Надо отметить, что по характеру своему Николай Соломонович очень подвержен был чужому влиянию.
Много лет спустя Мартынов обронил многозначительную фразу: «Приятели таки раздули ссору»[164].
Кто же были эти услужливые «приятели»? Неужели кто-то из членов лермонтовского кружка? А, может быть, приятели по совместной игре в карты в салоне Мерлини? Жаль, что не назвал их Мартынов. Но факт остается фактом: шло нарочитое взвинчивание Николая Соломоновича кем-то со стороны. Он сам признал это.
Биограф Лермонтова П. А. Висковатов, собравший сведения о гибели поэта от очевидцев событий, утверждал: «Нет никакого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем-либо из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей»[165]. По мнению П. А. Висковатова, подстрекателями могли быть «некоторые влиятельные лица из столичного общества, бывшие в тот год в Пятигорске». В своей книге[166] он перечисляет эту столичную знать (граф Ламберт и др.), но дает оговорку, что отнюдь не хочет бросить тень специально на кого-нибудь из этого списка. Боялся? Был неуверен?
Очень важно, что когда Павел Александрович задал вопрос князю Васильчикову: «А были ли подстрекатели у Мартынова?», последний не стал отрицать этого, а ответил уклончиво: «Может быть, и были»[167].
Биограф Лермонтова П. К. Мартьянов[168], изучавший данный вопрос в XIX веке в Пятигорске, в качестве подстрекателей, взвинчивающих Мартынова, смело называл посетителей аристократического салона генеральши Е. И. Мерлини.
По нашему мнению, «заговор» из центра, санкционированный царем или Бенкендорфом с целью физического устранения Лермонтова, можно полностью исключить. А вот подстрекатели, действующие по личной инициативе, действительно были, и не в единственном числе. Не верить П. А. Висковатову, П. К. Мартьянову, самому H. С. Мартынову мы не можем. И скорее всего, этими подстрекателями были представители аристократической столичной публики, с которыми встречался Николай Соломонович в городе и в салоне Мерлини. Особенно, нам кажется, были способны взвинчивать Мартынова его приятели по тайным карточным играм, проходившим поздними вечерами в доме Мерлини. Способен был на подталкивание Мартынова такой искусный интриган, как молодой князь Васильчиков.
Недругов у поэта всюду было предостаточно. Дело не только в том, что он был свободолюбивым и независимым поэтом, но и в том, что характер этого молодого офицера был очень тяжелым. Он легко наживал врагов. Сейчас, по прошествии более полутора столетий, назвать конкретных лиц, подталкивающих Мартынова к вызову, когда их постеснялись или побоялись указать в ближайшее время после дуэли П. А. Висковатов, П. К. Мартьянов и другие, уже практически невозможно. Но они, несомненно, были.
И, конечно, никто не советовал Мартынову убивать поэта, лишать его жизни. Лермонтова с помощью Николая Соломоновича просто хотели наказать, проучить, пустить ему кровь, попортить нервы. Мартынову советовали постоять за свою честь, защитить свое достоинство в духе дворянских традиций и правил, наказать дуэлью независимого, неучтивого, «ядовитого», «злого» (по их понятиям) человека.
Мы привели 8 причин, по которым, по нашему убеждению, H. С. Мартынов вызвал на поединок М. Ю. Лермонтова. Как видим, оснований для вызова «задиры» и «выскочки» Лермонтова у этого самовлюбленного ничтожества было предостаточно. Полиэтиологичность, многопричинность дуэли для нас несомненна! Не все причины имели равное значение, некоторые из них лишь смутно осознавались Николаем Соломоновичем, не все они анализировались, обдумывались в воспаленном мозгу его. Но, главное, они постепенно накапливались. Эти капли яда к Лермонтову, и мелкие, и средних размеров, и совсем уж крупные, накапливаясь в мозге, соединялись отрогами, медленно сливались друг с другом, постепенно превращаясь в одну большую ядовитую массу, пропитавшую, наконец, весь мозг Николая Соломоновича лютой злобой к поэту.
И ничего уже нельзя было сделать, чтобы предотвратить поединок. Никакие примирения уже были невозможны. Трещали кости черепа от набухшего, пропитавшегося лютой злобой мозга отставного майора.
Эта злобная масса просилась наружу, чтобы окружить Лермонтова и потопить его в своей ненависти.
И только повод, пусть самый мелкий, самый ничтожный, был нужен Мартынову.
В то несчастливое число, 13 июля, воскресенье, Верзилины устроили в своем доме танцевальный вечер. Очевидцем роковой ссоры Мартынова и Лермонтова оказалась Эмилия Александровна, которой и принадлежит наиболее подробное ее описание: «13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин… Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык наперебой. Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его „montagnard au grand poignard“[169]… Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: „Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах“, — и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: „Язык мой — враг мой“, — Михаил Юрьевич отвечал спокойно: „Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями“. Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора… После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: „Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?“ Мартынов ответил решительно „да“, и тут же назначили день»[170].
Обратим внимание на разительное несоответствие между ничтожным характером ссоры и ее трагическими последствиями. Танцы без заминки продолжались, никто из гостей даже не обратил внимания на краткое объяснение Мартынова с Лермонтовым. Не придал ему никакого значения и Лев Пушкин, по существу, единственный незаинтересованный свидетель ссоры. Ему и в голову не пришло, что за такую мелочь можно вызвать человека на дуэль, поэтому через двое суток для него как гром среди ясного неба прозвучало известие о гибели Лермонтова. Слова Михаила Юрьевича, что они с Николаем Соломоновичем уже на следующий день будут «добрыми друзьями», свидетельствуют о том, что и сам поэт не предполагал, что этот мелкий эпизод заслуживает выяснения отношений с пистолетами в руках.
Все говорит о том, что вышеназванный эпизод явился лишь поводом для вызова Лермонтова Мартыновым. Николай Соломонович пришел на вечер уже с твердо принятым решением вызвать «задиристого» поручика на поединок.
Дуэль Лермонтова и Мартынова состоялась около 18 часов 30 минут 15 июля 1841 года в 4-х верстах от Пятигорска, у северного склона горы Машук, недалеко от Перкальской скалы.
Последняя названа по имени ссыльного поляка Перкальского, который жил когда-то в сторожке неподалеку от скалы. Любопытно, что официальное «Место дуэли М. Ю. Лермонтова», где стоит обелиск работы Б. М. Микешина и которое осмотрели уже миллионы туристов со всех концов света, на самом деле расположено примерно в километре от истинного места поединка. Оказывается, в 1881 году ошиблась комиссия под председательством вице-губернатора Терской области Г. X. Якобсона и лермонтоведа П. А. Висковатова, созданная для определения места поединка.
Выбранная площадка для дуэли была очень неровной и включала участок дороги (старой), соединявшей Железноводск и Пятигорск, и примыкавшую к дороге небольшую поляну, окруженную кустарником. Место для дуэли было выбрано второпях, ибо, когда дуэлянты и секунданты, собравшиеся первоначально у немецкой колонии Каррас (ныне поселок Иноземцево), направились оттуда для выбора подходящего участка, их быстро нагоняла приближавшаяся к Машуку огромная грозовая туча.
Наиболее точно место дуэли описано в Акте осмотра места происшествия, которое проведено было следователями 16 июля в присутствии арестованных секундантов Глебова и Васильчикова: «Это место отстоит на расстоянии от города Пятигорска верстах в четырех, на левой стороне горы Машухи, при ее подошве. Здесь пролегает дорога, ведущая в немецкую николаевскую колонию (Каррас). По правую сторону дороги образуется впадина, простирающаяся с вершины Машухи до самой ее подошвы; а по левую сторону дороги впереди стоит небольшая гора. Между ними проходит в колонию означенная дорога. От этой дороги начинаются первые кустарники, кои, изгибаясь к горе Машухе, округляют небольшую поляну. Тут-то поединщики избрали место для стреляния»[171]. Как следует дальше из «Акта», барьеры были расставлены на дороге, вдоль нее.
Секундантами со стороны Мартынова являлись друг М. Ю. Лермонтова корнет М. П. Глебов, проживавший на одной квартире с Николаем Соломоновичем, и 22-летний князь А. И. Васильчиков, сын председателя Государственного совета, тайный недруг Михаила Юрьевича. Со стороны Лермонтова секундантами были его родственник (двоюродный дядя) капитан А. А. Столыпин и свояк Михаила Юрьевича князь С. В. Трубецкой[172]