Монтескью колебался – взять ли эту бумажку. Язвительный тон Фуше предсказывал ему плохие вести.
– Читайте, любезный аббат, читайте. Клянусь, что вас заинтересует этот секрет, перехваченный моим агентом у англичан, которые употребляют всевозможные усилия, чтоб не разгласить его. Вы да я – мы одни будем знать его до завтрашнего дня.
Аббат схватил листок и быстро пробежал его глазами. Возвращая его Фуше, Монтескью был бледен и мрачен. Успех, в котором он ни минуты не сомневался, таял у него на глазах. Рапорт доносил, что Бонапарт, не спрашивая никакого позволения, внезапно дезертировал из армии и тайком вышел в море, чтоб возвратиться во Францию, куда его призывали партизаны, уверенные, что пришло время свергнуть Директорию. Генерал проскользнул мимо неприятельского флота, крейсировавшего перед Египтом. Как только англичане узнали об этом, в погоню устремились десять кораблей, три недели бороздившие Средиземное море, безуспешно преследуя фрегат-невидимку Muiron, уносивший беглеца.
– Ну, что же, аббат, вы скажете об огромном камне, на который налетела триумфальная колесница вашего друга? – спросил Фуше, принимая обратно рапорт.
На пороге страшной опасности, поставившей на карту его будущее, Монтескью почувствовал, что надо поспешить с развязкой, так легкомысленно оттянутой.
Он встал со стула, торопливо подошел к бывшему члену Конвента и спросил сухо:
– Когда вам нужны четыре миллиона, гражданин министр?
Фуше почесал за ухом и ответил с улыбкой:
– Разве предложить четыре миллиона сейчас… мне кажется что…
– Вам кажется… что?
– Мне кажется, что мы договорились: ценность человека зависит от обстоятельств, в которые он поставлен. Может быть, я ошибаюсь, но, мне сдается, обстоятельства неожиданно обрели такую важность, что значение нужного вам человека возросло еще на одну ступень.
– Но, гражданин министр, заметьте, что говорит рапорт: вот уже три недели, как генерал Бонапарт покинул Египет, но до сих пор о нем нет никаких известий. Бесспорно, обстоятельства сложились бы крайне неблагоприятно для меня, доберись Бонапарт до Франции… но ничто еще не доказывает, что генерал в настоящую минуту не погиб в кораблекрушении или не попал наконец в руки англичан.
– Ваши замечания вполне справедливы. Но не хотите ли сознаться в одной вещи? – спросил Фуше с тем же насмешливым тоном.
– В какой?
– Что, если, по чистой случайности, Бонапарт высадится на твердую землю… в тот день нужный человек, безусловно, будет стоить пяти миллионов.
– Согласен! – отвечал роялист, раскланиваясь на прощанье.
Он удалился, напутствуемый последними словами министра:
– Перечитайте же басню о зайце и черепахе, аббат. Выжидая да выжидая, заяц может кончить тем, что черепаха его обгонит.
Понятна поспешность, с которой Монтескью дошел до дома Сюрко.
– Да, – шептал он, – мне необходим этот продажный министр. Он прав, говоря, что я слишком долго выжидал. Нужно заполучить корыстолюбивого Фуше до приезда проклятого… а чтоб заполучить его, нужно немедленно найти миллионы Дюбарри.
Поэтому, явившись впопыхах в дом Сюрко, он в волнении закричал:
– Сокровище! Подайте сейчас же миллионы… или все погибло для нас!..
Бералек отрицательно покачал головой и сказал:
– Невозможно, аббат! Мы не знаем, где отыскать Точильщика, который провалился куда-то… а нам остается еще два месяца до истечения срока.
Этот ответ раздражил вождя, и он, в порыве бессильного отчаяния, яростно проворчал:
– На кой черт мне семнадцать миллионов!.. Мне нужны только пять!.. Только пять – и мы спасены!.. О! Я бы отдал половину миллионов Дюбарри, только чтоб сейчас же держать в руках пять!
Ивон и Пьер переглянулись. Обоим пришла в голову мысль о Лебике.
– Вы серьезно предлагаете эту половину? – спросил Кожоль.
– Да, да! – лихорадочно повторял аббат.
– В таком случае я бегу за человеком, который может исполнить ваше желание! – воскликнул граф, бросившись наверх к мансарде гиганта.
Устав от постоянного присмотра своих телохранителей, Лебик в последнее время предпочитал спать в мансарде, где по крайней мере его оставляли одного.
– Согласны, Лебик! Согласны! – вскричал Кожоль, врываясь в комнату.
Она была пуста!
На одной из перегородок Пьер прочел следующую фразу, начерченную углем крупными буквами:
«Я предлагал половину в продолжение месяца. Выждав окончания срока, я беру все».
Из окна спускалась веревка, связанная из кусков той, которой он когда-то был связан и которую позаботился сохранить.
Не прошло еще часа как гигант исчез!
Когда Кожоль сошел вниз, Ивон тотчас понял все по одному слову, произнесенному шепотом:
– Убежал!
– Ну, что ж? – живо спросил аббат, видя возвращение одного молодого человека.
– Придется дожидаться 18 брюмера. Один Лебик мог бы помочь нам, но он бежал.
У Монтескью, человека хладнокровного и решительного, припадки отчаяния были столь же коротки, как и редки. Теперь он принял спокойно это известие.
– Хорошо, – отвечал он, – мы подождем.
И в самом деле, какая опасность могла произойти, решись он ждать? В первую минуту неожиданность известия о возвращении Бонапарта могла смутить его, но ведь – как он сказал Фуше – о генерале не было никаких известий уже три месяца и на берег Франции он не высаживался. Даже благополучно ускользув от англичан и достигнув берега, он будет задержан в порту под строгим карантином для пассажиров фрегата, прибывшего из зачумленной страны. «К тому же, – размышлял аббат, – Директория, при всей своей трусости, воспользуется любым случаем, чтоб сломить дерзкого генерала, не спросившего у нее разрешения покинуть армию. Итак, время терпит!»
В эту минуту Монтескью забыл басню о зайце и черепахе, над которой Фуше так советовал ему подумать.
– Мы подождем, господа, – повторил он друзьям, собираясь уходить.
Встревоженные восклицанием, вырвавшимся у вождя в первую минуту, молодые люди сказали вместо прощания:
– Если нашему делу угрожает опасность, чего вы, аббат, за час перед тем так боялись, мы считаем излишним напоминать, что наша жизнь и наше оружие к вашим услугам.
– Благодарю вас, господа, за вашу преданность, в которой я никогда не сомневался… но в настоящую минуту червонцы должны быть моими единственными бойцами. А вы используйте оставшееся время с пользой.
Монтескью, явившийся таким взволнованным, уходил с улыбкой.
– Скажи-ка, Пьер, – весело окликнул друга Ивон, – кажется, начальник дал нам отпуск на несколько недель.
– Ах! – произнес грустно Кожоль, – боюсь, чтоб эти недели не были слишком скоротечны. Сдается мне, что король Людовик XVIII не так-то скоро взберется на славный французский престол. Уж то обстоятельство, что аббат при всей своей выдержке вбежал сюда как угорелый – уж это одно показывает, что в его игру примешалась прескверная карта. Не зевай, Ивон! Неожиданное несчастие нам свалится как снег на голову.
– Где ты видишь опасность?
– Сам не знаю. Во всяком случае, побег Лебика не сулит ничего хорошего. Сокровище в нашем деле – главное, а кто поручится, что гигант не стянет его у нас из-под носа. Плохо, друг, плохо… и для дела, и для нас лично.
– Для нас… в чем?
– Ты разве забыл угрозу Точильщика, брошенную на прощанье?
– Пустое! Злоба мошенника, попавшего в западню!
– Хорошо, а Лебик… тот-то не попадал в западню… месяц тому назад, когда предлагал нам поделить сокровище. Он не грозил нам, нет; он предостерегал нас… и его предостережение очень было похоже на правду, особенно это относилось к тебе, Бералек.
– Разве мне не приходилось встречаться лицом к лицу с самыми серьезными опасностями? Те, которыми грозит мне Точильщик, не сравнятся с ними.
– Э-э, любезный, почем ты знаешь? Надо видеть быка, чтоб судить о длине его рогов. Опасность опасности рознь.
– На какие опасности не насмотрелись мы еще?
Кожоль, по-видимому, что-то раздумывал.
– Ну же, говори, Пьер, ты выводишь меня из терпения… ты уж слишком раззадорил сегодня свое собачье чутье.
– Что ж делать? Я чую в воздухе что-то недоброе, грозу… для тебя.
– Пустяки… я храбро встречу Точильщика… кровожадного болвана, как называл его Лебик.
– Да, но и у болванов случаются проблески ума… особенно когда им подкинули мысль.
– Что ты хочешь сказать?
– А вот что: Точильщик, преследуемый мыслью, что у него отняли Пусету, захочет отплатить нам тем же и начнет соображать, нет ли при нас женщины, которая…
Кожоль остановился, увидев, что кавалер вдруг побледнел.
– Понимаю! – выговорил Бералек.
– Видишь ли, милый друг, что есть еще опасности, с которыми ты не встречался.
– Неужели ты думаешь, что негодяй решит отмстить таким способом?
– Я думаю, что он скорее поступит так, чем станет честным человеком.
– Скоро госпожа Сюрко будет моей женой и я сумею защитить ее.
Кожоль вытаращил глаза.
– Как! Ты хочешь жениться на ней? – вскричал он, чуть не прыгнув от изумления.
Потом, внезапно успокоившись, прибавил:
– В самом деле, ты прав. Все-таки ты воспользуешься приятным случаем. Да, женись, Ивон – тебе недолго придется раскаиваться.
– Мне раскаиваться! Да ты не подозреваешь, как очаровательна и кротка она, уж если она успела растрогать самого Лебика!..
– Ладно! Ладно! Решено: это жемчужина парфюмерной лавочки! Образец женщин! Идеал вдов… Гм! Ты видишь, что я широко отмериваю любезной дамочке Сюрко, которую еще не видел… потому что – это в скобках – надо заметить, что мне как-то не везет с женщинами, которых ты обожаешь. Когда в Ренне ты любил Елену, я не видел и кончика ее носа… и кончик носа госпожи Сюрко точно так же остается незнакомым мне, пока его владетельница воспламеняет твое сердце.
– Пойдем к ней вместе сегодня вечером, – предложил кавалер.
– А что же, по-твоему, мне делать между вами? Вы начнете всякие нежные и глубокие воздыхания, я как раз окажусь на сквозном ветру – и подхвачу насморк! Как это весело – любоваться на вас, выпучив глаза, не смея шевельнуть пальцем, чтоб не смутить ваш экстаз. Ах, нет! Я предпочитаю провести вечер за разговором с Розалией о Венсенском форте.