– Как же он ничего не узнал?
– Во-первых, потому, что его тюрьма находилась в одном из погребов «Черного барана», прилегающих к подвалам Брикета; во-вторых, эти два погреба мы так переделали, что их нельзя было узнать под всеми украшениями: обивкой, занавесями, коврами и мебелью. Это место служило логовом Точильщику, когда еще он не знал Пусеты.
– А как же ты открыл сокровище – ведь ты его стащил?
– Именно стащил! – весело отвечал Лебик. – Я же вам сказал, что вы сами указали мне на него, когда болтали у моей кровати на другой день после открытия выхода через печь, уверенные, что я сплю. Вы рассказали вашему другу о встрече с вдовой Брикета. Когда вы упомянули о недолгом найме погребов у галунщика, я внезапно сделал одно простое открытие: там и запрятаны червонцы!
– Я вижу, что ты не ошибся.
– Вот и Точильщик, явившись сюда, нашел, что пташки улетели.
– Он наконец добился признания Сюрко?
– Мы возбудили в сердце нашего добряка страшную ненависть к его жене, уверив, что она хотела избавиться от него и жить со своим возлюбленным. Для подкрепления наших слов мы показали ему прелестную картину: спящих в одной постели голубков. Старина начал бредить мщением, и ему предложили свободу в обмен на сокровище, но он все стоял на своем. В это-то время вы и похитили Пусету. Желание возвратить любимую женщину сделало Точильщика гениальным на выдумки, и он изобрел для Сюрко такие пытки, что старик, чувствуя, что со дня на день может разом лишиться жизни, мщения и золота, решился пожертвовал миллионами, чтоб жить и мстить. Точильщик поспешил сюда, потирая руки… но вместо миллионов нашел своего друга Лебика, готового поквитаться за старые долги.
– Ты хорошо поквитался с ним!
– Сознайтесь, что, не будь я смышленым малым, не видать мне своей доли сокровищ как собственных ушей: этот влюбленный болван собирался отдать вам их за Пусету. Дурака ожидало здесь то же, что и вас. Зайдя сюда, он упал в яму. Но, не успев вылезти из нее, он в ту же секунду был скручен по рукам и ногам и, с кляпом во рту, взвален на мои плечи! Я снес его в отель красотки и привязал под кроватью этой девочки, так что он не мог ни шевельнуться, ни крикнуть. Затем я послал за актрисой в убежище госпожи Сюрко, приглашая ее явиться в отель. Для успеха задумки я подделал почерк Ивона. Когда малютка явилась, я рассказал ей все, от аза до ижицы, – все похождения красавца Леандра. И он, лежа под кроватью, слышал все и не мог двинуть ни лапой, ни языком. А потом я ушел, догадываясь отчасти, что должно было произойдти дальше.
– Пусета умерла от удушения.
– И Точильщик воспользовался тем же удобным случаем; ему пришлось-таки повеселиться, дорогому моему другу, – сказал гигант с улыбкой.
– После смери главаря шайка рассеется.
– Ба!.. Он умер, найдется другой – на его место и с его же именем.
– Ты, может быть?
Лебик с удивлением вытаращил глаза.
– С какой радости? – спросил он. – Теперь, когда я владею миллионами, мне остается только запастись дипломом честного человека. И вот что: я так мало боюсь соскучиться с этим новым ремеслом, что мне пришла в голову мысль…
– Какая?
– Ивон – хитрая штучка, провел-таки Лебика. Да и вы кажетесь мне молодцом, Бог вас умом не обидел. Вы оба нравитесь мне. Вы могли убить меня – и не сделали этого… Я не забываю ни добра, ни зла. Моя бывшая хозяйка была добра ко мне – она ваша сестра, а ваш друг любит ее… Так уезжайте себе спокойно, а я присмотрю за Сюрко.
Гигант, по-видимому, собирался уходить.
– Лебик!.. Еще одно слово…
– Говорите!
– В письме, найденном у Точильщика, говорится об одной женщине – ей он возвращает свободу. Что за договор связывал мадемуазель Елену Валеран с бандитом?
– Господин Кожоль, – возразил Лебик торжественно, – даже у мошенников есть своего рода честь. Эта женщина безукоризненно выполнила условия договора – сохранила его тайну. Я, со своей стороны, не имею права удовлетворить ваше любопытство.
– Но не знаешь ли по крайней мере, что сделалось с ней?
– Она, по всей вероятности, вчера выехала из Парижа, взяв с собой своего ребенка.
– Ее ребенок! – вскричал Кожоль.
– Да, прелестная девочка… пяти месяцев.
– Пяти месяцев! – повторял граф, припоминая одно число.
Он стоял неподвижно, пораженный неожиданным открытием. Когда он пришел в себя, Лебика уже не было.
– Пять месяцев! – шептал он.
Трепет радости потряс его до глубины сердца, и он прибавил:
– Я отец!
В дороге Кожоль передавал Ивону все, что мы сейчас рассказали, кроме, конечно, новостей о Елене.
Было три часа утра.
В это время Бонапарт возвратился из Сен-Клу. С трудом освободившись от громадной толпы, осадившей триумфатора в его доме, в улице Победы, он призвал к себе своего секретаря Бурьена.
– Кажется, я наговорил глупостей сегодня перед собраниями обоих Советов?
– О! Да, генерал!..
– Так сочини пышную речь, которую я как будто произнес перед депутатами, и отошли напечатать завтра в «Монитере». А теперь – пойдем спать.
И, повернувшись к жене, честолюбивый триумфатор прибавил:
– Жозефина, завтра мы будем ночевать в Люксембурге!..