Затем Париж. Мы жили в маленькой гостинице рядом с Люксембургским садом. Дедушка впервые меня посадил на карусель, купил лакированные башмачки… И радовался вместе со мной моему счастью.
Затем еще одна гостиница, где я бегала из одной комнаты в другую. Еще помню гнев моего дедушки. Он порол своего младшего сына, который посмел вернуться домой за полночь. А моему дяде было уже восемнадцать лет.
Наша большая семья разделилась. Мои родители наконец-то нашли работу, и мы поселились в новой квартире. А дедушка с женой и младшим сыном устроились отдельно. Мебели не покупали, революция не могла долго длиться, и всем нам предстояло в скором времени вернуться домой, в Россию.
Затем родился мой брат. Дедушка не помнил себя от радости и гордости. Наконец-то внук, который продолжит род и вернется на любимую Родину. Бедный дедушка! Он умер, так и не имея возможности прикоснуться к родной земле. А та земля, которая стала нам второй родиной, осталась для него навсегда чужбиной…
Кошко. Париж. 1990
Правнук Аркадия Кошко, Дмитрий де Кошко, о «Русском Париже», семье и возвращении в Россию
Дмитрий де Кошко — журналист и общественный деятель. Президент ассоциации «Франция — Урал», создатель Союза русофонов Франции. Почетный председатель координационного совета российских соотечественников во Франции, кавалер Ордена Дружбы, награжденный указом Президента РФ В.В.Путина за большой вклад в укрепление дружбы и сотрудничества с Российской Федерацией, развитие торгово-экономических и научных связей, сохранение и популяризацию русского языка и культуры за рубежом.
— Книга состоит из прежде не изданных воспоминаний Вашей бабушки Ольги Ивановны Кошко, Вашей тети (тоже Ольги Ивановны Кошко), фрагментов из воспоминаний и рассказов Ваших прадедов (Ивана Францевича и Аркадия Францевича). Расскажите, пожалуйста, о сложных семейных связях одной из самых талантливых семей Российской империи?
Талантливых семей немало в России. Тогда и теперь… Одно из подтверждений — русская эмиграция времен Гражданской войны, которая дала многим странам мира прекрасных специалистов. Полагаю, беда России заключается в том, что в силу разных причин наши талантливые сограждане не всегда находят возможность применить свои способности на Родине, которая все же обеспечила их отличным образованием. Что касается моих предков, они преданно служили России, их профессиональные карьеры прервала революция. А о роде деятельности стоит сказать… Это были карьеры не по потомству, по протекции или только по рангу и дворянству (хотя это было условие sine qua non) — это были должности по компетенции. Оба брата Кошко, Аркадий и Иван, отказались от офицерской карьеры и выбрали путь гораздо сложнее, вопреки желаниям их семей и окружения. Ивану Францевичу это удалось благодаря приходу Аркадия Столыпина. В министерствах Столыпин искал людей знающих, компетентных, а не просто — и не только — правильно родившихся. Подобные люди нужны были, когда голодали губернии или приходилось искать замену убитым революционерами губернаторам… Аркадий Францевич Кошко (начальник уголовного сыска Российской империи) начал карьеру с самого низа, поступив рядовым инспектором в Рижскую полицию. Когда такие компетенции прерываются в стране, где происходит экономическое развитие, во время социальных перемен, это безусловно потеря.
Связи семьи действительно не очень простые, как и история всего нашего рода: он происходит из Прибалтики, при Василии III наши предки оказываются в России, затем во времена опричнины скрываются в Литве и Польше. В XIX столетии живут на территории современной Белоруссии. А после Гражданской войны, в 1920-м, переезжают в Константинополь, а затем в Париж.
Во времена Первой мировой войны случилось так, что моего дедушку Ивана Аркадьевича ранили и взяли в плен немцы. А потом его обменяли на немецкого офицера — барона Притвица (этим обменом занимались лично два императора — Николай II и Вильгельм II). Иван Аркадьевич вернулся в Петроград и, с разрешения Священного синода, женился на двоюродной сестре, моей бабушке (дочери своего дяди — Ивана Францевича Кошко). Так что, мой дед Кошко по матери и по отцу, Аркадий Францевич, и его брат Иван Францевич — оба мои прадеды… Бабушка (Ольга Ивановна Кошко) призналась в старости, что она не хотела менять фамилию, более того, назвала дочь Ольгой, а сына (моего отца) Борисом. Ее брат-близнец тоже был Борис. Ну и отчества совпадают с родительскими. Наверное, это было неосознанное желание бабушки продлить свое присутствие на земле… Правда, за нее фамилию поменяли французы. Второй раз в истории рода: в Польше «Кошка» перешла в «Кошко». А во Франции прибавили дворянскую приставку «де».
— Еще одной (историко-филологической интригой) можно считать то появляющуюся, то исчезающую приставку «де» перед Вашей фамилией… Как правильно пишется фамилия и какой исторический сюжет лежит в основе этой «династической морфологии»?
Что было до приставки, я рассказал. Настоящая фамилия в России до революции была Кошко. Французы прибавляли дворянскую приставку «де» на «путешественных» официальных письмах, чтобы льстить туристам-дворянам из Российской империи…
Когда семья Кошко приехала во Францию после революции, русские паспорта были недействительны. (Нансеновские паспорта выдавались страной убежища.)
Сохранились французские бумаги, в которых значилась дворянская приставка «де». Это написание и перешло в наши новые французские паспорта.
— Вы имели возможность общаться с Вашей бабушкой Ольгой Ивановной Кошко, которая написала интереснейшие воспоминания о жизни в Российской империи, революции, сложном пути из Москвы в Париж через Киев, Одессу, Севастополь, Константинополь… Кого из русской эмиграции первой волны Вы знали лично? Расскажите, пожалуйста, о времени работы Вашей бабушки в Château d’Abondant.
Я представитель третьего поколения эмиграции первой волны. Мои предки, как видно из текстов книги, составляли белую эмиграцию. Но во Франции были и другие эмигранты: эсеры, социал-демократы, анархисты, троцкисты, представители национальных движений (украинские петлюровцы, грузинские социал-демократы, армянские националисты, еврейские бундисты).
Я говорю об этом, потому что мне удалось, в меньшей или большей степени, пообщаться с ними со всеми.
Стоит признаться, что до определенного возраста мы жили в виртуальной стране. В России, которая была только в воспоминаниях и воображении наших дедушек, бабушек, иногда родителей и всей их среды. С французами в детстве и даже юности мы мало общались. Но о самой России наше представление было все-таки довольно абстрактное, и притом, в отличие от эмигрантов из других стран, историческая родина нашего семейного происхождения не совпадала со страной, которая была в тот момент на карте мира. Даже города по-другому назывались. Даже правописание не совпадало, так как наши бабушки писали через Ѣ. В моей первой поездке в советскую Россию я понимал все слова, но не понимал, к чему они относятся.
Нас учили и нам говорили о политике (об ужасах большевизма), о культуре, о религии. Но тогда это было оторвано от действительности повседневной жизни. Безусловно, сохранение русскости в эмиграции стало возможным благодаря православной церкви и общественным организациям. Но важнее церкви и общественных организаций, самую главную роль в сохранении языка и русскости играли женщины. Во всех женских ролях: бабушки, матери, жены, няни… Я не знаю ни одной семьи, где без русских или обрусевших женщин сохранились бы язык и русская чувствительность, включая ее крайности.
О дореволюционной России в моем детстве рассказывали пожилые русские, которые доживали свой век в домах престарелых. Благодаря Толстовскому фонду и русскому Красному Кресту подобных институций было немало во Франции. Один из таких домов был в замке местечка Абондан (75 км к западу от Парижа). Там моя бабушка работала медсестрой. Она говорила только «сестрой милосердия» (не знала даже или не хотела знать советское название своей профессии).
Среди этих пожилых людей было много военных. Особенно генералов. Они рассказывали о Первой мировой войне — мы о ней слышали куда больше, чем советские люди, — о революции и Гражданской войне. Про Галлиполи, Бизерту, Сербию. Для них на этом жизнь закончилась. Несомненно, искусственный мир, в котором они — и мы — тогда жили, помогал переносить действительность. Я помню генерала, который днем продавал билеты французской национальной лотереи перед большими магазинами Галери Лафайет. Вечером они собирались в Доме белого воина в шикарном 16-м округе Парижа, и все вставало на свои места. Сидели по чину и возрасту. Я два-три раза в детстве был на таких собраниях. Но я еще помню один инцидент: какое-то несогласие возникло между двумя стариками — один генерал, другой полковник. Закончилось тем, что генерал рассердился и, хлопнув по столу рукой, крикнул: «Молчать! Вы для меня мальчишка!» Мы были потрясены: а мы тогда кто?..
Также в замке Абондан сидели по национальностям и политическим партиям. Русских практически не было, но все говорили по-русски и так же, как и остальные, жалели покинутую страну. Петлюровец Живодар нам чинил велосипеды и показывал, как работать с деревом; грузинка тетя Катя нас баловала конфетами и рассказывала своим женским басом, как она переоделась в мужчину, чтобы воевать с большевиками. В столовой иногда происходили споры, особенно когда приезжали артисты дать концерт или театральную пьесу. Быстро повышали голос и называли несогласных большевиками. Кажется, там был и бывший депутат Ираклий Церетели. Я помню высокого и худого старика, но с очень сильным голосом. Он в столовой что-то объяснял, и все молчали. В замке Абондан проходили наши каникулы. Кроме директора и хозяев кузницы, где мы снимали номер, никто по-французски не говорил. И бедный директор часто себя ощущал иностранцем.
Подобное произошло и на каком-то приеме (их было немало) в русской консерватории имени Рахманинова (одно и