– А прозвище Шарля?
– С тех пор как он командует шайкой, его прозвали Точильщиком, потому что в этом наряде он проникает в города и подсматривает за синими. Да, у парня крепкие нервы, может, он даже не поседеет никогда, уж не знаю.
– Правда ваша, с ним любого ждет большое будущее, – развеселился Барассен, которому все эти подробности внушили доверие.
– О, – подтвердил Ангелочек, – за ним можно идти смело, не боясь остаться на бобах, он чует прибыльные местечки. Остается только унести и разделить добычу.
Конец фразы заставил гиганта встрепенулся. Некоторое беспокойство овладело им при воспоминании, что в ночном разговоре с вождем он забыл разъяснить кой-какие вопросы.
– Да, дележ… – повторил он. – Кстати, как его производят у Точильщика?
– Вот как он приступает к нему: я полагаю, что отделяются сначала четыре части.
– Хорошо, допустим, четыре части, – сказал новобранец, внимательно слушая.
– Он берет одну за открытие добычи.
– Это справедливо! – искренно вскричал гигант.
– Вторую он берет за то, что изучил дело.
– А-а! – произнес Барассен с меньшим жаром.
– Третью берет как начальник.
– О-о-о! – повторил похолодевший дебютант.
– Что касается четвертой…
– Он ее оставляет другим, не так ли?
– Нет, не совсем. Он делит ее на двое: одну для товарищей, а другую для себя… Вот и конец дележу.
– И это терпят? – спросил Барассен, взбешенный последними словами.
– Однажды некто, прозванный Прытким, решил, что получил слишком малую долю и стал требовать еще. Точильщик тут же добавил ему кое-что.
– В добрый час! Только дураки теряют.
– И это что-то, преподнесенное Точильщиком, – пуля в лоб, – закончил Ангелочек.
Барассен почувствовал неприятное волнение, узнав обычай Точильщика давать прибавку к долям.
Разговор шел между достойными товарищами в то время, как Шарль отправлял с должными наставлениями на следующую ночь одного за одним, шуанов своего отряда.
– Ангелочек! – крикнул Точильщик.
Негодяй быстро вскочил и побежал на зов.
– Ты отправишься в гостиницу Нуаро, откуда мы привели того рослого дьявола. Возьми там телегу и поезжай в ней на площадь рынка.
– Слушаю.
– Кстати, что ты думаешь об этом Барассене, с которым я позволил тебе вдоволь наболтаться?
– А, Точильщик! Вы сделали славный выбор! Какое необыкновенное понимание! Он тотчас же смекнул мой прием заставлять буржуа говорить. Кроме вашей манеры дележа, которую на первых порах он не разумел, новичок показался мне вполне удовлетворительным.
– А! – отметил что-то про себя Точильщик, услыхав эти слова.
Отпустив Ангелочка, шуан направился к Барассену, размышляя так: «С тобой, большое животное, я не буду ждать часа дележа, когда миллионы будут в моих руках».
В свою очередь, гигант смотрел на приближавшегося Точильщика, ворча:
– Ты, малютка, не облизывайся заранее на сокровища Дюбарри. У тебя волчий аппетит. В удобную минуту я его поубавлю.
С этими приятными мыслями, полные дружеского расположения, сообщники встали лицом к лицу.
– Барассен, мы идем в Ренн.
– Что там делать?
– Отыскивать нашу женщину.
– У вас есть на примете энергичная, образованная, молодая и особенно красивая?
– Что ты скажешь о той, которую видел в избе Генюка?
– Э! э! Хорошенький образчик девушки! – согласился Барассен.
V
Маленький ростом, худощавый, с вкрадчивым выражением глаз, тонкими губами и голосом, звеневшим лестью и притворством, – таков был Жан Буэ. Мы оставили его в тот момент, когда он вошел в лавочку торговки, откуда только что скрылись Точильщик и Барассен.
Приглашая под свой кров такого опасного гостя, как Жан Буэ, вдова затрепетала и побледнела, вопреки всем стараниям сохранить наружное спокойствие. Страх несчастной женщины оправдывался той страшной репутацией, какую Буэ приобрел в Ренне. Город трепетал пред президентом своего Революционного судилища. Правая рука кровожадного проконсула Пошоля, прислужник и советчик в его самых ужасных выходках, этот бывший патер, как мы сказали, бросил свое звание, оскверненное им, и предался чудовищным порокам – жестокости и сладострастию. Дарила ли женщина свою симпатию этому отвратительному сатиру или отказывала ему – результат был один и тот же: развязкой любовной истории для несчастной женщины оставался эшафот, все равно – была ли страсть Буэ удовлетворена или отвергнута.
С порога лавочки этот палач сразу направился к Елене и бросил на нее сверкающий, огненный взгляд. При виде гнусного лица, на котором лежала печать необузданного, отвратительного порока, дрожь пробежала по всему телу девушки, и она в ужасе пробормотала:
– Матерь Божия! Защити меня!
С минуту Буэ внимательно рассматривал великолепное создание. При виде трепетной, невинной красавицы в нем тотчас же вспыхнула и разгорелась его зверская страсть. Он обратился к лавочнице с вкрадчивым вопросом:
– Как же это так, гражданка Бюжар? Ты до сих пор ничего не говорила мне об этой восхитительной девушке. Сегодня утром я в первый раз увидел ее на рыночной площади.
– Моя племянница всего сутки как приехала в Ренн, гражданин президент.
– А! Так это твоя племянница?
Чтобы избежать взоров Буэ, Елена принялась раскладывать товары, оставленные Шарлем на конторке. Она была одета на манер бретонских крестьянок – в платье с короткими рукавами, не скрывавшими ее белоснежных изящных рук.
Вид этой антично-прекрасной обнаженной руки и стройного стана разжог похоть Жана Буэ. Он потянулся к Елене. Но лишь только его бесстыдная рука коснулась ее плеча, Елена с непреодолимым отвращением рванулась в сторону. Она дала бы пощечину дерзкому нахалу, если бы дрожащая от страха лавочница не сделала ей знак, чтоб девушка вела себя благоразумнее.
– О-го! – произнес судья. – Посмотри-ка, Бюжар, какая она недотрога – твоя племянница.
– Ах, гражданин президент! Она еще немножко дика… но она исправится.
– Скажи лучше, что ее исправят, потому что было бы чрезвычайно жаль, если бы такая красавица осталась дикаркой! – цинично заметил Буэ.
При этих словах женщины обменялись взглядами, полными отчаяния. Сомнений не осталось: отвратительный развратник пришел на поиски новой добычи.
– Откуда же приехала твоя племянница? – спросил судья, продолжая впиваться жадными глазами в девушку, которую уже выбрал в жертву своей животной страсти.
– Она приехала из Пуансе, гражданин президент. Шуаны убили ее родителей, истых республиканцев. Ну, я и приняла к себе сироту в надежде, что помогу ей пристроиться куда-нибудь.
Так некстати произнеся эту фразу, торговка спохватилась, но было поздно.
– А! Так ты хочешь ее пристроить! – с живостью произнес Буэ. – Тогда я беру на себя эту обязанность.
Вдова хотела было возразить, но сильное волнение отняло у нее язык.
– Хочешь, я предложу ей превосходное место. Работы там немного… Она будет надсмотрщицей за домашней прислугой. Это обязанность легкая – не правда ли?
– Да, да! – пробормотала лавочница, которая уже поняла, на что намекает судья.
– Ну, раз ты согласна со мной, я сегодня же и беру к себе эту девушку. Ты, вероятно, догадываешься, что я хочу пристроить ее в моем доме?..
– Душевное спасибо вам, гражданин президент! Но ведь моя племянница – бедная крестьянка, она так мало привыкла к городской жизни, что…
– Ну, да ведь она умненькая – скоро поймет что ей нужно делать.
Не смея отказывать прямо, вдова начала придумывать отговорки, чтобы спасти девушку.
– Ах, господин судья. Если вы обещаете быть снисходительным к ее первым невольным ошибкам, то я охотно согласилась бы на ваше предложение. Только позвольте ей поразвлечься маленьким путешествием, и тогда через три или четыре дня я приведу вам ее.
– Нет, нет! – произнес Буэ. – Ты, пожалуй, еще скажешь мне тогда, что твоей племяннице не нравится жизнь в Ренне и что она желает уехать. Нехорошо, когда молодежь тратит время на поездки. Я хочу быть ей полезным, хотя бы против твоей воли. Ну, давай же узел с ее платьями – и в дорогу!
Елена безмолвно слушала разговор, решавший ее судьбу. Она понимала, что смерть для нее неизбежна. Она понимала, что все равно, останется ли она у лавочницы или уйдет жить к нему, президент будет преследовать ее – и в конце концов ее поведут на эшафот за презрительный отказ, который она бросит в лицо сладострастному Жану Буэ.
Вдова же чувствовала, что ее вынуждают пожертвовать прекрасной и благородной девушкой, нашедшей убежище под ее кровом. Пытаться спасти ее – значило бы возбудить жестокий гнев судьи.
– Видите ли, господин президент, – произнесла наконец она, – поразмыслив хорошенько, я должна сказать, что не согласна принять место, которое вы предлагаете моей племяннице.
Молнии гнева сверкнули в глазах Буэ, когда он выслушал этот вежливый отказ. Однако ж он сумел овладеть собой.
– Почему же это, Бюжар? – спросил он с самою хитрой вкрадчивостью.
Лавочница попыталась пустить в ход лесть, она отвечала с ударением на каждом слове, не скупясь на похвалу:
– Ты истин-н-ный республиканец, ты любящий спра-ве-д-ливость судья, оли-це-тво-рен-ная человеческая чест-но-сть… В Ренне нет выше…
– В таком случае тем больше причин доверить мне твою племянницу, – прервал вдову развратник.
– Да, это так, но говорят, что…
– Что говорят?..
Вдова наклонилась к уху судьи, как будто она не хотела, чтобы этот секрет услышала девушка, и шепотом прибавила:
– Говорят, что вы любите шутки шутить, а потому молодой умной девушке жить у вас… несколько неприлично.
Жан Буэ догадался, что лавочница хочет вырвать у него из рук добычу. Чтобы легче добиться своего, он принял добродушный вид.
– Мало ли что там болтают! И вполовину никогда не следует верить этой болтовне, – отвечал он, пожимая плечами.
– Конечно, но уже и половины этой молвы совершенно достаточно, чтобы огорчить и испугать бедную девушку…