– А, если у вас в Ренне дела, не терпящие отлагательства, то я отказываюсь от своего намерения залучить вас к себе, – любезно отвечал трактирщик, делая знак своим людям, чтобы они очистили дорогу для лошади.
– А мне очень жаль, что я не могу остановиться у вас. Но, вы понимаете, дела прежде всего, – сказал путешественник, стараясь в свою очередь быть любезным.
– Как же! Это совершенно справедливо.
Гигант поднял кнут, чтоб ударить лошадь.
– А! Кстати, – сказал трактирщик, – раз уж вы едете в город, окажите мне услугу.
– С удовольствием. Какую?
– Скажите Карюжу, что завтра утром я буду у него.
– А где я увижу Карюжа? – спросил великан, опуская кнут на спину лошади, которая тронулась шагом.
Трактирщик пошел за ним, крича:
– Когда вы доедете до ворот Ренна, Карюж, начальник поста, потребует у вас бумаги.
При этих словах Барассен так сильно дернул вожжи, что, если б удила не разлетелись пополам, они рассекли бы лошадь от рта до хвоста. Осмотр бумаг не входил в его планы.
– Так что ж? Разве вы не едете? – спросил удивленный трактирщик.
– Я думаю, что со мной что-то случилось, посветите-ка своим факелом.
– Так это правда. Удила лопнули… А! Вот счастливый случай для меня. Потому что если только вы не захотите довести животное за уши до Ренна, то должны оставить его и вашу телегу до завтрашнего утра здесь, а вам остается отправиться в город пешком.
– Зачем же мне уходить, дорогой хозяин? Вы так любезно приглашали меня остановиться у вас, что я просто не могу отказаться, – сказал, улыбаясь, Барассен, вылезая из телеги.
– А ваши спешные дела?
– Завтра на рассвете я выеду, – отвечал он, следуя за хозяином, освещавшим дорогу факелом.
Трактирные слуги остались, чтоб выпрячь лошадь и вдвинуть телегу в сарай.
В эту эпоху бретонские гостиницы поражали своей простотой. В них гость чувствовал себя немножко удобнее, нежели под открытым небом, вот и все.
Весь нижний этаж был занят кухней, служившей также общей залой. Над ней находились три или четыре обширные комнаты с несколькими кроватями для путешественников. Первый прибывший мог выбирать себе постель – привилегия драгоценная при сквозном ветре, дующем через разбитые окна. Все стремились к кровати в уголке. Что до стола, не покрытого скатертью, то он предлагал пищу весьма скудную: ржаной хлеб, очень редко – говядину и вино, которое за неимением стаканов пили прямо из горшка.
Можно было подумать, что Барассена ждали и специально для него уже накрыли ужин.
Садясь за стол гость спросил:
– Хороши ли у вас постели?
– Отличные. Вас доставит хлопот только выбор; ведь вы мой единственный постоялец.
– Тем крепче я засну.
– Случается, впрочем, что заходят сюда, по дороге на родину, уволенные моряки. Здесь их первая станция из Бреста, а они иногда приходят очень поздно. Несчастные так измучаются, что ни о чем уж не думают, кроме сна. Ручаюсь, они не побеспокоят вас своей болтовней.
Слушая трактирщика, Барассен весело покачивал головой: спокойная ночь была его давней золотой мечтой.
Он плотно поужинал, в твердом убеждении, что на сытый желудок лучше спится. Потом, вставая, пропел: – Теперь, бай-бай!
Трактирщик со смоленым факелом в руке отвел его в верхний этаж в комнату с восемью кроватями.
– Выбирайте любую, – предложил он.
Барассен ощупал их, как знаток, и выбрал самую мягкую, подальше от окон.
– Спокойной ночи, – сказал хозяин, удаляясь.
Великан мигом разделся и, потушив свечу, закутался в одеяло.
– А-а! – взохнул он, с наслаждением потягиваясь на мягком ложе.
Он натянул одеяло до самого носа. И действительно, добряк блаженствовал в приятном тепле, зарывшись под одеяло. Сибарит время от времени радостно мурлыкал, стараясь хорошенько намять себе гнездышко в перине. С минуту он прислушивался к свисту декабрьского ветра в щелях ставен, зевнул два-три раза, захлопнул веки и задремал в ту минуту, как кукушка в нижней зале прокуковала восемь часов.
Сон Барассена всегда был чуток: жизнь приучила плута к осторожности. Сквозь забытье, он почувствовал какое-то неопределенное беспокойство и очнулся. Ему прямо в глаза ударял свет от зажженного факела.
«Каково! – подумал он. – Мне показалось, что я потушил огонь». Факел уже почти догорел и отбрасывал, треща, последний слабый луч. В его умирающем свете наш добряк смутно различил, что соседние кровати теперь заняты были спящими людьми. «Угадываю, – подумал он, – это моряки из Бреста, прибывшие во время моего сна. Бедняги так устали, что забыли потушить огонь».
Повернувшись на другой бок, он снова заснул.
Вместо ужасных кошмаров, волнующих, как говорят, сон виновных, его убаюкивали прелестные сновидения, заманчиво рисуя его воображению исполнение всех желаний. Он видел себя с небольшим капитальцем после продажи товаров, в компании с четырьмя или пятью добрыми товарищами – вместе они замышляли грабить опустевшие замки. Подкопив деньжит, он покупает легкий бриг и пускается на нем разбойничать в море. Из гавани он собирается напасть на купеческое судно, вернувшееся с сокровищами из Индии. Ур-ра! Он даст свое первое сражение! Но вдруг! О ужас! Он чувствует дурноту, головокружение от морской качки… чувствует, что его давит… какая-то тяжесть в животе… он задыхается…
И в ту минуту как морская болезнь производила свое действие, Барассен проснулся.
Но при пробуждении его ожидала такая неприятная действительность, что его бросило в холодный пот.
То, что он во сне принял за морскую качку, были настоящее толчки. Несколько людей уносили его на плечах, качая таким образом из стороны в сторону. Тяжесть в желудке и удушье, приписанное во сне морской болезни, происходили оттого, что он задыхался под своими одеялами, в которые его крепко свили.
– Черт побери! Что со мной делается? – прохрипел он.
Его носильщики бежали, надо полагать, по полям и оврагам, потому что Барассена немилосердно трясло. Время от времени до него сквозь одеяло долетали крики шуанов.
Бег продолжался с полчаса.
«Они несут меня в один из соседних с Ренном лесов», – думал пленник.
Болезненный толчок неожиданно прервал его размышления. Его грубо сбросили на землю, как какой-нибудь тяжелый тюк.
– Ай! Кажется, они и не думают, что я могу разбиться! – вздохнул он.
Грубые руки развили его пелены, и великан был освобожден. Перво-наперво он осмотрелся. Как он и предвидел, он лежал на лесной прогалине. Его окружала сотня вооруженных шуанов, мрачных и безмолвных.
Поляна освещалась несколькими факелами и разведенным костром.
– Как поживает сиятельный граф Барассен? – спросил насмешливый голос, когда пленный встал на ноги.
«Я погиб!» – подумал бедняк, узнав голос обворованного проводника.
– Посмотрим, любезный граф, потешьте нас во время ночного бодрствования и выложите одну из ваших историек, которые вы так хорошо умели рассказывать у Генюка, – продолжал Шарль.
Барассен призвал на помощь всю свою наглость.
– Я только тогда хороший рассказчик, когда мне тепло, – ответил он.
– Не понимаю.
– Уж не думаете ли вы, что я задыхаюсь от жары в декабрьскую ночь в таком незатейливом костюме?
И он указал на более чем легкий туалет, какой можно видеть на всяком, кого только что стащили с постели.
– Завернитесь в свое достоинство, граф, оно согреет вас, – смеялся похититель.
– Я бы предпочел козью шкуру, подобную тем, что на плечах ваших людей.
– Ба! К чему!
– Как к чему! Я околею, если вы будете долго держать меня в одной рубашке!
– О, нет, недолго, – отвечал Шарль таким голосом, что пленный вздрогнул.
«Черт! – подумал он. – Похоже, моей жизни не хватит, чтоб износить хоть пару башмаков».
Вождь шуанов поднялся с пня, на котором сидел, и подошел к пленному.
– Знаешь ли, негодяй, что, украв у меня лошадь, ты чуть не подвел меня под пули синих?
– О, понимаете… в суматохе бегства я не мог дать себе отчета в своих движениях… тогда, по рассеянности… я бессознательно взял вашу телегу.
– Кто ты? – грубо спросил Шарль, обрывая поток жалких отговорок.
– Я сказал вам – граф Барассен.
– Из Парижа высланы приметы отпетого мошенника, за которым усердно охотится полиция Фукье-Тенвиля. Я тебе предоставляю выбор.
– Какой выбор? – спросил удивленный гигант.
– Быть графом или мошенником.
Зная, какое действие производило дворянское звание на бретонских крестьян, пленный гордо выпрямился, несмотря на свой первобытный костюм, и, обводя взглядом круг шуанов, отвечал громким голосом, чтоб все могли его слышать: – Я граф Барассен.
– Ты знаешь ли, что напрасно в решето воду льешь? – отвечал Шарль спокойно, угадав его намерение.
– Почему?
– Кричи, чтоб тебя услыхали. Из всей моей банды только трое понимают по-французски.
Барассен в раздумье почесал за ухом.
– Итак твой выбор между графом и разбойником решен? – спросил шуан.
– Да, я граф.
– Ты твердо решил.
– Окончательно.
Шарль повернул голову.
– Ангелочек, поди сюда.
Из темноты на зов вышел человек.
– Возьми с собой нескольких молодцов и расстреляй за кустом этого негодяя.
Ангелочек взглянул на гиганта и сделал гримаску.
– Это потеря драгоценного пороха: он теперь так редок, – сказал он. – Не лучше ли повесить господина на этом дереве перед всеми нашими? Это по крайней мере позабавит все общество, а мы в то же время избежим шума, который может привлечь синих.
– Делай как знаешь, – согласился начальник.
«Вот тебе и на! А я рассчитывал на приятную ночь!» – думал Барассен, слушая этот разговор.
– Вам, господин, все равно какое дерево? – спросил насмешливый Ангелочек, отвязывая веревку, опоясывавшую козью шкуру на его боках.
– У-у! Если б мне предложили серьезный выбор, то я предпочел бы быть повешенным на скромном малиновом кусте, – отвечал сиятельный граф, сохраняя бодрую осанку в полной уверенности, что его хотели только припугнуть этой комедией.