— Ну, все зависит от того, — возразил я, — как понимать жизнь.
— Ну, как вы там ее ни понимайте, но не подлежит сомнению, что отсутствие забот и острых волнений должно быть дорого каждому.
— Да, но как избежать их?! — в недоумении воскликнул я.
— Не так трудно, как кажется, — решительно возразил мой собеседник.
— Но а все-таки точнее! — не сдавался я.
— Прежде всего, видите ли, нужно любить свободу. Не следует обзаводиться движимой собственностью, по возможности не считаться с общественным мнением и быть до известной степени эгоистом. Вот и все!
— Простите, но это только слова, — как бы даже немного обиделся я на столь простой рецепт счастья.
— Какие такие слова?! Это учение жизни. Хотите, если вам не скучно, я расскажу вам, как счастливо устроил я свою жизнь?
— Пожалуйста, я слушаю.
— Итак, вот что я вам скажу, — степенно начал мой новый знакомец. — Люди, не понимающие всей сладости жизненной свободы, не просто глупцы, они по сути своей есть сумасшедшие. Ведь посмотрите, как прекрасен мир, особенно когда на душе у тебя спокойно и беззаботно, когда ты являешься полностью хозяином своего времени, когда во власти твоей возможно осуществить малейшие фантазии, тебя посетившие… Эх, жизнь в такие минуты, право, хорошая штука!
— Ответьте мне, пожалуйста, — прервал я расфилософствовавшегося собеседника, — на один вопрос, сильно затрагивающий меня. Почему вы сказали, что билет у вас до Астрахани, а выйдете вы то ли в Самаре, то ли в Саратове?»
Он улыбнулся и сказал:
— Видите ли, чтобы ответить вам на этот вопрос, я должен сказать о себе несколько слов вообще, чтобы вы хоть немного меня узнали.
— Пожалуйста, сделайте одолжение, я вас слушаю, — быстро согласился я, снедаемый, если честно, банальнейшим любопытством.
Потянувшись сладко, мой новый знакомец продолжил так:
— Являясь человеком своего времени, своей печальной эпохи, мне приходится тянуть общую лямку со всеми. Вернее, мне пришлось устроить свою жизнь так, как того требовали обычаи моей среды, то есть, кончив университет, я устроился в Петербурге в одно из министерств, женился, народил двоих детей, обзавелся кругом скучных знакомых… Словом, живу, как многие. Но вы не поверите, до чего ужасен этот трафарет! Эти жизнерадостные физиономии моих начальников, эти служебные интриги и подвохи, эта зависть и сплетни людей моего круга! Все это до того успевает наскучить за зиму, что чуть наступает весна, как я даю себе встряску, без которой я бы не стал дальше жить. То есть каждый год я на двадцать восемь дней отрешаюсь от удручающей рутины, порываю с ней и всецело отдаюсь самому себе. Семью я отправляю на дачу, куда-нибудь в Шувалов-ку, Паргышево или Тарханы, а сам удираю куда попало. В одном-единственном пиджаке, с маленьким чемоданчиком я брожу в течение двадцати восьми дней моего отпуска по России без цели, плана, маршрута, не читаю ни одной газеты, не пишу ни одного письма, и, надышавшись воздухом, искупавшись в солнце, пережив несколько интересных встреч, увлечений, а иногда и забавных приключений, я, полный сил, отдохнувший, возвращаюсь восвояси и снова до будущего года принимаю на себя скучный образ добродетельного мужа, примерного отца и движущего карьеру чиновника.
— Но для чего же прибегать к подобным эскападам, — возразил я, — когда Крым, Кавказ, море вообще или имение могут дать вам и солнце и воздух?
Мой собеседник пожал плечами:
— Крым? Кавказ? Море? Да разве там не то же, что и в Петербурге? Все эти курорты суть есть копии наших скучнейших петербургских салонов, наполненные все той же грустной толпой. Встретишь тех же тоскливых знакомых, заведешь те же бессмысленные споры, поразишься тому же общественному мнению, послушаешь все те же пересуды… Нет и тысячу раз нет! Здесь никому не видимый, завися лишь от себя самого, я живу и делаю буквально то, что хочу. У меня нет часов, нет расписания дня. Двадцать восемь дней в году я живу, как чистый цыган, и наслаждаюсь этой жизнью. Быть может, во мне и говорит цыганская кровь, что обильно течет в моих жилах, но отнимите от меня возможность праздного шатания хотя бы месяц в году, и я захирею и быстро протяну ноги.
Вот, например, в прошлом году я поехал на Соловки, а очутился в Нахичеване. И все это по одному лишь велению души. Я наметил было Соловки, так как вообще люблю нашу северную природу, особенно ранним летом: изумрудная зелень, блестящие стволы берез, широкая тундра как-то мне ближе всего. Словом, я поехал на Соловки. На перегоне между Вологдой и Архангельском, в поезде, я познакомился с молоденькой, очаровательной женщиной, ехавшей из Нахичевани в Соловецкий монастырь для искупления данного ей самой обета во время какой-то тяжелой болезни. Барынька была до того чудесна и в моем вкусе, что я просто потерял голову. Из ее рассказа выяснилось, что муж ее — инженер, служащий в Нахичевани, весьма ревнивый и упрямый субъект. Так, будучи вынужденный отпустить жену на паломничество, он с путеводителем в руках вычислил с точностью до часу время, потребное ей на поездку, что, по его мнению, составило восемь дней и десять с половиной часов. Знаете у нее были такие зеленые глаза, свойственные обычно коварным и бессердечным женщинам. Лили — ее так звали — была полна решимости добраться до монастыря и откровенно дала мне понять, что до исполнения обета она грешить не собирается, а позже у нее уже и не будет времени, так как она связана брачными узами и не собирается ввергать мужа в расстройство. Что было делать? На Соловки она мне ехать с собой не позволила, дабы не смущать ее покоя, и наконец мы выработали такой план. Я останусь в Архангельске на два дня и, дождавшись ее возвращения, немедленно отправляюсь с ней обратно в Нахичевань, что даст мне возможность провести с ней три дня и три ночи в блаженстве и упоении. Так мы и сделали. В Нахичевани она была встречена мужем, который и увез ее куда-то за город на дачу, а я вынужден был на обратном пути выйти в какой-то кубанской станице и провести там, не без приятности, прошу заметить, остальные дни моего отпуска.
И вот теперь я взял билет до Астрахани, намереваясь осмотреть всю Волгу, но за эти двое суток она успела поднадоесть мне, и надо думать, что до Астрахани я не доеду. Я проведу еще эту ночь на пароходе, так как мне бросилась в глаза привлекательная горничная, с которой я попытаю свое счастье, но завтра утром я сойду на берег, если, конечно, пароход не запоздает до полудня.
— А что же будет дальше? — удивился я.
— А почем я знаю? Быть может, мне придет фантазия добраться до Сочи, а там пешком пройти до Батума по дивному Черноморскому побережью? Может, затем, познакомившись с какой-нибудь милой пастушкой, я обоснуюсь на несколько дней в далекой глухой деревушке? Этого никто не знает, и прежде всего я сам. В этом-то и есть пример моего существования.
Обильный завтрак, выпитое вино и водка да опьяняющий речной воздух утомили меня, и я вскоре отправился на часок в каюту, где и прикорнул.
Мой же попутчик в течение дня наслаждался красивыми видами, совершенно не замечая однообразной пароходной жизни, а на следующее утро, когда пароход наш пристал к одной из многочисленных пристаней, обильно разбросанных по здешним берегам, он подошел ко мне все в том же пиджаке и с чемоданчиком в руках, протянул руку и торопливо проговорил:
— Я выхожу здесь. Знаете, чудесное местечко, все как-то приветливо улыбаются, да и незнакомки на пристани одна лучше другой. Будьте здоровы!
И с этими словами он побежал по сходням. Мы отчалили, берега стали как-то стушевываться, но была еще мне видна фигура моего странного попутчика, успевшего уже затеять флирт на пристани с какой-то волжской красавицей.
Влопался!
Всякий раз как Александру Ивановичу Доленгову удавалось благополучно сплавить молоденькую жену, Мафочку, на дачу в новый Петергоф — это радостное для него событие происходило в средних числах мая, — он вздыхал с облегчением и судорожно принимался наверствывать впустую потерянное время, усердно посещая увеселительные и злачные места веселящегося Петрограда. Полюбившимся местом его был «Аквариум».
В этом году все шло обычным порядком: Мафочка в мае переселилась на дачу, а Александр Иванович весь июнь беспрепятственно наслаждался своей свободой, изредка, приличия ради, навещал жену в Петергофе. И вот вдруг в первых числах июля Мафочка соскучилась, примчалась в Петроград и потребовала от мужа развлечений.
Тщетно Александр Иванович изобретал программы удовольствий! Он говорил:
— Знаешь, Мафочка, пойдем-ка мы вечером в летний буф на «Веселую вдову», а после спектакля прокатимся по островам.
— Вот тоже! Твою «Веселую вдову» я слышала уже четыре раза, а острова меня не прельщают. Что они по сравнению с Петергофом?
— А то, может, пойдем поужинать к Фелистену?
— Нет, это все скучно! А знаешь, Шура, ты бы свез меня в какое-нибудь запретное место, куда дамы обыкновенно не ездят, ну, скажем, хотя бы в «Аквариум» Александр Иванович так и подпрыгнул:
— Что ты, что ты, Мафочка, это невозможно, это неприлично, разве дамы ездят в «Аквариум»?
— Конечно ездят, вот Лили ездила туда с мужем и уверяла, что страшно весело.
— Ну-у-у, Лили! Нашла кого слушать, ты же знаешь эту шальную женщину!
— Нет, Шура, я хочу в «Аквариум».
— Полно, детка, уверяю тебя, что там и вовсе не весело.
— Неправда, весело, весело, весело!!!
Спорить было бесполезно, и Александр Иванович, зная свою жену, подчинился!
Вечером они подъезжали к «Аквариуму», где Александр Иванович был необычайно предупредительно встречен. Администрация и лакеи ему кланялись как старому знакомому, и кто-то в придачу назвал его даже по имени отчеству. Александр Иванович вертелся как на иголках, делал удивленное лицо, не всегда мог объяснить Мафочке назначение той или иной остротки… Но, увы, все потуги были напрасны.
Мафочка сразу взяла его под подозрение:
— Послушай, Шура, ты, право, здесь как дома. Все тебя знают, все тебе улыбаются.