В безмятежные доперестроечные времена миллионы рядовых партийцев исправно платили взносы, 114 партийных издательств и 81 типография безотказно передавали ЦК всю огромную прибыль, и, что самое главное, не существовало четкой границы между партийными и государственными финансами, а потому предшественникам Н. Кручины не надо было ломать голову над тем, где бы раздобыть деньжат. Ему же досталась другая доля.
Перестройка сильно проредила партийные ряды, газеты и журналы взбунтовались, — число данников ЦК неуклонно сокращалось, зато все больше появлялось людей, которые во всеуслышание подвергали сомнению десятилетиями внедрявшуюся в общественное сознание мысль о том, что «народ и партия едины». Дело дошло до невиданного и неслыханного: от партии потребовали финансового отчета. Николай Ефимович Кручина стал первым в истории управделами ЦК, которому пришлось держать публичный ответ о доходах и расходах КПСС.
Конечно, он волен был как угодно дозировать количество правды в этом ответе, поскольку у общества еще отсутствовала возможность его проверить, но сам факт открытого вмешательства «посторонних» в самую интимную сферу деятельности ЦК говорил о том, что в прежнем комфортном режиме партии уже не жить.
В ведомстве Кручины не было людей, которые знали, как можно жить по-другому, и поэтому возникла идея о привлечении специалистов из «боевого отряда партии» — КГБ. Так у Николая Ефимовича появились новые подчиненные — офицеры разведки, отлично разбирающиеся в хитростях западной экономики. В их задачу входила координация экономической деятельности хозяйственных структур партии в изменившихся условиях. Проще же говоря, они должны были научить партию быстро делать большие деньги и надежно их прятать.
Уроки пошли впрок. Партия стремительно обезличивала свои миллиарды при посредстве специально создаваемых фондов, предприятий, банков, здшифровывала заграничные счета, формировала институт «доверенных лиц», этаких карманных миллионеров при ЦК. Все это гарантировало стабильный и анонимный доход в условиях самых экстремальных, вплоть до жизнедеятельности в эмиграции или подполье. Словом, у Николая Ефимовича Кручины имелись все основания быть довольным результатами работы.
Но с треском провалившийся путч нанес сокрушительный удар по КПСС. Кучка верных сынов партии — гэкачепистов — оказалась для нее опаснее, чем все демократы, вместе взятые. Ситуация изменилась с гибельной быстротой — все то, что вчера еще в секретных партийных отчетах скромно именовалось «коммерческой деятельностью», приобрело ярко выраженный криминальный. характер и могло расцениваться уже как контрабандное перемещение валютных ценностей через государственную границу (ст. 78 УК РСФСР), нарушение правил о валютных операциях (ст. 88). и умышленное использование служебного положения в конкретных целях, что вызвало тяжкие последствия для государственных и общественных интересов (ст. 170 часть 2).
В тот последний свой вечер Николай Ефимович никуда из дома не отлучался, и никто, кроме старшего сына, Сергея Николаевича, его не посещал. В полночь дежурный офицер охраны, как всегда, закрыл дверь в дом.
Из показаний 3. И. Кручины:
— …После 22 часов он велел мне идти спать, а сам собирался еще поработать. Около 22.30 прилег на диван в своем кабинете и уснул. Я пошла к себе. Однако заснуть мне не удалось, так как на душе было неспокойно. Я не спала практически всю ночь. В 4.30 я посмотрела на часы и мгновенно уснула.
Проснулась я от сильного стука в дверь. Когда я вышла из спальни, меня встретил сын Сергей и работники милиции.
Из показаний Евланова:
— …В 5.25, находясь внутри здания, я услышал сильный хлопок снаружи. Впечатление было такое, как будто бросили взрывпакет. Выйдя на улицу, я увидел лежащего на земле лицом вниз мужчину. Немного поодаль валялся сложенный лист бумаги…
Это была одна из двух оставленных Николаем Ефимовичем записок: «Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу. Н. Кручина».
Вторую записку нашли в квартире: «Я не преступник и заговорщик, мне это подло и мерзко со стороны зачинщиков и предателей. Но я трус. (Эта фраза подчеркнута. — Прим. авт.)
Прости меня Зойчик детки внученьки. (Без запятых. — Прим. авт.)
Позаботьтесь, пожалуйста, о семье, особенно вдове.
Никто здесь не виноват. Виноват я, что подписал бумагу по поводу охраны этих секретарей. (Имеются в виду члены ГКЧП. — Прим. авт.) Больше моей вины перед Вами, Михаил Сергеевич, нет. Служил я честно и преданно.
5.15 мин. 26 августа. Кручина».
Следственная бригада, работавшая на месте происшествия, установила, что перед смертью Н. Кручина не подвергался физическому насилию и не уничтожал каких-либо бумаг. В квартире в целости и сохранности находились документы, проливающие свет на многие секреты ЦК, в том числе и финансовые. Это досье положило начало большой следственной работе по выделенному в отдельное производство делу о деньгах партии. И, пожалуй, только когда оно завершится, станет окончательно ясно, что за страх — перед кем или перед чем? — заставил последнего управляющего делами ЦК КПСС Н. Е. Кручину выброситься с балкона своей квартиры ранним утром.
До 19 августа 1991 года судьба была более чем благосклонна к Сергею Федоровичу Ахромееву. Он остался жив, провоевав с 1941-го по 1945-й на самых смертоносных фронтах Великой Отечественной — Ленинградском, Сталинградском, Южном, 4-м Украинском. После войны уверенно одолел крутой подъем воинской карьеры до ее маршальского пика. И, выйдя в отставку, не затерялся в пенсионерской тени, — остался у дел и на виду, заняв по просьбе президента Горбачева пост его советника.
Судьбе было угодно, чтобы жизненный путь маршала Ахромеева пролегал только вперед и вверх и закончился с почетом, но 19 августа маршал воспротивился судьбе: узнав о создании ГКЧП, он прервал отпуск, который проводил с женой и внучкой в Сочи, и прилетел в Москву. Сменив цивильный костюм на маршальский мундир, он отправился на место своей службы, в Кремль. Встретившие его сотрудницы А. Гре-чанная, Т. Рыжова, Т. Шереметьева отметили, что Сергей Федорович в хорошем настроении, бодр, даже весел.
20 августа Рыжова по указанию Юхромоева печатала план мероприятий, связанных с введением чрезвычайного положения. В тот же день Ахромеев ездил в министерство обороны. Вечером на вопрос Рыжовой: «Как дела?» Сергей Федорович ответил: «Плохо», — и попросил принести ему раскладушку с бельем, поскольку хотел остаться ночевать в Кремле. На следующий день настроение его еще более ухудшилось. 22 августа Ахромеев направил личное письмо Горбачеву.
23 августа Сергей Федорович присутствовал на заседании Комитета Верховного Совета СССР по делам обороны и госбезопасности. Смирнова, стенографистка, рассказала следствию, что Ахромеев вел себя в этот день необычно: ранее он всегда выступал, был очень активен, а в этот раз все заседание просидел в одной позе, даже головы не повернул и не проронил ни единого слова. В рабочей тетради Ахромеева среди записей, сделанных на том заседании, есть и такая: «Кто организовал этот заговор — тот должен будет ответить».
Гречанная и Шереметьева, по долгу службы наиболее тесно общавшиеся с Афромеевым, показали, что 23 августа Сергей Федорович писал какие-то бумаги, снимал с них копии и старался делать это так, чтобы входившие в кабинет не видели, что он пишет. Раньше такого с ним не было. Обе свидетельницы заявили следствию, что, наблюдая необычное подавленное состояние Ахромеева, допускали мысль о его возможном самоубийстве.
А для родных смерть Ахромеева стала не только огромным, но и неожиданным горем. Жена и дочери знали его как волевого, жизнерадостного человека. Он никогда не выказывал перед ними ни страха, ни слабости. Таким и остался до конца.
Последнюю ночь он провел на даче с семьей дочери Натальи Сергеевны. Вот как она вспоминает об этом:
— …Четыре вечера подряд я не могла с ним поговорить, так как он возвращался усталый, очень поздно, пил чай и ложился. Кроме того, мой отец был таким человеком, которому невозможно было задавать вопросы без его согласия на то. В пятницу, 23 августа, накануне его смерти, я почувствовала, что он хочет поговорить.
Мы купили огромный арбуз и собрались за столом всей семьей. Я спросила у него: «Ты всегда утверждал, что государственный переворот невозможен. И вот он произошел, и твой министр обороны Язов причастен к нему. Как ты это объясняешь?». Он задумался и ответил: «Я до сих пор не понимаю, как он мог…».
На следующий день перед уходом он пообещал моей дочке, что после обеда поведет ее на качели…
Из материалов следствия:
«…24 августа 1991 года в 21 час 50 мин в служебном кабинете № 19 «а» в корпусе 1 Московского Кремля дежурным офицером охраны Коротеевым был обнаружен труп маршала Советского Союза Ахромеева Сергея Федоровича (1923 года рождения), работавшего советником Президента СССР.
Труп находился в сидячем положении под подоконником окна кабинета. Спиной труп опирался на деревянную решетку, закрывающую батарею парового отопления. На трупе была надета форменная одежда Маршала Советского Союза. Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенная вдвое петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящей лентой типа «скотч». Каких-либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешеньем, не обнаружено.
Обстановка в кабинете на время осмотра нарушена не была, следов какой-либо борьбы не найдено.
На рабочем стуле в кабинете обнаружены шесть записок, написанных от имени Ахромеева. Все записки рукописные.
В первой, от 24 августа, Ахромеев просит передать записки его семье, а также Маршалу Советского Союза С. Соколову. В письме на имя Соколова излагается просьба к нему и генералу армии Лобову помочь в похоронах и не оставить членов семьи в одиночестве в тяжкие для них дни.