на улицу в темное время суток. Зачем варвары разрушали Рим, вместо того чтобы им любоваться.
Нам кажется совершенно невероятным, когда мы читаем, как в эпоху Возрождения Римский Папа Лев X бегал с палкой за Микеланджело и угрожал побить последнего, если тот не закончит Сикстинскую капеллу в указанные самим Папой сроки.
Невозможно без улыбки читать, как Иоганн Себастьян Бах оправдывался перед городским начальством и нижайше просил прощения за то, что он позволил себе назвать дурным словом фаготиста из церковного оркестра. Невозможно без удивления читать письма Бетховена, в которых он без конца пишет о единственном предмете, который его волнует – о деньгах. Все это – какая-то суета, фантасмагория, клоунада. Но посмотрите фильм Ингемара Бергмана “Земляничные поляны”, пройдите по улицам и площадям “Вечного города”, послушайте Мессу си-минор Баха, Большую мессу Бетховена, войдите в Сикстинскую капеллу.
Да какие там папы с палками, какие фаготисты, какие деньги, какие варвары!
Словно не этот Бах, словно иной Микельанжелло, другой Бетховен!
Какие там “дубли номер 15” и “мотор”?
Где теперь все эти воевавшие, драчливые, сварливые люди?
Перед нами раскрывается иная картина мира.
Кто же они, эти странные гении в искусстве?
Почему этим бахам, бетховеным, рембрандтам, моцартам, шопенам так сложно живется в этом мире?
Читая Кузанского, можно понять, почему это так.
Дело в том, что гениальным творцам приходится жить одновременно в двух мирах: исчислимом и неисчислимом.
Первый, ограниченный мир установил вполне конкретные законы, придерживаясь которых, можно и нужно жить.
В этом мире существуют все основные математические величины, все сиюминутные нормы, необходимость продавать свой труд тому, кто взамен обеспечит более или менее приличные условия для существования физического тела Творящего. В этом мире есть масса условностей, правил общежития, правил выживания.
Второй мир, то есть, то пространство, которое не поддается логическому осмыслению, это – мир, объединяющий великую энергию Космоса с энергией тех, кому дано получать всеобщую космическую информацию, и транспортировать ее в условия Земли.
Между миром, ограниченным во всех направлениях,
и миром, где нет верха и низа, очень нелегко поддерживать контакт бесконфликтно.
Цель гениев – черпать энергию неизмеримого, безграничного мира и поддерживать ею энергию мира ограниченного.
Земному телу невероятно трудно сосуществовать в этих двух измерениях.
Отсюда – столь частые нервные истощения, отсутствие привычной земной логики в рассуждениях гениев.
Отсюда их одиночество, неумение устроить свою жизнь в соответствии с повсеместно принятыми нормами исчислимого мира.
Но если спросить у Гения, хочет ли он поменять свою беспокойную жизнь на жизнь обычного человека, то сколько бы Гений ни жаловался, он скажет, однако, твердое
“НЕТ!!!”
Ибо во-первых, он не сможет жить по-другому,
а, во-вторых, Гений подсознательно чувствует, что в этом мире ему дано задание и для него открыты иные измерения.
Борис Пастернак, прекрасно ощущая место художника в мире, написал:
“Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну –
Ты – вечности заложник
У времени в плену”.
Человек искусства продолжит заниматься своим делом чего бы это ему ни стоило, ибо без искусства, без связи с неизмеримым миром, с его энергетикой погибнет ограниченный мир, задохнется в своем сиюминутном практицизме. В какой-то степени искусство, как, впрочем, и религия – противоядие против мира, где техника старается заменить собой человека.
В сегодняшнем виртуальном мире появляется как никогда страшная опасность потерять Человека. Пользуясь компьютером и телевидением, человека можно зомбировать в каждом доме, его можно купить и продать так, что человек этого даже не заметит. Он и не заметит, что давно перестал принадлежать самому себе.
Сегодня, когда можно увидеть по телевизору одновременное уничтожение тысяч людей, а затем переключить программу и понаблюдать веселое шоу, становится страшно за человека. Если смерть многих тысяч можно заменить, переключить за долю секунды на комедию, то:
что же тогда – мучения Родиона Романовича Раскольникова по поводу совершенного им убийства “никчемной старушонки”?
Что такое – борьба Моцарта со смертью после нашего знания о коммунистических и фашистских лагерях?
Как оценивать человеческую жизнь после жуткого Беслана? Чего стоит эта жизнь?
Две дочерние религии иудаизма – ислам и христианство столкнулись в смертельной схватке.
Что может противостоять всем этим ужасам?
Быть может, то, что я напишу, звучит как утопия?
(Да пожалуй, так оно и есть!)
И все же
ИСКУССТВО!!!
Искусство и те, кто способен его воспринять.
Понятые всерьез и воспринятые на глубоком уровне творения гениев. Искусство подлинное никогда не обращается к толпе, но лишь к одному Человеку.
К его глубочайшим возможностям и способностям взывают
фуги Баха
и симфонии Моцарта,
картины Рембрандта
и романы Достоевского,
могучие соборы и мечети, устремленные в Космос, к своей великой колыбели.
Но способности к восприятию искусства не лежат на поверхности.
Как все подлинное, искусство требует погружения в себя. Сделать это как раз труднее всего, ибо мир ориентирован на поверхностность суждений, мгновенность восприятия, однозначность оценок.
Простейшие видеоряды и клипы вместо представлений, готовые литературные образы, кем-то приготовленные и сервированные в многочисленных телевизионных сериалах, вместо развития собственной творческой фантазии индивидуума.
Как противовес всему этому выступает стих Пастернака, который я хочу поместить здесь.
Когда я перечитываю такие стихи, как этот, то моя пошатнувшаяся вера в благополучный исход человеческой цивилизации крепнет, несмотря ни на что. Ибо раз в отдельных представителях человечества есть подобные состояния, то чисто теоретически оно может существовать как знаковая система, как представитель высочайших сфер человеческого духа. В этом стихотворении мандельштамовские требования “орудийности” поэзии существуют как высшее воплощение этой орудийности. Стихотворение хочется читать вслух.
Читать как заклинание.
Мчались звезды. В море мылись мысы.
Слепла соль. И слезы высыхали.
Были темны спальни. Мчались мысли,
И прислушивался сфинкс к Сахаре.
Плыли свечи. И казалось, стынет
Кровь колосса. Заплывали губы
Голубой улыбкою пустыни.
В час отлива ночь пошла на убыль.
Море тронул ветерок с Марокко.
Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.
Плыли свечи. Черновик “Пророка”
Просыхал, и брезжил день на Ганге.
Всего 12 строк...
В каких временах мы успели побывать?
И в каких странах?
В скольких культурах?
Для простого перечисления и объяснения мне придется использовать Намного большее количество слов, чем в самом пастернаковском стихотворении. И вы, при наличии некоторого опыта, можете сами попытаться сделать это. Я же попробую, насколько смогу, приоткрыть завесу над космичностью, невиданной философской глубиной этого шедевра русской поэзии XX века.
“Плыли свечи...”
Плыли, значит оплывали.
Но и плыли, ибо один из главных героев – Средиземное море.
Свечи как отражение звезд.
Звезд, которые мчались.
Но что это за странный образ: “мчались звезды”?
Ведь звезды неподвижны для наблюдателя?
Неподвижны, да, но только в случае с конкретно данным временем.
А дано безграничное время...
Ведь колосс, или Колосс Родосский, – одно из семи чудес античного мира был разрушен задолго до того, как на земле появился Пушкин и написал стихотворение “Пророк”. За время, прошедшее между разрушением Колосса и рождением Пушкина, звезды промчались с огромной скоростью на огромное расстояние.
Значит, начало стиха:
“Мчались звезды...”
превращает Время в фон.
Но фон чего?
Фон для безграничной и не имеющей пределов скорости мыслей.
Поэтому дальше так логично:
“Мчались мысли”.
Движение мыслей приравнено к движению звезд.
Но какой же отрезок времени описывает Пастернак?
Не меньший, чем нужно, чтобы море высохло до слепой соли.
Но высохшее море – не больше, чем высохшие слезы, или просыхающий черновик “Пророка”.
Но “слепла соль” –
это еще и слезы, соленые слезы. Слезы, слепящие глаза. Сфинкс, который загадал загадку из глубины своей Египетской цивилизации (“прислушивался сфинкс к Сахаре”). Но задал он ее представителю другой цивилизации – греческому царю Эдипу. (Кто утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех.) Перед нами – диалог цивилизаций.
Но при чем тут Пушкин?
Как при чем?
А Ибрагим Ганнибал!!! Прадед!!! Пушкина!!! И вновь “прислушивался сфинкс к Сахаре” – это же родословная Пушкина.
Ибо сфинкс – это и Санкт-Петербург. А значит, Россия разговаривает с Африкой!!! И Пушкин – их представитель.
Еще один диалог цивилизаций!!!
Окончание стиха: “Брезжил день на Ганге” в контексте отсутствия времени в стихе может восприниматься как начало еще одной цивилизации – индуистской.
Восходит солнце индуизма!!!
А “ветерок с Марокко”, который “тронул” море? И тут же: “Шел самум”. Ветерок – причина самума? Или опять разные времена? А “Были темны спальни”? Потому что свечи оплыли? Или отплыли? Со скоростью мчащихся звезд. Или еще не зажжены?
А вообще, все стихотворение-парафраз
на тему: А. С. Пушкин пишет стихотворение “Пророк” (?) (!)