?» – подумал аббат. Наконец они дошли до комнаты, служившей передней, на которую открывалась лестница. По странной случайности, там никого не было.
Тогда Фуше остановился и, быстро обернувшись, чтобы увериться, действительно ли они одни, спокойно сказал главе роялистов:
– Приходите ко мне, аббат, на другой день после моего назначения префектом. Я найду вам эту пятую особу, и она, без сомнения, примет ваши четыре миллиона.
И холодно поклонившись, Фуше пошел к лестнице.
«Каков плут!» – подумал аббат, провожая его глазами.
В свою очередь, Фуше, сходя с лестницы, говорил себе:
– Маленький Бонапарт проиграл, я вовремя почувствовал, что ветер поменялся.
Монтескью, не желая, чтоб его заметили с Фуше, выждал, пока тот удалился.
Он уже собирался уходить, когда до него вдруг долетел шум ожесточенного спора. То были бешеные крики, над которыми господствовал один звучный, словно орган, яростно повторявший: