Друзья понимали, что гигант говорил правду.
– Так отчего же ты не оставляешь себе все? – возразил Кожоль, стараясь отыскать причину этой щедрости.
– О, не ломайте себе головы попусту, я избавлю вас от труда отгадывать. Сегодня я мечу карты на столе. Если я захвачу весь выигрыш, то не сумею воспользоваться им спокойно. И половины его довольно, чтоб обеспечить мое благополучие, потому что сами соучастники в этом деле будут покровительствовать мне.
– С чего ты решил?
– Потому что, отдав вам половину, я обязал бы вас участвовать в одном деле.
– Каком же?
– О, весьма простом. Убить двух человек, – спокойно отвечал гигант.
Молодые люди переглянулись, невольно вздрогнув от этой циничной дерзости.
– Да, да, – продолжал Лебик, – то, что кажется вам таким громадным сегодня, испарится в тот день, когда нужда прижмет вас. И – кто знает? – может быть, вы сами – сегодня такие святоши – захотите помочь мне в этом деле. В последний раз спрашиваю: принимаете ли мое предложение?
– Нет, – сухо произнес Ивон, – мы подождем Точильщика: он дает нам все.
– Воля ваша, ждите.
– Только не воображай, что ты свободен, ты остаешься нашим пленником, – прибавил Кожоль.
Лебик пожал плечами, говоря:
– Я так мало забочусь о выходе отсюда, что даю вам месяц на размышление.
– А через месяц что ты сделаешь? – спросил Бералек, удивленный таким легким согласием.
– О, тогда… поживем – увидим! – отвечал великан.
С этого дня опять, как и прежде, его повсюду стали сопровождали «кузены».
Роли, однако, изменились. Теперь гигант каждое утро спрашивал Бералека:
– Вы ничего не хотите мне сказать?
– Ветер переменился ночью – будет дождь, – в свою очередь, отвечал молодой человек.
Предчувствуя приближение грозных событий, кавалер оставил Лоретту в ее убежище, где она коротала дни с Пусетой.
Таким образом, лишившись хозяйки, косметический магазин должен был закрыться. Но Кожолю вдруг что-то пришло в голову:
– А! вот мысль! – воскликнул он.
И через час после этого восклицания он привел Розалию из ее уединения, наводившего на нее такой страх, и поместил за прилавком магазина – бесприбыльного производства, потому что торговля шла в последние три недели так вяло, что принесла всего-то только три экю.
Когда Монтескью узнал, что миллионы Сюрко надо ждать три месяца, он сказал:
– Ну, время терпит! Всегда успею купить Барраса и Фуше.
Но однажды утром аббат вбежал к Пьеру и Ивону, бледный и взволнованный, и тотчас же крикнул им:
– Сокровище! Подайте миллионы сюда сейчас же, или все для нас потеряно!
XII
Монтескью прибежал в дом Сюрко прямо от Жозефа Фуше, пронырливого человека, почти обещавшего прошлой ночью в Фраскати продать себя роялистскому вождю, говоря при прощаньи:
– Господин аббат, на утро того дня, когда я буду назван министром полиции, приходите ко мне. Может быть, к тому времени я приищу вам особу, которая пожелает ради вашей пользы принять четыре миллиона, предлагаемые за ее услуги.
Жозеф Фуше получил министерский портфель 1 августа 1799 года. «Время терпит!» – повторял про себя Монтескью, вместо того чтобы тотчас отправиться на свидание, назначенное когда-то будущим полицейским временщиком. Он ловко пропускал дни и все откладывл торг, используя в этом случае тактику, принятую против нуждающихся купцов, чтобы выгоднее получить товар.
Наконец месяц спустя после вступления Фуше в должность роялист появился в министерстве.
Бывший член Конвента принял его холодно, с непроницаемым выражением на лице, ожидая первого слова аббата.
– Гражданин министр, я пришел закончить наш интересный разговор.
Фуше устремил глаза в пространство, как будто перебирая воспоминания.
– Разве вы забыли ночь в Фраскати? – продолжал Монтескью.
– Ах, да! – произнес Фуше. – Когда мы забавлялись – понятно, шутя – сочинением плана заговора, какой должен бы был составить враг Директории, чтоб свергнуть ее и самому занять ее место.
– Да, это так.
– Как, неужели вы еще думаете об этой шутке, аббат?
– Ну, да; она меня тем более позабавила, что мы зашли… немножко далеко. Мы даже замешали в нее имена людей, которых должен был принять в свою партию желавший сыграть сию шутку.
– В самом деле! Припомните-ка эти имена, пожалуйста, а то у меня такая скверная память, что я и забыл их.
– Мы предположили, что легко можно было бы купить Барраса, Сийэза и Роже Дюко, трех из пяти членов Директории.
– Вот и все? – спросил Фуше бесстрастно.
– Нет, нет, мы решили, что план неосуществим, если мы не найдем четвертой личности…
– Ах, да! Помню… необходимого человека… главную пружину.
– Именно!
Министр оставался по-прежнему равнодушен, как будто игра не касалась его.
– Ну, что ж! – сказал он. – Нашли вы этого человека, которому хотели отсчитать миллион?
– О, миллион! – произнес презрительно аббат. – Миллион – чистый пустяк. Вы, вероятно, не помните, с какой поспешностью я принял к сведению одно ваше очень справедливое замечание.
– Какое замечание? Право, мне так совестно злоупотреблять вашей снисходительностью, но я должен сознаться, что мне необходима посторонняя помощь, чтобы вспомнить. Какое замечание мог я вам сделать? – сказал бывший член Конвента, притворяясь беспамятным.
– Но, гражданин министр, вы мне дали понять, что невозможно угадать заранее условия для приобретения недостающего человека. «Потому что, – сказали вы, я вам приведу ваши собственные выражения, – потому что подобный человек, не имея сегодня места, будет стоить только миллион, но он же ценится гораздо выше, если завтра занимает важный пост, на котором он может быть в десять раз полезнее своим друзьям».
– Я это сказал? Я?
– И вы прибавили, когда я говорил о четырех миллионах, вы прибавили, что это кажется вам даром, который можно принять.
После этих слов оба собеседника с минуту молча смотрели друг на друга.
– В таком случае, – медленно произнес Фуше, – надо предложить ему эти четыре миллиона… если они у вас есть.
– Да, четыре-то миллиона есть, а…
– А что же?
– Человека-то нет. Поэтому я и пришел напомнить вам ваше обещание.
– Какое?
– Указать этого человека на другой день после вашего назначения министром полиции.
– Кажется, вы сильно отсрочили «другой день», потому что вот уж полтора месяца, как я занимаю этот пост, – сказал Фуше, тонкие губы которого сложились в улыбку.
– Я предоставил вам время позаботиться сначала о самом необходимом, гражданин министр.
Фуше откинулся на спинку стула и, вместо того чтоб продолжать торг, спросил с легкой насмешкой:
– Читали вы, аббат, басни Лафонтэна?
– Да, было время.
– Если вам придет фантазия перечитывать их, то рекомендую вам одну: «Заяц и черепаха».
«Куда он метит? – подумал аббат. – Уж не возрос ли его аппетит – и четыре миллиона уже не могут насытить его?»
– Эта басня чрезвычайно правдива, – продолжал Фуше. – Беспрестанно повторяя себе, что у него хватит еще времени опередить врага, заяц кончил тем, что отстал от черепахи.
Слушая слова министра, вождь роялистов почуял неведомую опасность.
– Как вы думаете, аббат, нельзя ли применить эту басню к одному из ваших знакомых? – спросил Фуше тем же ироническим тоном.
В свою очередь, Монтескью притворился, что не понимает.
– Не хотите ли, я помогу вам отгадать его? – спросил министр.
– Я только что собирался просить вас об этом.
– Так слушайте! Эта знакомая вам личность, вполне уверенная в своем успехе, поступила точь-в-точь как заяц в басне. Воображая, что дела ее блестящи, она слишком замешкалась, потому что не видела вокруг себя достойных внимания конкурентов. Она думала, что ненависть и презрение, которые Директория навлекла на себя, со временем будут только расти. Тогда довольно станет одного легкого толчка – и подгнившая власть рушится… а ваш друг явится один на место этого проклятого и оплеванного правительства.
– Да, это довольно верный расчет, по-моему! – прервал аббат, внешне спокойный, но в душе чувствуя смутную тревогу.
– Выслушайте дальше. Ваш знакомый осмотрелся, чтоб сосчитать своих врагов. Он увидал, что партия герцога Орлеанского слишком слаба, чтоб стоило заниматься ею. Что касается республиканской, то она изжила себя, а Франция жаждала новизны. Верно ли все это, аббат?
– Все справедливо.
– Оставалась одна черепаха.
– Как – черепаха?
– Нет… я хотел сказать: третья партия. Эта последняя на минуту заставила задуматься вашего друга, потому что у нее был сильный лидер – генерал Бонапарт, серьезный противник, за которым выстроилась целая свора, жадная и зубастая. Но ваш товарищ скоро успокоился. Наполеон поступил глупо, оставив отечество, чтоб ехать в Египет, где скоро вспыхнул бунт против него. Голод и чума бичевали его, и англичане преградили выход с моря. Верно ли я говорю, господин Монтескью?
– Да, – подтвердил аббат, чувствуя все возраставшее беспокойство.
– Итак, заяц, думая, что нечего бояться черепахи, счел возможным отложить дело в долгий ящик. И он так удачно растратил время на пустяки, этот заяц… нет, ваш друг, я хочу сказать, что даже не побеспокоился вовремя явиться на одно свидание. И так, день за днем, пропустил шесть недель.
Монтескью слегка побледнел, ясно поняв, что он, желая быть поискуснее, возможно, перешел невидимую границы.
– Но, гражданин министр, в чем же изменились обстоятельства? Сегодня, как и шесть недель тому, когда вы получили полицейскую префектуру, положение дел остается тем же.
– О-о! Вы думаете? – спросил Фуше, покачивая головой.
– Без сомнения. Бонапарт не может оставить свой пост без предписания Директории – а она слишком боится его, чтоб вызвать во Францию.
Вместо ответа министр наклонился к своему бюро, отыскал нужную бумагу, подал ее роялисту и сказал:
– Взгляните, аббат, на этот рапорт полиции, адресованный мне одним агентом, который мне очень дорого стоит – из Неаполя, где, как вы знаете, английский адмирал Нельсон развлекается с любезной леди Гамильтон.