Палладий довольно быстро получил гораздо более значительную епархию в Саратове.
В одно из отсутствий моего отца из Перми и командировки вице-губернатора в уезд замещающим губернатора, как всегда, сделался Ордовский-Танаевский. Как раз в этот день Распутин проезжал к себе в Сибирь, и Танаевский поспешил навстречу старцу. Это дало повод либеральной газете «Речь» написать, что пермский губернатор Кошко выехал на поклонение Григорию Ефимовичу на вокзал и долгое время с ним беседовал. У отца было дело у Джунковского, товарища министра внутренних дел. После делового разговора Джунковский неожиданно спросил отца, правда ли, что он встречал Распутина в Перми. Отец был поражен эти вопросом и, конечно, отрицал. На это Джунковский добавил: «Я так и думал. На вас это не похоже». Отец, находясь еще под влиянием такого обвинения, немедленно отправил опровержение в «Новое время». Он вспомнил, как епископ Палладий при прощальном визите объявил ему радостную весть: «С Вами, Ваше превосходительство, хочет познакомиться Григорий Ефимович и при следующей останове в Перми к Вам заедет». Отец очень холодно ответил: «Пусть заезжает. Я велю моим лакеям его выгнать вон». С тех пор никто не рисковал более говорить о посещении старца. Опровержение в «Новом времени», по мнению министра Маклакова, было очень резкое и якобы непочтительное по отношению к монархам. Назначение моего отца генерал-губернатором в Западную Сибирь не состоялось, хотя, как оказалось, он был одним из главных кандидатов на этот пост. Вскоре он подал в отставку, и мы приехали в Петроград.
Когда наступила революция, мы благословляли случай, помешавший отцу занять эту должность в Сибири. Бедный генерал-губернатор Пильц очень пострадал от революционных банд и был из Иркутска в самых ужасных условиях привезен на «суд» в Петроград.
Вот все, что я могу вспомнить о таинственном старце с его таинственной силой и о его главных поклонниках в нашей провинции.
Григорий Распутин в «Воспоминаниях» Аркадия Францевича Кошко. «Тайна убийства Распутина»
Последовало срочное распоряжение министра внутренних дел Протопопова, которым мне предлагалось напрячь все силы сыскной полиции для розыска Распутина.
Подчиняясь этому приказанию, я вызвал к себе в департамент начальника Петроградской сыскной полиции Кирпичникова и предложил ему начать поиски.
Личность Распутина была до того всем отвратительна, что даже строго дисциплинированные чины сыскной полиции возроптали. Это был первый случай небеспрекословного подчинения, наблюдаемый мною за двадцать лет моей службы в полиции. Кирпичников сообщил по телефону, что среди пятидесяти человек, выбранных им для этого дела, послышались протесты. Агенты кричали: «Очень нам нужно разыскивать всякую дрянь! Исчез — ну, и слава богу!»
Я лично поехал на «усмирение» этого своеобразного «бунта». Обратясь к агентам, я заявил им, что требую немедленно приступить к делу, что долг их повелевает исполнять беспрекословно распоряжения начальства, что присяга, ими принятая, дело священное. Из толпы послышались голоса: «Раз охранники его упустили, пусть теперь сами и разыскивают!»
Наконец, бунт был прекращен, и отобранные люди принялись за розыски.
В дальнейшем, рассказывая о перипетиях, связанных с нахождением тела Распутина, я изложу все то, чему я был свидетелем, ровно как и все то, что стало мне известно со слов прокурора петроградского окружного суда Ф. Ф. Нандельштедта.
Городовой, дежуривший близ дворца князя Юсупова, ночью услышал выстрелы, произведенные, как ему показалось, во дворце. Вскоре за этим городовой был позван во дворец, где его встретил какой-то господин, не вполне в трезвом виде, назвавшийся депутатом Пуришкевичем, и заявил: «Ты Россию любишь?» — «Так точно, люблю». — «И желаешь ей добра и счастья?» — «Так точно, желаю». — «Так знай, что сегодня убит Гришка Распутин!»
Городовой донес обо всем этом дежурному приставу, тот — далее начальству, после чего утром было приступлено к дознанию в присутствии прокурора Ф. Ф. Нандельштедта. При осмотре дворца были обнаружены следы крови на ступеньке небольшой боковой двери и сгустки ее по снегу от этой двери до решетки ворот. Присутствие этой крови прислуга объяснила тем, что молодой князь застрелил на дворе собаку, труп которой на следующий день был представлен в полицию.
В тот же день прокурор петроградской судебной палаты С. В. Завадский и Ф. Ф. Нандельштедт были вызваны к министру юстиции А. А. Макарову для представления сведений о данных, добытых дознанием. В прихожей у Макарова они заметили на вешалке серую походную шинель с погонами пажеского корпуса и тут же порешили, что у министра находится князь Юсупов, имя которого стоустая молва связывала с исчезновением Распутина. Они не ошиблись: Юсупов действительно находился в приемной, куда вошли прокуроры. Он казался взволнованным и мрачно настроенным. Вскоре князя пригласили в кабинет министра. Это обстоятельство несколько удивило представителей прокурорского надзора: правда, Юсупов приехал раньше их, но польза дела, во-первых, его годы, во-вторых (он выглядел года на 22–23), должны были подсказать Макарову принять прокуроров Палаты и Суда раньше его. Беседа министра юстиции с князем Юсуповым продолжалась недолго, минут десять примерно, после чего князь вышел из кабинета уже совершенно спокойным, без всяких признаков своего прежнего угнетенного настроения, и, обращаясь к нам, сказал: «Позвольте представиться, я князь Юсупов и приезжал к Александру Александровичу, очевидно, по тому же делу, что и вы. Мы переговорили с ним, и он даст вам соответствующие указания». Юсупов уехал, а прокуроры прошли к министру.
Ф. Ф. Нандельштедт не помнит точных слов министра, но смысл разговора был таков, что до тех пор, пока полиции не удастся обнаружить местонахождение Распутина, следственным властям не следует вмешиваться в это дело.
Дня через два полиция, как известно, нашла сначала галошу Распутина на одном из мостов Малой Невки, а затем и его тело, примерзшее подо льдом шагах в 20–30 от этого места. Прокурорский надзор был об этом извещен. Ф. Ф. Нандельштедт со следователем по важнейшим делам Середой поехали к месту находки трупа, где я уже находился.
Приехав в Малую Невку, мы застали уже там чуть ли не все власти Петрограда. Тело Распутина лежало на льдине, примерзнув к ней, в позе лицом вверх, с высоко поднятой правой рукой, точно не то кому-то угрожающей, не то благословляющей кого-то. Григорий был в шелковой синей рубашке, вышитой по воротничку желтым шелком (вышивка, как утверждали, весьма высокопоставленных рук). На теле его были обнаружены три огнестрельные раны, из которых одна была смертельной.
Когда, осмотрев труп Распутина, мы вошли к нему в дом, то застали здесь приготовленный стол для завтрака. Среди общего говора и шума все время раздавались звонки по телефону. Это поочередно звонили то министр юстиции Макаров, то министр внутренних дел Протопопов. Оказывается, что и эти высшие сановники бурно переживали факт находки тела Распутина.
Они вступили друг с другом в спор, куда перевозить труп Григория. В случаях обыкновенных этот вопрос решался следователем, выезжающим на место осмотра. Но в данном случае дело шло о сказочном Распутине, а потому все происходило необыкновенно. Макаров по телефону говорил спокойно, предлагая перевезти тело в анатомический театр Военно-медицинской академии. Но Протопопов, впав чуть ли не в истерику, визгливо покрикивал на полицмейстера генерала Галле, требуя от последнего особой изобретательности. Дело в том, что, по мнению Протопопова, оставлять тело в городе было опасно, ибо это могло будто бы вызвать рабочие волнения и беспорядки, и потому следует перевезти его куда-нибудь за город по дороге в Царское Село. Генерал Галле долго терялся в поисках, удовлетворяющих задание Министерства внутренних дел, и, наконец, остановился на часовне Чесменской богадельни, отстоявшей в восьми верстах от города, как раз по дороге в Царское Село.
К вечеру перевоз туда тела и состоялся.
Поклониться телу Распутина приезжали на автомобиле какие-то дамы из Царского Села, лица которых были скрыты густыми вуалями.
Когда тело было найдено, возбудили производство предварительного следствия.
Вскоре, по высочайшему повелению, князь Юсупов был выслан из Петрограда в свое курское имение, а Великий князь Дмитрий Павлович, принимавший якобы участие в убийстве Распутина, был отправлен на Кавказский фронт. Пуришкевич тотчас же уехал в действующую армию, где, работая в созданных им питательных пунктах, заслужил себе добрую славу.
В правительственной чехарде сенатор Добровольский успел перепрыгнуть через Макарова и занял пост министра юстиции. По вступлении в должность он вызвал к себе Ф. Ф. Нандельштедта для доклада по делу убийства Распутина.
Следствие по этому делу осложнилось тем обстоятельством, что тут замешан был Великий князь, по действующим основным законам не подсудный суду общему, а лишь суду самого императора. С другой стороны, в нашем судопроизводстве существовал незыблемый принцип, что при подсудности одного из обвиняемых суду высшему остальные обвиняемые по этому же делу подлежат также этому же суду. Эти положения новый министр высказал прокурору, желая выслушать его мнение о дальнейшем направлении следствия, добавив, однако, при этом, что Государь ему лично сказал, что Великий князь заверяет, что руки его не запачканы кровью Распутина.
Ф. Ф. Нандельштедт, основываясь на уже добытом материале следствия, находил заявление Великого князя просто казуистичным, ибо Распутин был застрелен, а не убит кинжалом, следовательно, действительно, ничьи руки не были обагрены его кровью, но убийство все-таки было совершено. Мало того, если следствие даже установит, что Великий князь Дмитрий Павлович лично и не стрелял, все же он был, видимо, в сговоре с убийцами и, во всяком случае, знал об их намерениях, что не освобождает его от ответственности.