[240]. В этих экспериментах, с расстояния 10 м пуля, выпущенная из Кухенройтера, свободно пробивала грудную клетку насквозь. По точности стрельбы «кухенройтер» нисколько не уступает пистолету системы Макарова, которым была вооружена в последние десятилетия Советская Армия и милиция.
Ни В. Захаров, ни А. Очман не дают справедливой оценки поведению Мартынова и секундантов во время следствия, которые писали друг другу записки, отрабатывали выгодные им показания, многое просто утаивали. Авторы терпимо относятся к этим нарушениям законности, называя это «ложью во спасение»: мертвому уже не поможешь, а живых участников дуэли нужно было выгородить, пусть далее и путем лжи и обмана. Но дело в том, что в результате лживых показаний Мартынова и секундантов произошло очернительство личности великого поэта.
Почему H. С. Мартынов и А. И. Васильчиков, к слову, всеми правдами и неправдами также защищаемый Очманом, если уж они так любили Лермонтова и чувствовали свою вину в его смерти, не признались честно и открыто в своих грехах и не повинились, а, спасая свою шкуру, всячески выгораживали себя? Записки, изобличающие их лжесвидетельства, сохранились для истории и опровергнуть их невозможно.
Один из главных пунктов лжесвидетельства — от следствия утаено жестокое условие трех выстрелов, по которому Мартынов имел возможность с трех попыток с очень близкого расстояния поразить Лермонтова. Бесчеловечные условия дуэли были совершенно не адекватны той мелкой ссоре в доме Верзилиных, которая послужила поводом для вызова. Причем составители условий (сторона Мартынова) уже знали, что Михаил Юрьевич категорически отказывается от своего выстрела, а следовательно, Мартынов будет стрелять в обезоружившего себя противника. Как известно, Лермонтов, по свидетельству Н. П. Раевского, отказался от своего выстрела еще в первой половине дня 14 июля.
По условиям, стрелять можно было до трех раз, если противник не убит с первого или второго выстрела. Таким образом, дуэль состояла из трех раундов с разведением соперников на крайние точки перед началом каждого раунда.
Во время следствия секунданты сделали подсказку Мартынову исключить из своих показаний упоминание о смертельных условиях дуэли: «Не упоминай о условии трех выстрелов…»
Мартынов выполнил такую ценную для него рекомендацию.
По тем же условиям, стрелять могли только после счета «Два», по команде «Три» раунд дуэли автоматически считался законченным, стрелять уже запрещалось, дуэлянтов должны были развести на крайние точки. На следствии Мартынов и секунданты подло скрыли, что Николай Соломонович выстрелил после счета «Три», нарушив дуэльные правила! По дуэльному кодексу де Шатовиллара, стрелять после оговоренного счета «Три» считалось преступлением-убийством! Ведь соперник в это время, как правило, расслаблялся, не сохранял уже защитную полубоковую позицию тела, не прикрывал жизненно важные органы рукой или оружием. «Честный человек, скорбящий по убиенному приятелю», как представляет Мартынова А. В. Очман, обязан был без утайки сказать на следствии, что он выстрелил в нарушение дуэльных правил, когда время для выстрела уже истекло!
Предполагаю, что после команды «Три» Лермонтов мысленно уже решил: «Пронесло, все же не решился Мартышка на выстрел», расслабился, посчитал, что дуэль уже закончилась, сейчас будут шампанское пить, и сказал свою губительную фразу об обидчивом дураке, которого он не желает лишать жизни.
По А. Очману и В. Захарову — Лермонтов погиб по непредсказуемому, нелепому стечению обстоятельств, и никакой вины Мартынова в смерти поэта нет. Более того, Мартынов у них предстает в ореоле мученика, которому мертвый Лермонтов испортил всю жизнь. «Мартынов, отрицая вину в умышленном злодеянии, до конца дней своих мучился грехом смертоубийства, и ежегодные панихиды, заказываемые им в день гибели поэта, — сознательная, искренняя дань во искупление неисправимо совершенного», — заключает А. В. Очман[241].
Так ли это на самом деле?
По российским законам того времени отставной майор Николай Соломонович Мартынов совершил преступление и был осужден военным судом 30 сентября 1841 года по статьям 392 и 393 Свода военных постановлений «к лишению чинов и прав состояния». Таким образом, государство официально признало его преступником.
Современники расценили дуэль, как совершенную «против всех правил и чести»[242]. С гневом обрушились они на Мартынова, считая, что он совершил «зверский», «бесчеловечный» поступок. Московский почт-директор А. Я. Булгаков утверждал: «Мартынов поступил как убийца»[243].
Однако убийца великого русского поэта, гордости русской нации, не стал, как ни странно, в нашем обществе изгоем и жизнь прожил размеренную, спокойную и сытую.
По высочайшей конфирмации Николая I было «повелено: майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию».
Постановлением Киевской духовной консистории Мартынову была наложена 15-летняя епитимья. В течение всего этого срока Николай Соломонович должен был жить на территории Киево-Печерской лавры, соблюдать усиленный пост, совершать под наблюдением продолжительные ежедневные молитвы. Запрещалось участие в светской жизни, балах и вечеринках.
Однако Мартынов отбывал церковное покаяние в Киеве с полным комфортом. Он занимал прекрасную квартиру в одном из флигелей лавры, имел богатую обстановку. Ему покровительствовал киевский генерал-губернатор, его родственник Д. Г. Бибиков. П. А. Висковатов так описывает житье-бытье «кающего грешника Мартынова» во время епитимьи: «Киевские дамы были очень им заинтересованы. Он являлся изысканно одетым на гуляньях и подыскивал себе дам замечательной красоты, желая поражать гуляющих и своим появлением, и появлением прекрасной спутницы. Все рассказы о его тоске и молитвах, о „ежегодном“ навещании могилы поэта в Тарханах — изобретения приятелей и защитников. В Тарханах, на могиле Лермонтова, Мартынов был всего один раз проездом»[244].
Вот вам и кающийся грешник, усердно замаливающий свой грех в лавре.
Уже в августе 1842 году он написал в Синод ходатайство о смягчении своей участи. Ежегодно в день совершенного убийства — 15 июля — он, вместо слез и раскаяния, усаживался за письменный стол и строчил царю и в Синод подобные прошения.
В 1843 года Мартынов женился на молодой красавице с большими связями — дочери киевского губернского предводителя дворянства — и зажил счастливой семейной жизнью. После «медового» месяца он на пару с юной женой совершил 3-месячную поездку в Санкт-Петербург и Москву.
Вот тебе и епитимья!
В декабре 1846 года Святейший Синод освободил Мартынова от епитимьи. Таким образом, он вместо 15 лет совершал покаяние всего 4 года, а если вычесть из этого срока его продолжительные поездки (в Москву, Санкт-Петербург, Воронеж), то — не более 2 лет!
Вот такое «наказание» понес отставной майор Мартынов за убийство великого русского поэта М. Ю. Лермонтова.
Мартынов переехал в Москву, жил в полном достатке в богатом собственном особняке. Имел родовое имение Знаменское. Основным источником дохода была крупная карточная игра.
Сексуальное здоровье его сохранялось десятилетиями, так что прелестная жена родила ему целых 11 детей! Повзрослев, они дружно принялись защищать отца, в том числе и в печати.
Особое понимание Мартынов находил в респектабельном Английском клубе, открытым только для избранного круга богатых и знатных людей. В этой среде он был любим и уважаем, здесь у него было много защитников. Они называли его «благородным человеком», ставшим жертвой тяжелого характера поэта.
Существует легенда, что ежегодно в день дуэли Мартынов ездил в один из окрестных монастырей Москвы и заказывал панихиду в память «убиенного боярина Михаила».
Я этому охотно верю и не вижу ничего удивительного. Ведь Николай Соломонович был по характеру своему артист и позер. Геростратова слава устраивала посредственного во всех отношениях Мартынова.
Кем бы был Мартынов в обществе без этого клейма убийцы Лермонтова? Отставной майор, карточный игрок, поэт-дилетант, стихи которого так и не были опубликованы. А так он всегда на виду, на него все смотрят, пытаются поговорить, познакомиться, рассказывают знакомым, что «живьем» видели убийцу Лермонтова.
Так, В. М. Голицын в своих воспоминаниях о «старой» Москве, упустив в изложении многих замечательных людей и ряд интереснейших событий, не преминул упомянуть об «убийце поэта»: «…Мартынов — отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку „Статуя Командора“. Каким-то холодом веяло от его фигуры, беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом… Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты…»[245].
Кстати, о стихах H. С. Мартынова. Удивляет и поражает та радость, с которой он описывает угон скота, сжигание аулов и посевов, разорение жителей Северного Кавказа.
Мучила ли Мартынова совесть после того, как он застрелил Лермонтова?
«Возможно, мучила»[246], — считает В. А. Захаров. «До конца дней своих он мучился содеянным»[247], — уверен А. В. Очман. По нашему мнению, раскаяние Мартынова было не искренним, показным. Он действовал на зрителя, устраивая целые спектакли с посещением церкви 15 июля, а в действительности нисколько не раскаивался и частенько недобро отзывался об убиенном им человеке.
Так, Бетлинг, Маурер и другие господа из московского окружения Мартынова вспоминали, как Николай Соломонович в беседах нередко пытался оправдаться и обвинить погубленного им человека. Он утверждал, что причиной раздора послужил де нечестный поступок поэта, якобы распечатавшего письмо к нему, обвинял Лермонтова в неблаговидном поведении по отношению к его сестре Наталье, нелестно отзывался о секундантах, «раздувших ссору» и т. п.