Большинство россиян скорбело и негодовало. Среди людей передовых, мыслящих, образованных, многочисленных читателей смерть Михаила Юрьевича была воспринята как гибель «лучшей надежды России».
Можно было бы на этом остановиться, но это была бы не вся правда. Дело в том, что небольшие группки людей извергали поток брани и оскорблений в адрес погибшего и сочувственно относились к Мартынову. При этом прослеживается следующая закономерность. Люди, незнакомые лично с Лермонтовым, а знающие его только по литературным произведениям, в превосходной степени отзываются о Михаиле Юрьевиче. Наоборот, многие из лиц, близко знавших его при жизни (например, И. А. Арсеньев, H. М. Сатин, А. Ф. Тиран, П. Ф. Вистенгоф, Я. И. Костенецкий), весьма сдержанны в оценке или относятся к нему негативно. И виною тому опять же дерзкий, язвительный, тяжелый характер этого гениального, непревзойденного мастера стиха.
Начиная свой рассказ о судьбе палача, хочу подчеркнуть два обстоятельства. Во-первых, русский народ по натуре своей не злопамятен и в гневе своем удивительно отходчив. Во-вторых, в обществе нашем в XIX веке, о чем мы только что упоминали, находились люди, не любившие и даже ненавидевшие Лермонтова. Поэтому русское общество после злодейского убийства поэта раскололось на два лагеря. Большинство осуждало и клеймило убийцу, но раскаленная докрасна ненависть эта с каждым годом остывала и остывала, превратившись затем в снисходительную терпимость по отношению к этому добродушному и даже доброму с виду, но на самом деле — гнусному и мерзкому типу. С ним вместе жили, ели, пили, играли в карты, разговаривали, слушая его хвалебные, самоуверенные речи. Другая же, ничтожная как по количеству, так и по красоте души человеческой, часть русского общества, ненавидевшая поэта, радовалась его гибели и тайно или явно симпатизировала его палачу. Поэтому убийца великого русского поэта, гордости нации, не стал, как ни странно, в нашем обществе изгоем и жизнь прожил размеренную, спокойную и сытую.
Когда стали известны результаты высочайшей конфирмации, Мартынов был препровожден из Одессы в Киев и с 26 января 1842 года в течение 3-х месяцев содержался под арестом в Киевской крепостной гауптвахте. Срок церковного покаяния (епитимьи) для него должна была назначить Киевская духовная консистория.
Постановлением Киевской духовной консистории, утвержденным, за отсутствием высокопреосвященного Филарета, архиереем Иеремием, Мартынову была наложена 15-летняя епитимья. Такой длительный срок церковного покаяния был определен потому, что консистория приравняла убийство на дуэли к умышленному убийству В течение всего этого срока Мартынов должен был жить в Киеве, пребывая на территории Киево-Печерской Лавры.
Вначале решение о 15-летнем сроке епитимьи ввергло Николая Соломоновича в настоящий психический шок. Он тут же принялся строчить ходатайства в Синод о смягчении приговора Киевской духовной консистории и уменьшения срока епитимьи. Очевидно, он предполагал тяжелые условия своего пребывания в Киеве. Это потом он разберется, что к чему, и возрадуется решению императора определить ему этот райский уголок земли для «покаяния». Да и, в самом деле, кто из нас не хотел бы пожить несколько лет в столице Древней Руси, в этом сказочно красивом городе, величественно раскинувшемся на берегах великого Днепра?
Мартынов отбывал церковное покаяние в Киеве с полным комфортом. Он занимал прекрасную квартиру в одном из флигелей Киево-Печерской Лавры, имел богатую обстановку. Пребывание Мартынова в Киеве проходило под покровительством военного генерал-губернатора Д. Г. Бибикова. Семейство Мартыновых было с Бибиковым в свойстве, а вскоре и в родстве, так как дочь старшей сестры Николая Соломоновича, Елизаветы Соломоновны Шереметевой, вышла замуж за сына Бибикова.
П. А. Висковатов так пишет о житье-бытье Мартынова во время церковного покаяния: «Киевские дамы были очень им заинтересованы. Он являлся изысканно одетым на публичных гуляньях и подыскивал себе дам замечательной красоты, желая поражать гуляющих и своим появлением, и появлением прекрасной спутницы. Все рассказы о его тоске и молитвах, о „ежегодном“ навещании могилы поэта в Тарханах — изобретения приятелей и защитников. В Тарханах, на могиле Лермонтова, Мартынов был всего один раз проездом»[216]. Вот вам и кающийся грешник, усердно замаливающий свой грех в Лавре!
Как было установлено впоследствии, Мартынов в первые годы ссылки ежегодно 15 июля усаживался за письменный стол и строчил царю и в Синод ходатайства о смягчении своей участи. Помимо этого, он регулярно писал просьбы о поездках в Петербург, Москву, Воронеж. В столице ему почти во всем шли навстречу. Обер-прокурор Синода разрешал ему поездки в Москву и Воронеж. А в 1844 году Мартынов решил из ссылки отправиться… за границу! Он написал в Синод просьбу отпустить его для лечения водами за границу, приложив к бумаге медицинское заключение о своем «пошатнувшемся» здоровье и ходатайство своего родственника Бибикова. Обер-прокурор Синода обратился к генералу А. Ф. Орлову, начальнику III Отделения. Последний, естественно, наложил резолюцию: «Невозможно…»
Да, наверное позавидовали бы такой «ссылке» пребывавшие в это же время где-нибудь в промозглом сибирском Ялуторовске ссыльные декабристы!
Вскоре Мартынов женился на прехорошенькой даме и зажил счастливой семейной жизнью. Вот тебе и епитимья!
Благодаря многочисленным просьбам Мартынова и ходатайствам генерал-губернатора Бибикова Святейший Синод уже в 1843 году сократил срок покаяния с 15 до 5 лет, а 25 ноября 1846-го освободил Мартынова от епитимьи. Мартынову был разрешен переезд в Москву. Но уж так понравилась Николаю Соломоновичу такая «ссылка», что он еще несколько лет прожил в Киеве и лишь затем отправился в Москву, где разместился в собственном доме.
Вот такое «наказание» понес отставной майор Мартынов за убийство великого русского поэта М. Ю. Лермонтова.
Мартынов жил в Москве довольно богато. Ф. Ф. Маурер, владелец красивого московского особняка, утверждал впоследствии, что Николай Соломонович частенько вел в его доме крупную карточную игру. Более того, Маурер уверял, что это было единственным доходом Мартынова. Вероятно, слава великого карточного шулера, его дяди Саввы Мартынова, не давала Николаю Соломоновичу покоя.
В. М. Голицын в своих воспоминаниях о «старой» Москве, рассказывая о московском обществе 1870-х годов, писал: «Не могу не упомянуть о Мартынове, которого жертвой пал Лермонтов. Жил он в Москве уже вдовцом, в своем доме в Леонтьевском переулке, окруженный многочисленным семейством, из коего двое его сыновей были моими университетскими товарищами. Я часто бывал в этом доме и не могу не сказать, что Мартынов-отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку „Статуя Командора“. Каким-то холодом веяло от его фигуры, беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом… Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты, причем его партнеры ощущали тот холод, который присущ был самой его натуре»[217].
Особенное понимание Мартынов находил в английском клубе, членом и завсегдатаем которого он был. Здесь собирались московские тузы, богатые и знатные люди, буржуа с либеральными взглядами. В этой среде он был любим и уважаем. Здесь у него было много защитников. Они называли его «благороднейшим человеком», ставшим жертвой жестокого характера поэта.
Поговаривали, что Мартынов ежегодно в роковую дату, 15 июля, ездил в один из окрестных монастырей Москвы, уединялся там и служил панихиду. Очевидно, так оно и было. И в этом нет ничего удивительного. Ведь Николай Соломонович был по характеру своему артист и позер. Рудольф Баландин пишет: «…геростратова слава устраивала посредственного во всех отношениях — кроме честолюбия и самомнения — Мартынова»[218]. Ну, на самом деле, кем бы был Мартынов в обществе без этого клейма убийцы Лермонтова? Отставной майор, карточный игрок, поэт-дилетант, стихи которого никто не публикует и никто не читает. В общем, неудачник в жизни. А так он всегда на виду, на него все смотрят (не важно, что большинство — не с состраданием, а с некоторым презрением), пытаются поговорить, познакомиться и т. п.
Раскаяние Мартынова было показным, а не искренним. Он действовал на зрителя, устраивая целые спектакли с посещением церкви 15 июля, а в действительности нисколько не раскаивался и временами недобро отзывался об убиенном им человеке.
Маурер, Бетлинг и другие господа из московского окружения Мартынова вспоминали, что Николай Соломонович нередко в беседах, особенно в тесных мужских компаниях, пытался оправдаться в произошедшей много лет назад трагедии. Он утверждал, что причиной раздора послужил нечестный поступок Лермонтова, якобы распечатавшего письмо к нему, обвинял поэта в неблаговидном поведении по отношению к его сестре, нелестно отзывался о секундантах, «раздувших ссору», серьезно пытался убедить собеседников, что он даже не умел стрелять из пистолета и не хотел убивать Лермонтова, попав в него совершенно случайно.
К Мартынову неоднократно обращались не только устно, но и печатно, с просьбой написать воспоминания о Лермонтове и их дуэли. Дважды Николай Соломонович начинал свои записи и оба раза бросал, написав всего по нескольку страниц. Дальше воспоминаний о совместной учебе в Школе юнкеров он не пошел.
Мартынов прожил 60 лет и умер спустя 34 года после дуэли — 25 декабря 1875 года.
«Сегодня минуло ровно тридцать лет, как я стрелялся с Лермонтовым на дуэли, — писал в своей „Исповеди“ Мартынов. — Переносясь мысленно за тридцать лет назад и помня, что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окончена и