Получив прощальное наставление от своего вождя, молодые люди поклонились и молча вышли.
Спустившись вниз, Бералек направился к своей лошади, привязанной к ставням дома, рядом с лошадью Кожоля.
– Нет, друг, оставь здесь этих дрянных кляч. Я все предвидел, ступай за мной, – сказал Пьер прерывающимся голосом, говорившем о потрясении тяжелом, даже для человека, обыкновенно столь мужественного и беззаботного.
Как бы ни был страшен удар, разрушивший их политические надежды, Ивон слишком хорошо знал характер своего друга, чтоб подумать, будто эта невзгода так сильно поразила его. Не желая расспрашивать, он мысленно задавал себе вопрос: в какую новую драму мог быть вовлечен Кожоль в эти несколько часов, пока Ивон и аббат предполагали, что он ищет сокровища.
Они прошли в глубоком молчании мимо толпы дозорных. Граф шел впереди, в лихорадочном возбуждении, мрачный и дрожащий. Шагая все время прямо, он старался взглядом пронзить густой мрак квартала, лишенного света фонарей.
– Только бы Сен-Режан понял меня! – говорил он себе.
Наконец в ста шагах его глаз различил группу людей, выделявшуюся на темном фоне ночи.
– Это он! – прошептал Кожоль.
На углу заставы Буле их ждал Сен-Режан, держа под уздцы двух отличных выносливых лошадей. За седлом каждой, у чушек с пистолетами, был привязан походный чемодан.
– Партия проиграна, Сен-Режан. Почему же ты не привел третьей лошади для себя? – спросил Кожоль.
– Я получил от аббата приказание – не оставлять Парижа несмотря ни на что. Поэтому я не еду, – отвечал молодой человек.
– Но земля здесь горит под нами!
– Я, может быть, немного обожгусь… тем хуже!.. Служба прежде всего! – возразил беспечный роялист.
– В таком случае желаю успеха – и прощай! – сказал граф, обнимая его.
Друзья поцеловали Сен-Режана, и он скрылся во мраке ночи, посвистывая.
– Теперь, Ивон, скорее в седло – и в дорогу! – скомандовал Кожоль, вскакивая на спину лошади.
Бералек последовал его примеру и взял поводья. Видя, что Пьер направляется к заставе, он закричал: – Да о чем же ты думаешь?
– Я думаю воспользоваться хорошим советом Фуше и как можно скорее выбраться из Парижа, – отвечал граф быстро.
– Уверен ли ты, что ничего не забыл перед отъездом? – спросил кавалер.
Кожоль, казалось, не понимал.
– Не думаю, любезный. Я понял, что наша песня спета, когда увидел, что сокровище исчезло… пять часов тому назад. Если я раньше не известил об этом аббата, то потому только, что моя поспешность ни к чему бы не привела и не поправила бы дела. Поэтому я воспользовался этим временем, чтоб подготовить все к отъезду. Ты видишь: у нас превосходные лошади, отличное оружие, набитые чемоданы и у меня в поясе – триста луидоров. Я ничего не забыл. Итак, в путь!
Но Ивон взял за узду лошадь графа.
– А Лоретта? – произнес он имя любимой с нежностью и мукой.
Пьер, казалось, преодолел внутреннее волнение.
– Ах да, кстати!.. – сказал он. – Госпожа Сюрко переехала опять в свой дом. Она мне поручила передать тебе тысячу любезностей, я заходил к ней и простился за нас обоих, извинившись за тебя, что ты не мог лично повидаться с ней.
Ивон был слишком уверен в искренней преданности своего товарища, чтоб не понять: под его легкомысленным тоном скрывалась какая-то серьезная неприятность, постигшая Лоретту.
– Друг! – вскричал он с невыразимым волнением. – Друг мой, ты скрываешь от меня нечто ужасное!
– Ты с ума сошел! – громко рассмеялся Кожоль.
– Ну, вот, видишь, твой смех звучит так фальшиво. Ты слишком любишь меня, чтоб быть веселым тогда, когда я страдаю. Непременно с госпожой Сюрко случилось несчастие! А ты из дружбы ко мне – молчишь!..
Пьер не отвечал.
– Я хочу еще раз увидеть Лоретту… Может быть, она умерла? – прошептал молодой человек, весь задрожав от этой мысли.
– Нет, клянусь, что она жива! – вскричал Кожоль, до глубины души потрясенный отчаянием своего друга.
– Что же случилось? Говори, умоляю тебя, на коленях… из сострадания, говори.
Граф опять ничего не отвечал.
– Ты молчишь… Угадываю… какая-то катастрофа разлучает меня с Лореттой… О! Я ее увижу!
На этот раз Кожоль схватил лошадь друга за узду.
– Ты не пойдешь, – резко произнес он.
– Я хочу видеть ее. Выпусти узду, Пьер, – проговорил Ивон с растущим нетерпением.
– Поверь мне, откажись от желания видеть Лоретту, – настаивал его друг кротким голосом, но не выпуская узды.
Ивон вынул пистолет из чушки и зарядил его.
– Пьер, – сказал он глухо, – подумай об отчаянии, которое терзает меня, оно заставит меня убить тебя беспощадно. Избавь же меня от новых мук – мук совершенного преступления – и выпусти лошадь.
– Ступай же, дорогой упрямец. Хотелось мне избавить тебя от сильной горести, – грустно отвечал Кожоль, выпуская поводья.
Бералек тотчас же поскакал во весь опор, за ним последовал и граф, зная, что скоро утешения друга понадобятся несчастному. Стук копыт их лошадей звенел в ночи на дороге от заставы к улице Мон-Блан. Кавалер доехал до дома Сюрко, обезумев от тревоги. Он быстро спрыгнул на мостовую и отпер ключом, который всегда носил при себе, калитку аллеи и отворил ее дрожащей рукой.
Но Кожоль еще раз остановил его, загородив проход в дом, и в последний раз повторил ему: – Откажись видеть Лоретту!..
Не отвечая ни слова, влюбленный с необыкновенной силой, которую придало ему отчаяние, схватил друга за пояс и отбросил на десять шагов.
– Бедный Ивон! – прошептал Кожоль, поднимаясь, он понимал и прощал этот грубый поступок, вызванный страхом за любимое существо.
Он бросился за кавалером, спешившим в дом.
Здесь Ивон провел целый счастливый год и прекрасно знал все закоулки старого дома, чтоб не заблудиться в темноте. Скоро он дошел до бельэтажа, в котором жила вдова. Дверь освещенной комнаты ее была настежь отворена.
Бералек бросился в нее с криком:
– Лоретта, это я! Лоретта!..
Он внезапно отшатнулся, пораженный смертельным ужасом: госпожа Сюрко лежала на постели, бледная и неподвижная.
– Умерла! – вскричал он.
Адский хохот раздался ему в ответ и дребезжаний голос вымолвил:
– О! Нет, не умерла! Она еще долго будет жить… чтоб мучиться… а иначе месть моя не будет полной!
Ивон поднял глаза и увидал за изголовьем кровати отвратительного старика, с выражением мрачного торжества на лице скрежетавшего зубами. Бералек ошеломленно смотрел на этого гнусного человека, ухмылявшегося со звериной жестокостью.
– Кто же ты? – спросил он наконец.
– Я Сюрко, муж этой женщины, – захохотал старик. – Да, я Сюрко, хотя меня считали мертвецом!..
Кавалер в ужасе отшатнулся и пробормотал:
– Ты лжешь! Лжешь!
– Спроси вон того, кто стоит за твоей спиной.
Ивон обернулся и увидал Кожоля.
– Да, это правда… он действительно Сюрко, – подтвердил граф торжественно.
– Но откуда же ты знаешь? – вскричал влюбленный, не желая терять надежду.
– Лоретта сама подтвердила это передо мной, когда старик явился к ней, он вышел из подземелья Точильщика, куда тот его упрятал.
Ивоном овладело бешенство.
– О! Тогда я его убью! – заревел он, бросаясь на Сюрко.
Но остановился, увидев перед собой Кожоля, который строго обратился к нему: – Во имя той, которая лежит здесь без чувств, повелеваю вам, господин Бералек, пощадить этого человека. Такова ее воля, и моя обязанность позаботиться об исполнении ее наказа.
– Твоя обязанность, Пьер?
– Да, моя обязанность: Лоретта – моя сестра, а этот подлец, мой прежний лакей, заставил ее выйти за себя замуж под страхом эшафота, куда уже отправил мою мать.
– И ты не хочешь, чтоб я убил его?
– Нет, я поклялся сестре, что сохраню жизнь этому человеку.
Ивон в изнеможении опустился на стул.
– Да, – продолжал Кожоль, – вот горе, от которого я хотел уберечь тебя, мой бедный друг! Я хотел навсегда запечатать в своем сердце ужасную истину, которую сегодня узнал от Лебика.
– Ты видел этого разбойника? – воскликнул Бералек, выпрямившись.
– Да, ты все узнаешь. Но теперь надо торопиться. Остается не много времени для бегства.
– И мы оставим это прелестное, кроткое существо в руках мерзавца? – спросил в отчаянии влюбленный.
– Так надо!..
И, нагнувшись к уху друга, граф прошептал так тихо, что Сюрко не мог их слышать: – Ивон, не все потеряно. Надейся.
Затем он подошел к Сюрко, и, указывая ему на бесчувственную Лоретту, сказал ему спокойно, но твердо: – Лабранш, эта женщина сегодня два раза спасла тебе жизнь: в первый раз, когда я готов был убить тебя, во второй – когда я ради нее остановил своего друга. Помни же это. Я не знаю, что наговорил тебе Точильщик из мести к нам, но, клянусь, Лоретта не в ответе за твои несчастия. Не думай же требовать у нее отчета в прошлом, она столь же виновна в нем, как и новорожденный младенец; в противном случае – берегись! Хотя бы мне пришлось рисковать своей головой – но я приду наказать тебя!
Бросив прощальный взгляд на свою сестру, все еще скованную глубоким обмороком, Кожоль увел кавалера; Ивон, обессилев, повиновался, как дитя.
Когда стук копыт о мостовую стих вдали, старик дико захохотал.
– А! Вы похитили сокровища! Вы украли у меня золото с помощью этой проклятой женщины и не хотите еще, чтоб я подверг ее медленными и беспощадными пытками. Она моя, она в моей власти, лишенная защитника!.. Эта женщина, которую я сам видел на постели… рядом с ее любовником! А они хотят уверить, что она невинна! Ха! Ха! Ха! Она ответит за своего любовника, слышишь ты, возлюбленный Ивон. Ах ты, проклятый молокосос, еще вздумал грозить мне!
Он остановился, задыхаясь от волнения, и потом после нового взрыва хохота, звенящего металлом от безумной ненависти, Сюрко продолжал: – Вы отняли у меня наслаждение скупости, но оставили наслаждение мести, вы, безмозглые палачи! Вот моя добыча – молодая, любящая, полная жизни!.. Что за дело, что я потом умру! Лиш