Генюк поспешно бросил охапку хвороста в камин и зажег ее.
– Подойди-ка сюда, ты! – обратился сержант к Шарлю.
Проводник подошел к солдату.
– Откуда ты?
– Из Витре.
– Что делаешь?
– Я разносчик. Я шел к Луаре, когда узнал, что по ту сторону произошла битва. Тогда я своротил с дороги и решил переночевать здесь, а завтра на рассвете опять пуститься в путь.
– Ты разносчик?
– Вы можете осмотреть мой товар в тележке на дворе.
– Ты не перевозишь оружие или припасы инсургентам?
– Избави Бог!
Сержант подмигнул одному из своих людей и тот вышел на двор.
– У тебя есть разрешение?
Шарль открыл бумажник и вынул паспорт, подписанный генералом Тюро, главнокомандующим западной армией.
– Ладно! – сказал сержант, осмотрев бумагу.
Шарль возвратился к своей скамейке.
– Теперь твоя очередь, – продолжал солдат, обращаясь к Генюку.
Бретонец подошел.
– Днем я заходил к тебе и описывал приметы одного великана, которого мы ищем.
– Это правда.
– Видел ты его?
– Я бы тотчас дал вам знать.
– Ты утверждаешь, что его не было здесь?
– Верно.
– В таком случае принеси один из твоих башмаков.
Генюк, притворившийся при солдатах, будто только что встал с постели, стоял босой.
С тайным беспокойством он принес свой башмак.
– Теперь поставь его на землю, подойдет ли он по размеру этому громадному грязному следу на полу.
Крестьянин все понял.
Обрызганный грязью с головы до ног, после перехода по вязким полям, Барассен оставил здесь и там на полу хижины отпечатки своих огромных ног, которые синий тотчас увидел.
В эту минуту выходивший солдат вернулся и прошептал что-то на ухо своему начальнику.
– Эй, разносчик! – крикнул сержант. – Чем торгуешь?
– Бумажные материи и головные уборы.
– В твоей телеге, не так ли?
– Конечно.
– А где она?
– Там, на дворе, – ответил Шарль, тоже почувствовав неладное.
– В таком случае твоя тележка уж очень мала, потому что солдат не мог найти ни ее, ни лошади.
Генюк и Шарль переглянулись. Одна мысль мелькула у них: высокородный граф Барассен отплатил за оказанное гостеприимство покражей лошади и повозки.
– Возьмите-ка этих подозрительных молодцев, – сказал сержант солдатам. – По крайней мере мы не с пустыми руками вернемся в Бен.
Бретонцы видели, что сопротивление было бесполезно, и дозволили окружить себя.
Взгляды их невольно остановились на камине, под которым скрывались молодые люди.
– Идем! – крикнул начальник.
Патруль, уводя с собой пленных, покинул избу. По дороге шуан нашел случай шепнуть Шарлю: – Положил ли ты опять груз на дверцу?
– Да…
«В таком случае да поможет Пресвятая Богородица бедным детям», – подумал бретонец.
II
Легко представить себе беспокойство Елены, когда она почувствовала, что словно заживо похоронена. Смертельная опасность не оставляла ей времени на раздумья, но когда девушка почувствовала, что дверь закрылась над головой, она замерла в удивлении.
Недалеко от себя в глубоком мраке она услыхала дыхание молодого человека, с которым ее заперли.
– Кто же это там? – тихо спросил незнакомец.
– Тс-с! – произнесла Елена, стоя на верху лестницы и прислушиваясь к смутному шуму и голосам солдат.
Она тихо сошла вниз и тотчас наткнулась на молодого человека, который, схватив ее руку, прошептал удивленно: – Женщина!
И спросил, помолчав немного:
– Что такое случилось, что передо мной вдруг захлопнули дверь, едва я уже собирался выходить?
В эту минуту синие постучались в дверь.
– Только бы эти воины не вздумали усесться за вино, тогда нам придется пробыть здесь три или четыре часа.
И молодой человек поспешил вежливо прибавить:
– Не то что я жалуюсь, мад…
Он остановился и прибавил:
– Мадам или мадемуазель?
– Мадемуазель Валеран, – ответила Елена, отгадывая в товарище благородного человека и для того называя свое имя, чтобы узнать и его.
– В таком случае и я представлюсь, мадемуазель: Ивон, кавалер Бералек.
Он весело прибавил:
– Теперь, когда наше знакомство состоялось, позвольте мне как первому жильцу принять вас в нашем темном простом убежище.
Молодой человек взял Елену за руку, провел ее на несколько шагов вперед и продолжал: – Тут перед вами большая соломенная подстилка. Сядьте и подождем терпеливо, чтоб нам отворили.
Дорого бы дал Ивон, чтоб увидеть лицо Елены; но надо было отказаться от подобного желания. В его огниве не было ни кусочка трута, чтобы зажечь смоляной факел хозяина, который Бералек загасил перед сном. После минутного молчания Ивон продолжал: – Вы не родственница ли господам Валеранам, командовавшим вандейской армией?
– Да, это были мой отец и дед, – ответила Елена со слезами при воспоминании о дорогих людях.
Бералек понял, что мадемуазель Валеран потеряла обоих родственников в кровавом отступлении, оставлявшем на дорогах, по сказанию историков, по трупу на сажень.
– Но вы сами, господин, не были ранены в этой несчастной экспедиции? – спросила Елена, оправившись от горя.
– Ранен – нет. Но только я слишком напрягал свои силы. Семь верст я нес одного из своих друзей, графа Кожоля, который был опасно ранен ружейным выстрелом. Мы потеряли в сражении наших лошадей, а надо было спасаться от преследования республиканцев; я выбрал единственное средство для спасения своего дорогого друга. Устроив его у надежных людей в Лавале, я продолжал путь. Но голодный и в лихорадке, я наконец лишился сил и недалеко от Краона свалился в яму на обочине, где меня подобрал этот добрый крестьянин… как раз вовремя, потому что через пять минут явились синие, и если бы они меня застали в живых, то не задумываясь расстреляли бы…
Ивон весело прибавил:
– Быть расстрелянным в двадцать четыре года… это немножко рано.
Желая знать лета своей соседки, которую не мог видеть, Бералек продолжал: – Мне двадцать четыре года, и я уверен, что старше вас.
– Да, – ответила Елена, угадывая любопытство молодого человека.
– По крайней мере на десять лет, – продолжал Ивон, хвативший слишком много, чтоб узнать правду.
– О, нет, не настолько… на восемь – самое большее.
Бералек с радостью подумал при этом: «Шестнадцать лет! Уф! Можно дышать! Я уж боялся, что меня заперли со старой девой навроде пятидесятилетней тетушки Кожоля».
За разговором время шло незаметно. Бералек спохватился первым.
Бедный юноша умирал от голода, не смея сознаться в этом девушке. Первой его потребностью был сон, от которого он пробудился вместе с чувством голода, бушевавшего теперь в его молодом желудке после шестидесяти часов вынужденного поста.
– Надо полагать, что синие ушли, – сказал он, прислушиваясь, не дойдет ли до него сверху какой-нибудь звук.
– Если б это было так, то крестьянин выпустил бы нас, – заметила Елена.
– Я взойду на лестницу послушать.
– Пощупайте, горяча ли доска. Для республиканцев, должно быть, разводили огонь.
Ивон впотьмах отыскал первую ступеньку и начал взбираться.
– О-о! – сказал он.
– Что же? – спросила Елена.
– Лестница не крепка, подо мной зашатались доски.
Через несколько секунд кавалер спустился.
– Не слышно ни малейшего шума, а доска чуть тепла, – сказал он.
– Значит, огонь догорел, когда все улеглись спать. Но, если Генюк не отворяет, вероятно, синие ночуют в доме, – ответила Елена.
– Подождем, – вздохнул Бералек, голод которого, однако, и не думал терпеть.
О чем шел разговор между двумя молодыми людьми, заключенными в мрачном подземелье? Мы не беремся описывать его. В этих чистых душах, не значивших страстей, любовь просыпалась под доверчивый и бесхитросный рассказ о прошлой жизни. Странный случай, соединивший их, общая опасность, грозившая им, скрепили беглецов невидимыми узами, и скоро, не видев еще лиц друг друга, они почувствовали, как будто давно знакомы. У обоих война отняла дорогих людей, и в их сердца, готовые открыться для нежных чувств, незаметно закралась наивная и целомудренная любовь. Узнав, что горестные обстоятельства оставили обоих сиротами, они, обещая быть братом и сестрой, питали уже к друг другу более глубокое чувство.
Между тем время шло, а никто не заботился об освобождении их из погреба.
Десять раз Ивон поднимался на лестницу и ощупывал доску.
Каждый раз она была холодна.
Не слыша ни малейшего звука сверху, он тщетно силился приподнять дверцу.
Сделав последнюю попытку, он вернулся в Елене, не смея высказать своих догадок. Не зная еще ее мужественного характера, он скрывал свои опасения.
– Господин Ивон, – обратилась к нему девушка, – хотите я скажу вам, о чем вы думаете в эту минуту.
– Сделайте одолжение, – ответил он голосом, которому силился придать веселость.
– Вы говорите себе: «Явились синие. Но со времени их прихода я ничего не слышу и, несмотря на декабрьскую стужу, камин несколько часов не топили. Следовательно, по какому-либо поводу синие увели обитателей хижины, и теперь некому нас освободить».
– Да, правда, это мои мысли! – воскликнул Бералек, удивленный, что его так хорошо поняли, и особенно поразившись твердости, с какой девушка обрисовывала их положение.
– Раз нам не на кого больше надеяться, надо самим придумать способ выйти из подземелья, – прибавила мадемуазель Валеран.
– Я думаю, что нашел способ. Подобные тайники не редки в этой стороне. Многие крестьяне с начала войны сумели устроить их у себя или в хижинах, или в полях. Теперь надо поискать, нет ли в нашем тайнике другого выхода.
– Что вы хотите этим сказать?
– В этой засадной войне шуанов, в которой республиканцев пуля поражает из-за каждого куста, в отчаяние врагов приводит именно невозможность поймать партизана, который вдруг, спустив курок, как сквозь землю проваливается. Тайна исчезновения скрыта в густых изгородях и изрытых глубокими ямами дорогах, бороздящих всю страну; но главное – в многочисленных норы, куда шуаны прячутся, когда их теснят слишком сильно. Если бы эти подземелья имели только один выход через хижину, то попытка уйти от преследования грозила бы опасностью для местных жителей. Следовательно, эти норы имеют другой выход в открытое поле, иногда очень далеко от домов.