– То есть, чем больше я думаю о нем, тем сильнее он любит Ее Величество? – озадачено уставилась она на Дьявола.
Он утвердительно кивнул.
– Наложи грех на грех – и из двух грехов земля выберет меньшее зло. Примерно так: больно – когда много «больно», а без «больно» – уже не больно. Чем живут вампиры? Тем, что земля кричит о желании видеть их, любить, совершать ради них подвиги. А если ты совершенно противоположное изрыгнешь, как оно без любви-то им будет? Ради этого можно и умереть… Я бы без раздумий умер, чтобы постыдное одеяние на себе не носить.
– Это о чем? – насторожилась Манька. Сердце кольнуло нехорошее предчувствие. Если Дьявол заговорил о своей смерти, умирать придется ей.
– Мы о твоей смерти, – подтвердил Борзеевич ее худшие опасения. – С проклятием твоим далеко не убежим. Жили тихо-мирно, людей не трогали, они нас… А теперь что? Духам войну объявили… Все с ног на голову. Не будет нам покоя… – Борзеевич махнул рукой и расстроенный скрылся в гроте. Высунулся, договорив: – Но умереть надо умно, чтобы грех не на тебя упал, а на Благодетелей. :::
– Опять умирать? – возмутилась Манька.
– Смерть смерти рознь, – Дьявол заглянул в простенький рисунок, повертел в руках. – Проткнуть зад трезубцем? Отчего же мне быть против? – пожал плечами. – Лишь бы трезубец торчал не из твоего зада! Ты и так в Аду, только еще не полностью. Предлагаю совершенно радикальный способ облегчить свое состояние в Аду, лишив вампира бессмертия… Если бы я был адвокатом и понимал, что наказание неизбежно, я предложил бы именно такой вариант, который сведет наказание к минимуму. Ты не представляешь, как мерзко приготовляют тебя ко встрече с Судьей, и я бы на твоем месте лучше вернул долг, пока есть такая возможность.
– Я бы тоже – где столько добра взять? – наотрез отказалась Манька.
– Видишь трезубец? – Дьявол сунул рисунок ей под нос. – За этот трезубец я повешу на тебя все грехи, которые вампир совершил под принуждением. Он торчит из твоего зада, направлен на вампира. И втыкается в него, когда тот начинает сомневаться. А обесточить его можно таким грехом, который все их грехи перекроет.
– ??? – Манька тупо пыталась понять, о чем Дьявол говорит.
– Предположим, земля имеет противозаконный ужас, который исторгается в ум вампира, как призыв к действию. Ты обвиняешь землю в содействии преступлению и всаживаешь такой заряд добрых помыслов, что из двух мудрых наставлений ей приходится выбирать самое убедительное… Я, правда, Маня, сделал все возможное, чтобы помочь, – мягко оправдался Дьявол. – Мне жаль… Ты не плохой человек. Если тебе так легче, то да, я чувствовал бы горечь сожаления, что твою жизнь пустили под откос… Если бы умел… Я никогда… редко, во всяком случае, обманывал тебя, – он сочувствующе прослезился, смахнул слезу рукавом, взял себя в руки, голос его стал тверд. – Устранившись сейчас, потом ты сможешь отсудить у вампира все дни, которые он украл у тебя, чтобы пройти по земле еще раз и собрать червей.
– Это как? – Манька силилась понять Дьявола.
– Когда-то я сказал: «Припомни мне – станем судиться, говори ты, чтобы оправдаться» Я от своих слов не отказываюсь. У тебя будет такая возможность. Но, если трезубец все время торчал над вампиром, как дамоклов меч, как могу не потыкать им в тебя и согласиться с тем, что ты доброе начало? И когда будешь обвинять вампира, как Судья обязан сказать: «Маня, не он, а ты ограбила его! Да, виноват, но ты – первопричина!» Ты, Манька, не приносишь мне агнцев во всесожжение, жертвами не чтишь меня… – обвинил ее Дьявол. – Я не заставляю тебя служить мне хлебным приношением, не отягощаю фимиамом, ты не покупаешь мне благовонной трости за серебро, туком жертв не насыщаешь, но грехами твоими затрудняешь, беззакониями отягощаешь. И долго мне терпеть? Вампир проклял тебя, но это не повод, чтобы переложить на него всю вину и ответственность за вас двоих. То, что сделано людьми, под силу исправить человеку.
– У меня агнцев нет, одни образины, сам говоришь, пустыня… – откуда жертвы? – возмутилась она. – И как, интересно, я могу служить хлебным приношением, если фимиам ума не достает? Благовонной трости… Кто станет слушать проклятого? Найди такого дурака, который помолится на тебя! И какой тук, если больные уходят из жизни, не интересуясь, это суицид от болезни или по жизни? Ведь даже ты смотришь туда же, куда люди смотрят!
– Вот, так и скажешь, когда будем судиться! – подучил Дьявол. – Но истинно, каждый день усугубляешь грех перед душой. Вот ты стояла тут и думала: «Добрая душа моя, интеллигентная, отказалась от меня не во славу себя, а от немощи моей, как жить-то ей было?» – и оправдала преступление ближнего, – он взглянул строго. – Земля его изнемогает от тяжести наложенного бремени, гудит день и ночь, не отдыхает и не закрывает уст, работает радио двадцать четыре часа в сутки, качая силу земли. А ты, вместо того, чтобы понять и пожалеть ее, положила еще в огород один камень. Если вампир виновен, помнить надо каждую минуту, утвердится в мысли, чтобы иные автоматически отметались, как у вампира добрые мысли о тебе.
– А что, нельзя там… на земле… с избами? Ну, пьют кровь, ну и пусть пьют, мне-то что? Как на духу, Дьявол, мне от этого уже ни холодно, ни жарко. Единственное, о чем болит… – она хотела сказать «душа», но запнулась. – … голова, так это об избах и о земле, как сохранить это все.
– Маня, эка тебя куда понесло! Было бы твое! – опешил Дьявол. – Документ покажи! Может, вампиры не смогут войти в ту землю, но что мешает им продать это все людям, которые придут и скажут – теперь это наше, иди-ка ты, откуда пришла! И закончилась твоя сладкая жизнь, – похоронно произнес он. – Осталась в прошлом. Я долго думал… Посмотри, вот полмира, которые принадлежат Благодетельнице, а за ним еще полмира, которые тоже кому-то принадлежат. Избавлюсь ли я когда-нибудь от этой язвы? – Дьявол тяжело вздохнул. – На Крыше Мира истаиваю от своего проклятия…
Он поманил ее за собой, откуда они спустились вниз. А когда подошла, встал сзади и поставил кругляшки из своих пальцев к ее глазам. Кругляшки из пальцев Дьявола оказались лучше любого бинокля. Да что там бинокля – она случайно поймала в обозрение звезду, которая стала как солнце, только еще больше, и глазам не больно.
А она-то смеялась над ним…
– Смотри! – сказал Дьявол, направляя окуляры из пальцев за первую вершину.
Видела она только край своей земли, мешала гора, но…
О, Боже, небо было закрыто тучами и охвачено огнем. Зарево тянулось от края до края. Земля горела, над нею поднимался черный дым, копоть, сверкало и полыхало, будто гроза, только молнии были другими.
Ужас вошел в оледеневшее сердце и разум сковав кости ужасом.
– Вампиры. Твой Мучитель и Благодетельная Царствующая Особа. Я надеялся, кинутся по нашим следам в горы, и тут, среди тающих снегов мы укроемся где-нибудь. Но нет… – Дьявол повысил голос. – А как ты думала, будут терпеть некую Маньку, которая отхватила кусок государства, не заплатив ни копейки? Да еще и Благодетельницу разорить решилась!
– Но ты же… Сам же… – Манька оперлась на скалу, чтобы удержаться на ногах. Лицо стало каменным, мышцы отнялись, коленки ослабли и подогнулись.
– Я – Дьявол, мне положено сделать беленькое черненьким, а черненькое беленьким… – с издевкой напомнил он. – В общем так, Маня, мы посовещались и решили, или мы все, или ты одна… Если Его Величество перестанет быть человеком, смысла воевать со мной и моими мудрыми исполнителями у вампиров не будет. Так они оставят в покое и землю, и избы, и Борзеевича… Там водяной, там лесной, там все, кем я дорожу, а теперь все они под угрозой исчезновения… Вампир не станет рассуждать, кому и с кем намылить шею: кто не с ним – тот против него. А когда против никого не будет, вроде как и прибить-то некого. Пока избы у тебя – они будут их домогаться, не будет тебя – забудут в тот же миг. Маня, верни им долг раньше, чем оберут нас до нитки!
– Как? И Борзеевич? – выдохнула она с отчаянием. Проглотила ком и подошла к краю пропасти – глянула вниз. И отпрянула. Дна было не видно. Где-то там, на половине высоты девятой вершины, плыли облака. Перистые, кучевые остались ниже. Она взглянула на Дьявола с замиранием сердца. Ну, конечно же, вот сейчас он ей скажет: «Нет, все не так! Ты неправильно поняла…»
– Маня, прыгай! – настойчиво попросил Дьявол, кутаясь в плащ, уступив место на уступе. – Но я посоветовал бы более изысканный способ. Например, проткнуть сердце Дьявольской стрелой! Мы все же с Борзеевичем рассчитывали, что когда-нибудь, когда все уляжется, достать твой замороженный трупик и предать земле. Чего ему тут сделается? А там… – Дьявол ступил на край пропасти и тоже посмотрел вниз, – от тебя, пожалуй, уже и не останется ничего…
Манька знала, что Дьявол всегда был бессовестным циником.
Но не до такой же степени!
Она сверлила его взглядом, искренне пожалев, что ни разу не поранилась стрелой. Стрелы у Дьявола были не простые – могли убить, а могли, как его кинжал, достать врага там, где враг был неуязвим. Смерть или не смерть предлагал он ей? Да, а какую совесть надо иметь, чтобы заточить человека на сто тысяч лет в каменный саркофаг только за то, что соблазнился мольбами и потер лампу?! Он миллионы, миллиарды, триллионы человеческих сознаний хладнокровно отправлял в Бездну каждый день, каждую минуту, как будто чиркал спичками по коробку, собирая огонь, который исторгался в виде некоторого количества энергии, из которой лепил атомы.
Вот дураки-то! Встали и пошли… Даже не обиделись… А она бы не простила… Правильно, наверное, тяжело тысячелетия с обидою лежать. За год не такое простишь, а там – вечность…
Значит, убить себя – это и была та самая правильная мысль, из-за которой она пустилась в столь далекое путешествие? Надо же, какая горькая ирония судьбы.
– Опять?!
– Что значит – опять? – испытующе строго взглянул на нее Дьявол. – Тогда ты… умерла, но не полностью, а сейчас… Оборотни же умирали!
Правильно, Манька прищурилась, никто ей не предлагает поверить в себя… Жалко, что стрелы о