Ввиду всех этих соображений на этом совещании у министра было решено направить все производство на высочайшее усмотрение, что, однако, не было выполнено до февральского переворота.
С момента нахождения тела Распутина Нандельштедт принимал уже мало участия в следствии. Хотя ему и было предложено отправиться в курское имение Юсупова для присутствия при снятии допроса с князя, но неожиданная болезнь помешала этой поездке, и его заменил товарищ прокурора. Однако Нандельштедт присутствовал при допросе следователем по особо важным делам Ставровским некоторых свидетелей, в том числе и депутата Пуришкевича. Последний допрос сопровождался таким инцидентом.
Пуришкевич отрицал все, даже установленный следствием факт своего присутствия в доме Юсупова в вечер убийства. Очевидно, он был связан обещанием молчать. Когда следователь прочел ему записанное показание и добрался до пункта «по делу об убийстве Распутина ничего сообщить не могу и о самом убийстве узнал лишь из газет», то Пуришкевич перебил чтение, прося несколько изменить редакцию, добавив к словам «и о самом убийстве узнал из газет» слова «с удовольствием». Следователь растерянно посмотрел на прокурора и последний счел необходимым вмешаться:
— Для следствия безразлично, испытывали ли вы удовольствие или нет, ему нужен лишь фактический материал.
— Но я испытывал удовольствие, ведь это факт! — возразил Пуришкевич.
— Удовольствие — это ваше субъективное переживание, и только. А потому эти слова в протокол занесены не будут.
Спустя несколько дней после февральского переворота Нандельштедт заехал в Министерство юстиции, где в приемной у Керенского застал немало публики. Каково было его удивление, когда среди присутствующих он заметил и Пуришкевича. Последний, одетый в походную форму, галифе и френч, с Владимиром с мечами на шее, расхаживал по приемной, дожидаясь своей очереди.
У прокурора мелькнула мысль: уж не думает ли Пуришкевич занять какой-нибудь пост в Министерстве юстиции? Но, наведя справку у начальника отделения, узнал, что Пуришкевич приезжал к Керенскому все по тому же делу Распутина. В каких тонах велась беседа этих двух политических полюсов — неизвестно, но следствием ее было распоряжение Временного правительства о полном прекращении дела…
Детективные рассказы А.Ф. Кошко
Несколько портретов
Должность начальника сыскной полиции имеет ту своеобразную особенность, что по характеру своих обязанностей она привлекает к себе людей не только различных социальных положений, но и обращающихся часто по весьма курьезным поводам. Начальник сыскной полиции является нередко своего рода духовником и поверенным душ людских, но еще чаще выслушивает ряд вздорных претензий и жалоб. И какие только типы просителей не проходят перед ним! Я в одном из рассказов описывал психопатку с пропавшим котом. А вот еще несколько курьезных портретов моих обычных посетителей.
— Господин начальник, там какой-то человек желает вас видеть.
— Что ему нужно?
— Не говорит.
— Ну, просите.
В кабинет степенно входит человек купеческой складки. Ищет глазами образ; найдя, не торопясь, крестится и, отвесив мне чуть ли не поясной поклон, нерешительно приближается к столу.
Я указываю ему на кресло:
— Присаживайтесь!
— Ничего-с, мы и постоим-с.
Да уж, что стоять! Разговаривать-то сидя ловчее!
— Садись! Садитесь же!
Мой посетитель садится на край кресла и трет свою рыжеватую лопатообразную бороду, глядит на меня умиленно кроткими, голубоватыми глазками. В комнате распространяется своеобразный и довольно сложный запах — какая-то смесь дегтя, пота, чая и черного хлеба.
— Ну, что же вы мне скажете?
Он откашливается и высоким голосом начинает свой рассказ:
— Мы сами будем ярославские. Работаем по торговой части. Денег огромадных не зашибаем, но, между прочим, Бога гневить не будем: кормимся. Вот и нынче пригнал я в Москву-матушку вагон телятинки, продал его без убытку-с. Хорошо-с! Захотелось это мне побаловаться чайком. Ну что же, была бы охота! Захожу это я в трактир, что «Якорем» зовется. А мы про здешние трактиры московские все знаем-с: оберут тебя как липку, а и самого украдут да цыганам спустят, коль смотреть в оба не будешь. Ну-с, хорошо-с! Вхожу это я, а сам думаю: «Смотри, Митрич, не зевай, не ровен час!» Слуга в раздевальне мне говорит: «Купец, снял бы шубу, а то сопреешь!» Шалишь, думаю, не на дурака напал! Так я тебе и поверил! «Ничего, милый, мы привыкши», — говорю я. А шубу я себе справил степенную, с широким бобровым воротником. Ну, словом, первый сорт. Да нашему брату иначе в Москву и носа не показывай, коммерция того требует, опять же и для кредита. Ну так вот-с, вхожу я в зал и усаживаюсь за столик, а шубы не скидываю. Выпил чайник, другой и взопрел. Давай, думаю, скидану-ка я шубу здесь же, на спинку стула, и для верности сяду на нее, куда ж ей в таком разе деваться? При мне и останется. Так и сделал.
И в такое это я, Ваше Высокородие, пришел благодушное равновесие, что и сказать нельзя. Без шубы стало вольготно, теляток хорошо продал, на сердцах легко и весело. Выпил это я, не торопясь, еще парочку чайников, рассчитался со слугою, даже гривенник ему, мошеннику, отвалил, да и встаю, чтобы облечься в шубу. Глядь! Мать честная! А воротника на шубе как не бывало! Я и туды, я и сюды, спрашиваю, а они только смеются: «Надо было, купец, шубу-то у швейцара оставить, все бы было цело!» Они, поди же, мошенники сами же и обкарнали ее. Ну уж и жулье московское! Век буду жить — не забуду и внукам прикажу помнить! Явите мне милость, господин начальник, прикажите разыскать воротник! Ведь двести целковых заплачено, не сойти мне с этого места!..
Сыскной полиции стало известно, что вновь вернулся в Москву, отбыв свой срок высылки, некий ловкий шулер Прутянский. По дошедшим сведениям, Прутянский принялся за старое, и я приказал произвести в номере его в гостинице обыск. Обыск ничего не дал. И я, конечно, забыл об этом ничтожном случае.
На следующее утро мне докладывают, что какой-то чиновник желает меня видеть.
— Просите.
С шумом раскрывается дверь моего кабинета, и высокий осанистый господин с гордо поднятой головой, в форменном кителе ведомства императрицы Марии и с форменной фуражкой в руках, быстро подходит к столу, небрежно бросает на него фуражку и, не дожидаясь приглашения, плюхается в кресло.
— Что вам угодно?
— Да помилуйте! Это черт знает что такое! Вчера ваши люди ворвались ко мне в гостиницу, перерыли все вверх дном и, не извиняясь даже, ушли. Да ведь это что же такое? Житья нет, если каждый будет безнаказанно врываться в твое жилище! Да я, наконец, буду жаловаться на вас в Петербург, если вы только не обуздаете своих олухов!
— Как ваша фамилия?
— Калинский советник Прутянский, — бросил он небрежно.
Я, уже порядком взбешенный чрезвычайно наглым тоном посетителя, да услышав еще фамилию известного, зарегистрированного шулера, я потерял всякое самообладание и, стукнув изо всей силы кулаком по столу, крикнул:
— Вон! Сию минуту вон, нахал этакий! Да я тебя, шулера, не только из кабинета, но и из Москвы немедленно выставлю! Вон, говорят тебе!
И, встав из-за стола, я стал наступать на него.
Нахалы обычно бывают не менее трусливы, чем наглы. Это вполне подтвердилось на Прутянском. Забыв на столе фуражку, он кинулся от меня к выходу и, пугливо на меня оборачиваясь, стал царапаться и ломиться в шкаф, стоящий у стены рядом с дверью.
— Куда в шкаф лезешь? — крикнул я, притопнув.
Наконец калинский советник выбрался из кабинета, оставив на паркете следы своего необычайного волнения.
Ночью вдруг меня будит телефон. — Алло, я вас слушаю, — проговорил я хрипло.
В трубке послышался полупьяный голос:
— Позвать ко мне главного начальника всей полиции Москвы и… и ее уездов!
— Он самый у телефона. Что вам угодно?
— С вами говорит регистратор Семечкин.
— Очень приятно.
— Мне то-о-же!
— Что вам от меня нужно?
— Да как же, помилуйте, это бог знает что! Я говорю чеку… че-ло-о-веку… Подай еще графинчик водки, а он заявляет: «Поздний час, господин, из буфета не отпускают». И что значит «поздний час», когда, строго говоря, ранний… Да, наконец, опять же Леночка, он меня компер… коммер… компрометирует в ее глазах. Это же не порядок… Как вы находите?
— Конечно, конечно! Вы правы. А где же это вас так компрометируют?
— Как?.. Неужели вы не знаете, а еще главный начальник всех сыскных уездов? Странно…
— Представьте, знал, да забыл!
— В «Слоне». В «Слоне», стыдитесь!
— Где же вы там, в общем зале или кабинете?
— Что за вопрос! Конечно, в зале! Моя Леночка не станет шляться по кабинетам. Сидим справа от входа: я, Леночка да приятель, Ладонов… Только он напрасно думает… Ничего у него с Леночкой не выйдет.
— Хорошо! Вы погодите немного, а я прикажу сейчас хозяину отпустить вам графинчик.
— Хорошо. Я этой услуги вам не забуду! Мерси!
По моему приказанию один из агентов тотчас же направился в ресторан «Слон» и, арестовав Семечкина, его на остаток ночи поместил в полицейскую камеру. На следующее утро мы встретились. Семечкин оказался служащим, вспрыскивавшим вчера в «Слоне» свой первый, только что полученный чин. Это был добродушнейший и безобиднейший человек лет двадцати пяти, скромный, конфузливый.
— Ради Самого Господа, господин начальник, не оглашайте моего глупого поступка: и со службы-то меня выгонят, и жена съест живьем.
— А как же это вы, господин регистратор, решились столь бесцеремонно беспокоить меня, да еще среди ночи?
— Видит Бог, был пьян, пьян как стелька! Да разве трезвый я бы посмел?
Пожурив его еще немного, я отпустил Семечкина на все четыре стороны и, конечно, не возбудил о нем дела.
Радость Семечкина была безбрежна!