На суде Плевицкая старалась установить алиби себе и мужу, доказывая, что Скоблин не мог быть с Миллером в указанный час, т. к. они в это время завтракали в русском ресторане, а потом поехали к портнихе, где она долго примеряла платье. Но время, на которое указывала Плевицкая, не сходилось с показаниями персонала ресторана и Дома мод. Скоблин, оставив жену на примерке, мог совершенно свободно отвести за это время Миллера туда, откуда он живым не вышел.
Спрашивали еще на суде Плевицкую, на какие средства они купили себе дачу в Ozoir-la-Ferrière, чем оплачивали туалеты в модных Домах и т. д. Она отвечала, что ездила по Франции и с успехом давала концерты. Это казалось тем более невероятным, что Плевицкая пела исключительно русские народные песни, слушатели ее были только русские, следовательно, публика небогатая, сбор с которой навряд ли мог оплатить поездки и отель, а не то что модные туалеты и дачу в окрестностях Парижа. Заработок мужа тоже был невелик. Откуда же они брали деньги? Суд приговорил Плевицкую к двадцати годам каторги как сообщницу мужа. В скором времени она умерла в тюрьме, и упорно говорили, что она перед смертью покаялась и просила прощения. Впечатление, тем не менее, на русских беженцев она произвела удручающее. Плевицкая, обожавшая как будто царскую семью, обласканная государем, спокойно сошлась с его убийцами и за предательство получала деньги, улыбаясь тем, кого предавала. Я читала ее воспоминания, написанные за границей. Впечатление о Плевицкой я вынесла как о человеке не очень умном, малокультурном, но добром и искреннем. Из деревни Курской губернии она попала в блестящий Петербург, успех ей вскружил голову, деньги полились рекой. И вдруг эвакуация, заграница, снова, как в детстве, бедная, беспросветная жизнь. Но вот явилась возможность опять жить если не роскошно, то все-таки широко. Как тут не ухватиться за такую возможность, не сообразив сразу всех печальных сторон такого решения. Да и, в сущности, все эти военные и их жены не ее настоящая среда, она в нее попала случайно, и они ей душевно не близки. Тогда как большевики из низов общества ей ближе… А про самого Скоблина говорили, что он был влюблен в свою «знаменитую» жену, хотя и старше его возрастом, и, желая ей дать жизнь, к которой она уже привыкла, пошел ради нее на измену и преступление. Но с другой стороны, странно, что он не подумал о ее судьбе после раскрытия его предательства и предоставил ей одной нести ответственность за него, а сам благополучно скрылся. Все разъяснилось во время последней войны. Немцы заняли Минск с налета, захватили все дела и бумаги в минском ГПУ (бывшая чрезвычайка переменила название) и среди бумаг нашли документы, касавшиеся Кутепова и Миллера. Оказалось, что член Торгово-промышленного комитета, известный в Париже Сергей Николаевич Третьяков, тоже был на службе у большевиков. Он как-то встретил Кутепова и предложил ему: «У вас на rue Mademoiselle скверное помещение РОВС, а я могу предложить дешево лучшую квартиру на rue Colisée. У меня в доме их две: в верхней я сам живу, а нижнюю уступлю вам».
Кутепов, зная Третьякова с лучшей стороны, охотно согласился. Когда делали ремонт нового помещения, электротехники-коммунисты поставили в кабинете у Кутепова микрофон, соединив его с квартирой Третьякова, который таким образом мог подслушивать его секретные разговоры, ведшиеся в кабинете у Кутепова. Этим и объясняется, почему все офицеры — добровольцы-разведчики, посылаемые тогда Кутеповым в СССР, сразу попадали в руки ГПУ на расстрел. Один из них дал каким-то образом знать Кутепову не посылать более никого, т. к. около него имеется советский шпион. Но Кутепов никак не мог подозревать такого почтенного и уважаемого человека, как Третьяков. Между тем немцы написали о своем открытии из Минска в Париж. Третьяков был арестован и исчез безвозвратно с парижского горизонта. Он считается расстрелянным немцами. Семья его ничего не подозревала и даже не привлекалась, кажется, к ответственности. Загадочное исчезновение Скоблина объяснилось очень просто. Из дома, где помещалось РОВС, он никуда не выходил, как это предполагали, а поднялся на следующий этаж и отсиделся в кабинете Третьякова. Большевики немедленно переправили его в СССР и, по слухам, посадили в концентрационный лагерь, не прощая своим агентам ни малейшей ошибки. Там он будто бы умер.
Жалко было молодого Третьякова-сына. Ему минуло лет семнадцать-восемнадцать. Он уже несколько лет прислуживал в храме на rue Daru, был в чине иподиакона, на отличном счету у духовенства и у прислуживающих с ним товарищей. После разразившейся грозы с отцом мальчик сразу на некоторое время ушел из прислужников, а перед этим долго сидел у митрополита Евлагия в запертой комнате и, вероятно, изливал ему свои горе и стыд.
Портрет эпохи: РаспутинГригорий
Распутин в «Воспоминаниях» Ольги Ивановны Кошко
В городе Перми, как и по всей России, имя Распутина служило темой для горячих разговоров и негодований. Про него носились по Уралу упорные слухи как о конокраде, а такое преступление в деревне считалось, пожалуй, тяжелее убийства. Оставить мужика без лошади, т. е. без возможности самостоятельно обрабатывать свой клочок земли и тем погрузить всю его семью в большую нужду, это не прощалось, и при поимке вора (чаще всего цыгана) последнего подвергали самосуду самому жестокому. Если Распутин не попадался, то все-таки находился на подозрении у односельчан, а по их мнению, нет дыма без огня. И вдруг такой подозрительный человек сделался пособником царя-батюшки и особенно царицы-матушки! Конечно, недоумение, недовольство и зависть были главным фактором в пересудах и в деревне и в городе. Тем более Распутин, как совершенно примитивный и зазнавшийся мужик, не стеснялся хвастать своими связями и вел себя вызывающе. Увы! Сколько нашлось людей, из корыстных целей потакающих его поведению, чтобы достичь положения, которого прямым путем им не было возможности получить. Например, в Перми некто Ордовский-Танаевский, по своему чину заменяющий губернатора и вице-губернатора при их отсутствии в городе, мечтал о получении губернаторства, но, не имея высшего образования и особенных заслуг перед правительством, навряд ли эту мечту мог осуществить. Он решил через Распутина этого добиться. И вот началось усиленное ухаживание за стариком. Где он с ним познакомился — неизвестно! Но как только узнавалось, что Распутин проедет через Пермь в свою сибирскую деревню, на вокзал подъезжал Орловский-Танаевский, заставлял открывать парадные комнаты и с поклоном встречал в них Распутина, подобострастно разговаривая с ним во все время стоянки поезда. А известно, что поезда в больших городах уезжать особенно не торопятся.
К Ордовскому-Танаевскому присоединялись и другие корыстные сторонники старца из так называемой высшей интеллигенции города. Например, начальник дивизии Пряслов не только сам в парадной форме приезжал на поклон, но даже привозил свою жену, скромную, боязливую перед мужем женщину, очень добрую, но, должно быть, недалекую. Со снисходительной улыбкой мне рассказывали про нее, что на каком-то военном балу в Перми один молоденький подпоручик местного скромного полка разорился на бутоньерку цветов для жены начальника дивизии. Бедная Пряслова такое подношение приняла трагично: «Как? При вашем крохотном жалованье вы разоряетесь на цветы для меня! Да вам есть нечего, а вы позволяете себе такую трату!..» И в голосе слезы. Несчастный офицерик готов был провалиться сквозь землю. Но Пряслова была совершенно искренна и долго не могла успокоиться, несмотря на уговоры окружающих. Подчиняясь мужу безропотно, ездила и она навстречу Распутину и должна была благоговейно слушать, как Распутин фамильярно хлопал начальника дивизии по плечу и приговаривал: «Нет, Миша, у тебя еще нос не дорос до командира корпуса. Подожди маленько!» Когда Распутин был ранен какой-то богомолкой или монашкой в живот и его положение казалось катастрофическим, в Перми это известие было принято почти с восторгом. Был день приема моей матери, и собралось много дам в гостиной. Среди них оказалась случайно мадам Пряслова. Конечно, главной темой разговора было покушение на Распутина. И вдруг влетает на прием жена вице-губернатора, Вера Арсеньевна, с торжествующим криком: «Умер, умер Гришка!» — и все далее заговорили: «Слава богу!» Вера Арсеньевна, отличавшаяся своей несдержанностью, бросила в сторону Прясловой: «Некому будет руку целовать». Пряслова, убитая, сконфуженная, слабо протестовала: «Но если там, наверху, его так ценят, так как же мы бы не сделали того же?!» Но ее слова были покрыты общим криком.
Кстати, Распутин, истекая кровью от ранения, все-таки кричал: «Ничего, выживу, выживу!» — и действительно выжил. Ордовский-Танаевский был счастливее Пряслова. Ранее он у себя принимал Распутина, и тот отдыхал у него день-другой, поэтому Распутин решил ему отплатить за гостеприимство. Как раз перед мобилизацией 1914 г. пришла телеграмма Танаевскому, которая, конечно, благодаря телеграфистам стала общеизвестной: «Сподобил тебе губернаторство в Тобольск. Григорий». И действительно, вскоре Танаевский был назначен губернатором в Тобольск. Как характеристику этого человека добавлю, что, к нашему удивлению, Ордовский-Танаевский, от которого мы вообще держались далеко, явился к нам с визитом после своего назначения. Мы уже переехали в Петроград. Уходя, он бросил в передней такую фразу: «Я очень доволен моему назначению, но там все-таки меня ожидает тяжелый крест — это присутствие в губернии Распутина. Итак, до свидания. Честь имею кланяться!» Совершенно так же неожиданно явился он и к Болотову (пермский губернатор с 1905 по 1910 год) и той же фразой кончил свой визит, поспешно откланиваясь, точно не хотел каких-нибудь возражений. Зачем он это делал? Вероятно, отрекаясь от благодетеля, наивно воображая, что сможет развязать свое назначение с именем Распутина. Кроме поклонников в военной и штатской среде были у Распутина в Перми таковые и в высшем духовенстве. Наш епископ Палладий не ездил лично встречать поезд с Распутиным (все-таки архиерею неловко), но посылал своего келейника, приглашая Григория Ефимовича почтить своим присутствием архиерейские палаты. Григорий почтил, и, вероятно, не раз светлейший архиерей водил его в собор (при тщательно закрытых дверях) слушать архиерейский хор, действительно замечательный. Но закрытые двери не помешали всему городу немедленно узнать об этих посещениях благодаря певчим, составляющим архиерейский хор.