– Меня обокрали, меня обокрали!
– Где я слышал этот голос? – спросил себя аббат, машинально направляясь к двери игорного зала.
Этот зал позднее всех других залов Фраскати очищался от публики. В семь часов – в уставный час – надо было силой отрывать игроков от зеленого стола.
Когда аббат подошел к двери, швейцар загородил ему дорогу.
– Сюда не входят без маски и домино, – сказал он ему, указывая на соседнюю переднюю, где продавался требуемый костюм.
Наскоро переодевшись, Монтескью вошел в зал, где ссора разгоралась все больше.
Среди всех замаскированных игроков только один открыл лицо. Это был молодой человек. Его маска спала во время борьбы со служителями, которые сначала безуспешно пытались вывести его, теперь же держались в стороне от здоровых кулаков, которыми он их попотчевал.
– Да! – ревел рассвирепевший. – Банк плутует! Показанная цифра фальшива.
Чтоб прекратить скандал, сдающий сказал участникам игры:
– Заплатите партнеру.
Тотчас зачинщику скандала бросили три луидора, на которые он опять сделал ставку.
В шумном картежнике аббат тотчас узнал молодого человека, которого видел с Пусетой на входе в первый зал.
«А! – подумал он. – Это Сен-Режан. Я верно угадал. Он отчаянный игрок и способен на все ради удовлетворения своей страсти».
Он подошел к молодому человеку, следившему с бледным лицом, сжатыми губами и горящими глазами, за ставкой, на которую рискнул истратить три луидора.
По легкому нервному притопыванию ногой аббат, стоявший за игроком, угадал, что тот проиграл.
Эти луидоры были, по всей вероятности, последними, потому что молодой человек повернулся с намерением отойти от стола.
«Вот минута сеять, чтоб позднее собрать жатву», – подумал глава роялистов.
Проигравший собирался уходить.
– Не позволит ли господин Сен-Режан поставить за него тридцать луидоров? – спросил аббат.
Услыхав свое имя, молодой человек обернулся и с любопытством взглянул на маску, предлагавшую ему деньги.
– Кто вы? – спросил он.
– Неопытный игрок, умоляющий о помощи искусного мастера.
– Искусный! Не на таковского напали, потому что меня общипали только что!..
– Еще больше оснований думать, что теперь счастье будет на вашей стороне, – настаивал искуситель, вкладывая ему в руку свои луидоры.
Прикосновение золота рассеяло нерешительность Сен-Режана, который занял опять место за столом, говоря:
– Ладно! Стойте позади меня.
– Понтируйте большую игру – скорее узнаете свою участь, – шепнул аббат.
– Десять луидоров! – крикнул Сен-Режан.
Он выиграл шесть раз кряду. Целиком поглощенный игрой, молодой человек на время забыл о своем компаньоне, стоявшем за ним. Он обернулся наконец, чтоб отдать ему половину выигрыша.
Компаньон скрылся.
В это время аббат Монтескью, развалясь на подушках своей кареты, отвозившей его в одно из многочисленных убежищ, говорил себе:
– Мало купить Фуше, надо еще содержать его на жалованьи… Во что бы то ни стало я должен найти это сокровище, украденное Сюрко.
Часть II. Сокровище Дюбарри
I
Возвратимся теперь к одному из главных действующих лиц нашего рассказа, к красавице Елене, сумевшей подчинить себе Барраса.
Какие события побудили эту женщину, внушившую Ивону Бералеку первую любовь, появиться в Люксембурге в роли всесильной властительницы развратного Барраса? Чтоб понять это, читатель должен вернуться на шесть лет назад, к той эпохе Вандейской войны, названной впоследствии войной гигантов, когда разыгрывался ее самый ужасный кровавый акт.
В ночь на 22 декабря 1793 года толпа женщин бежала под прикрытием темноты по дороге нижней Бретани, от Савенея к Монтуару. Ледяной дождь хлестал бедных беглянок. Одни из них – набившись в дрянные телеги, другие верхом на истощенных лошадях, – обезумевшие от страха, они искали какого-нибудь приюта, не слушая, однако, советов своих немногих проводников. Вдали за ними грохотали пушки и трещал мортирный и ружейный огонь, убивая их отцов, сыновей, супругов: первая Вандейская война испускала последний вздох в заключительном ожесточенном кровопролитии.
Теснимые из родной страны синими, вандейцы поверили слуху, будто принцы спешат к ним на помощь из Англии. Переправившись через Луару, они наводнили земли шуанов и, отражая всюду атаки неприятелей, утомленные и истощенные, достигли наконец после девятидневного усиленного перехода Гранвилля, места высадки обещанной помощи. После такого громадного усилия, превратившего их путь в кровавое испытание, несчастные имели только одно утешение: видеть, как вдали показался и скрылся английский флот, и не помышлявший высаживаться на берег.
Лишившись людей и припасов, но все еще полные энергии, вандейцы возвратились по своим следам, усеивая путь новыми трупами вдобавок к прежним. День и ночь они беспощадно боролись с республиканцами, окружавшими их со всех сторон, двигаясь все вперед, по направлению к Луаре.
В этом энергичном отступлении, в котором они прикрывали пятитысячную толпу женщин, покинувшую вместе с ними бесприютную уже для них Вандею, их ряды выкашивали уже иные враги, спутники войны: голод, усталость, холод и нищета.
Наконец они достигли Луары у Варад, у того самого брода, через который уже переправлялись. Но тут их подстерегали республиканцы.
Перед ними стоял с войсками Вестерман.
С тыла следовал Клебер.
Один удел – смерть, или, вернее, бойня – угрожал этой горсти храбрецов, отправившихся в Гранвилл сорокатысячным отрядом, а теперь считавших в своих рядах не более десяти тысяч. Остальные были принесены в жертву трусости вождя, который в это время в Лондоне расточал свою любовь у ног английской кокетки, пока эти десять тысяч все еще бились в агонии.
Чтоб отыскать брод, они медленно следовали по правому берегу Луары, неся на плечах раненых и преследуемые с тылу Клебером. Наконец они бросились в маленький городок Савеней в надежде, по крайней мере, на одну спокойную ночь для женщин, переживших несчастья похода. Здесь-то судьба сулила погибнуть остаткам вандейской армии, доведенной до такой крайней нищеты, что бойцы ее шли почти нагие, стараясь защищать себя от страшной декабрьской стужи престранными лохмотьями. Один из вождей, Вертоль, убитый у входа в Савеней, был одет в две крестьянские юбки: одну – укрывавшую ноги, а другую – болтавшуюся на плечах. Боволье носил одежду прокурора и женскую шляпу. Мулинье – чалму и турецкую куртку из театра Ла-Флеш. По обмундированию вождей можно судить о костюме солдат.
Клебер, догнавший их у Савенея в десять часов, не дожидаясь утра, скомандовал атаку.
Вандейцы поняли, что они не могут надеяться на спасение и что тут был их последний лагерь! Но они решились сделать все возможное, чтобы их последняя жертва спасла несчастных женщин.
Прежде нежели синие успели вторгнуться в город, они вывели их за ворота Севенея, выбрав из своих самых надежных проводников, которые должны были отвести их в соседние деревни, населенные людьми, вполне преданными делу вандейцев. Безумно горьким и тяжелым было прощание женщин со своими родными, остающимися здесь, чтобы встретить смерть. Нужно было употребить много хитрости, чтоб заставить уйти матерей, жен и дочерей, в отчаянии цеплявшихся за дорогих существ, не имея надежды на свидание в будущем. Их уверяли, что борьба закончится, не успеют они отойти от стен города. Наконец их убедили, и они отправились в путь – в ночь, в холодный ливень.
Главнокомандующий Мариньи велел запереть за ними ворота.
– Теперь, господа, – сказал он, – умрем в бою.
Этот приказ был так хорошо выполнен, что на другой день из всей армии, насчитывавшей когда-то сорок тысяч человек, осталось только триста беглецов.
Так первая Вандейская война захлебнулась в кровавой бойне.
Людовик XVIII сочинял в это время шутливые стишки, а граф Артур ухаживал за англичанками.
В то самое время, когда женщинам отдан был приказ к выезду, высокий, бодрый старик направился к одному из ветхих домов Савенейского предместья.
В холодной, сырой комнате этой полуразвалины отдыхала на соломе шестнадцатилетняя девушка такой ослепительной красоты, что ни усталость, ни лишения не могли оставить на ней свой след.
Старик с минуту любовался бедным созданием, задремавшим от истощения на этом жестком ложе. Слезы блеснули в его глазах при мысли о том, что он дает последний поцелуй этому дорогому ребенку, который скоро останется без покровителя, в нищете.
– Господь поможет! – медленно прошептал он.
И, склонясь над молодой девушкой, он поцеловал ее в лоб. Эта ласка разбудила спящую, и она тотчас улыбнулась старику.
– Разве мы отправляемся в поход, дедушка? – спросила она ласковым голосом.
Уже месяц при войске, девушка привыкла в часы между двух сражений или двух походов к короткому сну, вдруг прерываемому призывом к отъезду.
– Да, дитя мое, – отвечал тот, кого она только что назвала дедушкой.
– Ну, так едем! – вскричала она, поднимаясь на соломенной подстилке.
Встав на ноги, она обвила обеими руками шею старика и запечатлела долгий, нежный поцелуй на широком лбу, обрамленном седыми волосами.
– Вот, дедушка, – весело сказала она, – вот награда, которую я в душе обещала вам.
Несмотря на горе, сжимавшее его сердце, дед храбро улыбнулся.
– Что же я сделал, чтоб заслужить эту награду, моя дорогая Леночка?
– В последнем походе вы были очень благоразумны. Вы не слишком много стонали и охали над несчастьем одной знакомой мне девицы.
– Виноват ли я, дитя мое, что, видя твое изнеможение от голода, холода и усталости, я не могу не проклинать эту ужасную войну, которая отняла у нас убежище, а у тебя, дорогая моя, – отца, и оставила тебе единственным защитником старика, да и тому не сегодня, так завтра пуля может закрыть глаза навеки.
– О! Дедушка! Вы заставите меня сожалеть, что я вам слишком рано дала награду, – сказала девушка лукавым тоном, грозя пальчиком.