Бандит в припадке ярости конвульсивно сжимал под столом ручку столового ножа. Кожоль увидал его движение.
– Знаешь, Шарль, не стесняйся. Если хочешь, я позову Розалию, и она приготовит тебе чашку флер-д’оранжевой воды… говорят, это отличное средство для успокоения нервов.
Точильщик схватился за голову дрожащими руками.
– Говорите же о Пусете, ради самого Неба! – бормотал он.
– А! Как хорошо звучит твое: «Ради самого Неба!» Безукоризненное подражание! Ты повторяешь даже интонацию… Вот, видишь ли – я при этом, конечно, не был – но так и слышится голос гонесского фермера, которому ты изжарил ноги в прошлую ночь… как говорил Ангелочек. Да, кстати, знаешь что с ним случилось! Мы оплакиваем его, нашего кроткого друга… Он стянул себе шею слишком туго галстуком и задохся.
Точильщик не отвечал, он сидел, мрачно насупившись, положив локти на стол, кусая кулаки, с глазами, налитыми кровью, и задыхаясь от сдерживаемой ярости. Он чувствовал, что враг использовал его единственную слабость и этим парализовал его волю и энергию.
– Теперь, – сказал Кожоль, отодвигая пустую тарелку, – побеседуем немножко и о наших делишках. Точильщик, не бойся говорить перед этими господами… Что до скромности, они немы, как две рыбы. Так что ты говорил?
– Отдайте мне Пусету, – повторял Шарль.
– Да ты дал мне ее на сохранение, что ли?
– Вы ее похитили!
– О! Уж и похитили – какое гадкое слово! Чем ты докажешь, что милая девушка не ушла добровольно, узнав, что ее возлюбленный – подлый негодяй?
Точильщик судорожно выпрямился.
– Вы лжете! – крикнул он.
– Ах ты! Мерзкий негодяй!
– Да, лжете! Послушайте, граф! Я смертельно ненавижу вас и, если я выпутаюсь из этой западни, я призову на помощь все силы души, чтоб изобрести средство отомстить вам – отправить на тот свет в адских мучениях.
– Ага! По крайней мере, вы откровенны сейчас.
– Если бы пришла эта минута мщения, – продолжал Точильщик, а вы просили бы у меня одного часа свободы, давши слово вернуться… я бы отпустил вас, уверенный в вашей чести. Вы лжете, да, лжете, говоря, что Пусета узнала, кто я таков. Один только человек мог открыть ей эту тайну, и этот человек – вы… но вы дали мне слово скрыть от нее истину… Поэтому вы лжете, утверждая, что Пусета узнала все.
Кожоль был тронут словами разбойника, воздававшего дань его честности.
– Да, Точильщик, ты прав. Твоя возлюбленная ровно ничего не знает.
С этим ответом вздох счастья вырвался из груди Шарля.
– Выслушай и ты меня, – продолжал граф. – Твои зверские злодейства меня не касаются. Рано или поздно ты дашь в них отчет правосудию. Если б я пригрозил выдать тебя полиции, то напрасно ждал бы твоей откровенности. Я знаю, что ты непреклонен, и даже страх смерти не развяжет твой язык. Только беспокойство за Пусету способно лишить тебя сил и осторожности. Я сделал верный ход, завладев твоей любовницей. Что готовит тебе будущее – не знаю и не хочу торопить твое падение. В этом – раз ты веришь моему слову – клянусь, что предоставлю правосудию действовать самому.
– Чего же вы хотите в таком случае? На каких условиях вернете мне мою женщину?
Кожоль взглянул Точильщику прямо в глаза и медленно произнес:
– Я тебе продаю ее.
Шарль, по-видимому, размышлял некоторое время, как будто старался прежде отгадать скрытые причины предложения своего противника.
– Сколько? – спросил он наконец.
– Миллионы!
– Надо по крайней мере определить сумму.
– Столько миллионов, сколько их в сокровище покойного Сюрко.
Загадочная улыбка мелькнула на губах поджигателя.
– Покойного Сюрко? – переспросил он.
– Да, первого супруга прелестной женщины, которую ты счел почему-то за нужное уложить однажды ночью рядышком с моим другом.
– Но у меня нет этого сокровища.
– О! – оказал граф. – Желание увидеть Пусету заставит тебя найти его.
Шарль размышлял с минуту.
– Хорошо, – отвечал он, – я выдам это сокровище… но с двумя условиями.
– Какими?
– Первое – вы мне дадите время отыскать его.
– О-о! Отыскать… ты ведь знаешь, где оно… ну, да ладно, продолжай, если считаешь нужным строить из себя скромника… Сколько времени ты требуешь?
– Три месяца.
– Это долго.
– Может быть, вы получите его и завтра… или через месяц… или три. Я называю крайний срок.
Пьер видел, что надо было согласиться.
– Принимаю этот срок, – сказал он. – Посмотрим – другое условие.
– Пока я буду искать, вы не предпримете ничего против меня… в чем бы то ни было.
В эту минуту графа поразило одно воспоминание.
– Да, – сказал он, – но сначала отдай мне моего слугу Лабранша.
Точильщик отрицательно покачал головой и повторил:
– Ни за что на свете!
– Но я обещал позаботиться об его освобождении, когда сам буду на свободе!
Та же странная улыбка появилась на лице бандита, и он снова повторил:
– Ни за что на свете!
– Ну пускай, согласен, – проговорил Кожоль, вынужденный изменить слову, данному Лабраншу.
Шарль, в свою очередь, взглянул в глаза Кожолю и сказал с волнением, которое тщетно силился подавить:
– И, пока сокровище не найдено, вы беретесь защищать Пусету от всяких невзгод и молчать о моей тайне?
– Клянусь тебе. Не хочешь ли еще чего потребовать?
– Понятно, что вы ручаетесь также за своего друга: он не должен стеснять меня ни в чем, пока не истечет назначенный срок?
– Да… но впредь – без твоих комедий… пожалуйста. Я надеюсь, что для обладания сокровищем тебе не понадобится снова поить его снотворным и укладывать в постель, пусть и с хорошенькой девушкой.
– О! – протянул Шарль, улыбаясь. – Получив свои миллионы, вы найдете, конечно, что никакого трюка здесь не было.
«Что он хочет сказать?» – подумал граф.
– Итак, я свободен? – спросил Точильщик.
– Как воздух.
Шарль направился к двери, но на полдороге он вернулся и, приблизившись к графу, сказал:
– Господин Кожоль, вы дали мне срок отыскать сокровище. Обещаете ли, что к исходу сего времени согласитесь возобновить торг Пусеты за миллионы Сюрко.
В этом вопросе Пьер почувствовал какую-то таинственную опасность, но не обратил на это внимания.
– Сударь мой, – сухо сказал он, – я смотрю на наш торг с так серьезно, что по истечении срока, не получив миллионов… я убиваю Пусету без зазрения совести!
От этой угрозы дрожь с головы до ног потрясла Точильщика, а в глазах его молнией сверкнула ненависть. Но он смолчал и, резко отвернувшись, пошел прочь.
Когда он взялся за ручку двери, Кожоль прибавил:
– Итак, Шарль, срок – три месяца… потом, когда обменяешь Пусету на миллионы, можешь найти хорошенький способ мщения нам – Ивону и мне.
При этих словах Точильщик обернулся и, пожимая плечами, возразил с мрачным смехом:
– Искать мщения… к чему? Я буду отмщен в тот день, когда выдам вам сокровище… потому что вы сделали прегадкий торг, граф, потом вы это поймете.
Он удалился, но хохот его еще звенел угрозой в ушах молодого человека.
XI
Когда Точильщик исчез, Кожоль взглянул на своих друзей, присутствовавших при свидании, но не проронивших ни слова.
– Что вы думаете об этом негодяе? Ваше мнение дорого мне, – сказал он.
– Гм, гм! – промычал Гозье, качая головой и хмурясь.
– Разве ты думаешь, что он не отдаст нам миллиона в срок?
– О, я нисколько не сомневаюсь на этот счет. Если б этому человеку нужно было для спасения Пусеты перевернуть небо и землю – он сделал бы это не задумываясь. И на месте Монтескью я бы уже думал о сокровище, как о своей собственности. Только… – прибавил Гозье, не решаясь докончить свою речь.
– Что же – только?
– Да только последние слова, брошенные тебе бездельником, по-видимому, предсказывает Ивону и тебе какой-то скверный удар из-за угла, о котором советую поразмыслить, друг Кожоль.
– Ну! – возразил беспечный Пьер. – Я не так дальнозорок. Когда придет время, я подумаю, как отвратить удар. А сейчас нужно подумать о более важном – о миллионах, которые аббат возьмет в руки через три месяца, считая с сегодняшнего дня.
– Не доверяй, товарищ, вот тебе – добрый совет: не доверяй! – настаивал Гозье.
– Та-та-та! – весело засмеялся Пьер. – Поживем – увидим. А! Кстати, которое число сегодня? Надо назначить конец срока.
Гозье с минуту подумал.
– Вчера, – сказал он, – мы праздновали день святого Лаврентия… стало быть, сегодня 10 августа, а конец сроку – 10 ноября… что, по республиканскому календарю, соответствует 18 или 19 брюмера.
– Хорошо, запомним эту дату.
Не нуждаясь больше в помощи товарищей, Кожоль отпустил их, дав последние наставления:
– Вернитесь к Бералеку. Скажите ему, чтоб он позаботился поскорее отправить Пусету в безопасное место. Да, мысль! Пусть он отошлет ее в убежище к своей обожаемой. Они познакомятся, и время пролетит быстрее для этих хорошеньких затворниц… Кажется, эта хозяйка магазина хороша, не правда ли?
– Молода и прелестна, – отвечал Гозье.
– Будем надеяться, что так или иначе, а я увижу это чудо красоты! – вскричал Кожоль, смеясь.
– Больше нечего поручить нам? Сказать ли о твоем скором возвращении Бералеку? – спросили товарищи, сбираясь уходить.
– Да, Ивон скоро увидит меня. Вы слышали о моем договоре с поджигателем? Перескажите все Бералеку. Предупредите, чтоб не было больше никаких экскурсий в погреб соседнего дома… Это, впрочем, было бы бесполезно: как скоро плут узнал, что его берлога открыта, он должен был в ту же ночь очистить дом галунщицы Брикет от своих молодцев. Теперь эти погреба, надо полагать, пусты. С утра Точильщик увел моего бедного Лабранша, к которому, по-видимому, чувствует душевное участие, а несчастный лакей ни в грош его не ставит.
Выслужав последние указания, роялисты простились.
«Так, – думал Кожоль, – теперь, когда я устроил дела аббата, пора подумать и о своих собственных».