Я сейчас задам вам, дорогие читатели, только один вопрос: И прежде чем читать далее, попробуйте на него ответить.
Итак:
кто все это произносит?
Перечитайте, пожалуйста, если нужно, еще несколько раз, и не переворачивая страницы произнесите (лучше вслух). Произнесли? Теперь переверните страницу и давайте порассуждаем.
Уверен, что большинство из вас произнесли следующее:
Автор или Гоголь.
А вот и нет!
То есть и да и нет.
ДА
в том смысле, что и автор тоже кое-что говорит.
Но только меньшую часть.
Еще один вопрос:
Как вы думаете, кто кроме Гоголя участвует в заключительном размышлении? И сколько их, этих участников? Задал вопрос и подумал, что на него и я вряд ли сразу смогу ответить. Во всяком случае на вопрос: сколько рассуждающих.
А впрочем попробуем посчитать:
“Вот ведь какая история случилась в северной столице нашего обширного государства!”...
Может быть, это говорит Гоголь? Здесь, скорее всего, он и закончил свой рассказ?
Хотя для Гоголя, да и в контексте всего рассказа, эта фраза звучит чересчур иронично.
Словно написана в другом стиле. Уж больно не вяжется история о пропавшем носе с высоким стилем “северной столицы... обширного государства”.
И все же это, безусловно, автор.
Автор, то есть Гоголь?
Нет, конечно. Автор, явно не Гоголь. Он тоже персонаж. Гоголевский персонаж, который совершенно серьезно рассказывает историю пропавшего носа.
А где же Гоголь? Он, конечно же, спрятался, чтобы не выдать своего истеричного хохота.
Иначе рассказ бы не получился.
Ведь для рассказчика вся эта история весьма серьезна. Ибо он – один из них. Из гоголевских персонажей.
Кто же произносит вторую фразу?
“Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много неправдоподобного”.
Это тоже рассказчик?
Да нет же. Это – один из слушателей. Ибо рассказчик знает всю историю от начала до конца и не считает, что в ней “много неправдоподобного”. Он рассказывает историю пропавшего носа как подлинное событие.
Так кто же это?
Ясно. Эта фраза принадлежит слушателю, который, дослушав историю до конца, утверждает, что в ней много (!!!) “неправдоподобного”.
Это очень рассудительный слушатель, вдумчивый и интеллигентный. Он не хочет обидеть рассказчика мыслью о том, что в рассказе все полнейшая чепуха.
А кто следующий?
“He говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появление его в разных местах в виде статского советника...”
А это кто? Похоже на точку зрения какого-то чиновника из департамента. Не того ли, где служил Ковалев?
А может быть, и из “другого ведомства”.
“Как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию подавать о носе”.
Это, скорей всего, газетный экспедитор.
И тут же, боясь, что его уличат в корысти, добавляет:
“Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей”.
Следующий голос безо всякой аргументации и рассуждений дает оценку поведению Ковалева: “Но неприлично, неловко, нехорошо.”
Звучит довольно-таки либерально.
А вот, вполне возможно, слово полицмейстера, занимающегося личным делом арестованного цирюльника Ивана Яковлевича:
“И опять тоже – как нос очутился в печенном хлебе и как сам Иван Яковлевич?... нет, этого я не понимаю, решительно не понимаю”.
Но все эти высказывания – мелочь, ничто по сравнению с дальнейшим. Ибо дальше разговор продолжается на ГОСУДАРСТВЕННОМ УРОВНЕ и становится совсем уже небезопасным для рассказчика. Попахивает Сибирью. Вначале еще не так страшно – всего лишь обсуждение в цензурном комитете:
“Но что страннее, что непонятнее всего, – это то, как авторы могут брать подобные сюжеты”.
И вдруг дальше слышится мне высший державный голос:
“Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы”.
Уж не сам ли это царь-батюшка?
Нет-нет-нет! Просто, у страха глаза велики. Наверное, это просто какой-нибудь министр или тайный советник.
(А может, все-таки царь? Два раза про пользу отечеству
в одном предложении.)
Итак, сколько же мы насчитали?
Пять, семь, восемь?
“Да нет же, – скажет читатель. – Все эти подсчеты надуманы”. И будет абсолютно прав. Ибо количество участников финала – неисчислимо.
Это модель гоголевской России, ее уродливых институтов. Эта модель породила Ковалева и всех участников этого дикого сна (Нос-Сон).
А если я буду рассуждать на психологическом уровне, то перед нами – литература “потока сознания” – интереснейшего литературного явления, которое появится через сто лет после Гоголя. (Пруст, Джойс, Саррот и др.).
То есть перед нами – один-единственный говорящий медиум, который на подсознательном уровне преображаясь в различных героев вскрывает пороки России гоголевской эпохи.
Но самое невероятное впереди:
После того как мы забрались на высший уровень обсуждения, появляется справившийся с истеричным смехом Гоголь, и, подделываясь под речь своих героев, (ну точно Акакий Акакиевич Башмачкин из “Шинели”) вытаскивает из русского языка такое, что... А впрочем перечитайте сами:
“А, однако же, при всем при том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?... А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то”.
И как доказательство того, что я прав, говоря о многих участниках дискуссии – последняя фраза:
“КТО ЧТО НИ ГОВОРИ, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают”.
Вот какой уровень литературы.
И есть ли уровень выше?
Есть!!!
И знаете у кого?
У... Гоголя же. В его удивительной “Шинели”. Вы, наверное, испугались, что я буду пересказывать и рассуждать о “Шинели”? Нет. Ведь больше чем написано об этом произведении Гоголя уже трудно себе представить.
И то, на что я хочу обратить ваше внимание – лишь несколько деталей, которые свидетельствуют о сверхгениальности Гоголя.
“Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка”.
Возникает вопрос: почему “покойница матушка”, а не роженица? Да наверное, все просто: к тому времени, когда нам рассказывают эту историю, прошло много лет, и матушка Акакия Акакиевича уже }1мерла. В русском языке допускается такой оборот, не часто, но допускается. Например,“покойница говорила”. Хотя в этом случае, когда женщина рожает, вряд ли стоит называть ее покойницей.
Правда, чудачества Гоголя всем известны. Но вот далее:
“Родительнице предоставили на выбор любое из трех (имен. – М.К.) какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. “Нет, – подумала покойница (выделение всюду мое. – М.К.), – имена-то все такие”.
Ну не бред ли? Речь опять идет о покойнице, да которая еще к тому же и “подумала”!
Смиримся по той же причине, ибо ко времени рассказа матушка мертва, а Гоголь – чудак.
Читаем дальше:
“Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте: вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. “Вот это наказанье, – проговорила старуха”.
Что-о-о? Где старуха? Какая старуха? Она же только что родила ребенка? Может описка у Гоголя?
Читаем дальше:
“Еще переворотили страницу – вышли: Павенкахий и Вахтисий. “Ну уж я вижу, – сказала старуха, – что видно его такая судьба. Уж, если так, пусть лучше будет называться как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий”.
Совсем с ума сошел Гоголь! Мало того что у новорожденного мать “старуха” и “покойница”, так и еще отец у него был.
От кого же родился ребенок, и у кого родился ребенок?
(Акакий Акакиевич).
Это ли не театр абсурда?
Он самый.
Но и не только абсурда, но еще и символизма.
Потому что объяснение двум покойникам есть.
Нужно только внимательнее прочитать дальше.
Акакий Акакиевич уже работает чиновником для письма в департаменте:
“Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видимо, так и родился на свет совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове”.
Вот он, гоголевский абсурдизм, переходящий в символизм. Акакий Акакиевич родился “в вицмундире и с лысиной на голове”.
Он родился как персонаж. И когда он родился, отца уже давно не было, а мать была старухой.
И персонаж этот – ключ ко всем будущим героям Достоевского,
к театру абсурда,
к латиноамериканскому роману,
к экзистенциализму,
к роману “потока сознания”.
Мы немного поговорили об одном писателе, представляющем русскую литературу.
Но вы хорошо знаете сколько великих писателей дала Планете наша русская культура.
Она оказала воздействие на всю последующую музыку, театр, литературу, отношение к искусству.
Она научила мир воспринимать искусство не как милое времяпровождение, но как грандиозную силу самосознания, как космичность и одновременно как величайшую пластику.
Вот почему моя ненависть к советской власти в сочетании с моим преклонением перед русской культурой завязали очень сложный узел моего отношения к моей Родине.
Глава 10. Поэзия: клятва и заклятие
Поэзия, я буду клясться
Тобой, и кончу, прохрипев
Ты не осанка сладкогласца