тра;щциоішьіе, покрупнее, сибирского формата. То ли это была большая братская любовь—ведь создание таких пельменей требовало огромного, кропотливого труда.
— «Чувство меры — не есть выдающееся свойство русской кухни», — пишете вы. Тем не менее, с большой симпатией отзываясь о русских пельменях, вы признаетесь, что подвергались искушению, когда «желудок не принимает, а глаза зовут...» Позвольте не самый серьезный вопрос: а сколько пельменей вы можете съесть за один, как говорят русские, присест? Может, у вас есть свой рекорд?
— Рекорды не фиксировал, но, скажем, пятьдесят штук — настоящего сибирского размера — съесть разом ни для меня, ни для моих взрослых детей большого труда не составляет.
— Приходилось ли вам посещать русские рестораны в Берлине, в Германии вообще? Если — да, то какое впечатление они на вас произвели?
— Мой опыт посещения ресторанов, в том числе и русских, нельзя считать очень богатым. Недалеко от моей квартиры в центре Берлина был такой ресторан «Тройка». Уже его название радовало слух. «Тройка» — так называлась моя первая книга, изданная в Германии. Сейчас э гого ресторана, по-моему, уже нет. Жаль. Но появляются другие. К примеру, в берлинском районе Пренцлауерберг, слегка напоминающем переулки Арбата. Хорошая кухня в ресторане «Пастернак». Семейный ресторан «Воланд» — попытка воспроизвести атмосферу гениального булгаковского произведения, где повар прекрасно понимает меру своей сопричастности к ней. У меня особый интерес именно к таким семейным, не очень большим ресторанчикам, где приятная атмосфера, где баян или аккордеон играют русские песни. И там — вкусно.
И там я, конечно, всегда проявляю интерес к рецептам. Уже получил целый ряд рекомендаций. Особенно интересны квашеные вещи — к примеру, капуста цельными кочанами, маринады для грибов, соленья из огурцов, помидоров, — таких вещей в Германии вообще не знают или почти не знают.
— Скажите, а вам самому после выхода на пенсию никогда не хотелось открыть свой ресторан с русской кухней?
— Это была наша общая с покойным братом Конрадом мечта. Суть затеи состояла в том, чтобы открыть на разных сторонах одного перекрестка каждому по ресторану. Ну и йотом устроить своего рода кулинарное соревнование. Его-то как такового никто из нас не боялся. Но приходилось учитывать другую проблему. Ресторан, рассчитывающий на успех, должен иметь свойственную только ему атмосферу. Тут многое зависит от хозяина: сумеет ли он преподнести публике нечто неординарное? Ну, у брата было бы, конечно, преимущество. Как у человека творческого, у него, конечно же, были обширные знакомства в русской художественной среде: актеры, режиссеры, певцы. Кони мог бы придать ресторану особый шарм уже только с помощью этого. Мне же пришлось бы идти по другому пути.
— А почему мы и немцы по-разному пьем, если говорить о крепких напитках? Немец шнапс (скажем, корн) смакует маленькими глоточками. Русский пьет водку залпом. Первый предпочитает употреблять крепкий напиток после еды, второй пользуется им как аперитивом. Что все-таки рациональнее, с вашей точки зрения?
— Различия иначе чем многовековыми традициями не объяснишь. Но с течением времени и они меняются.
Я, конечно, только по фильмам знаю, что, скажем, при Петре I на Руси и более значительные, чем сегодня, чарки опрокидывали разом. Мне кажется, что культура потребления алкогольных напитков развивается в сторону умеренности.
— А сами вы водку все-таки пьете по-русски или по-немецки?
— Это смотря с кем пить и в каком настроении. И с оглядкой на возраст и режим работы. Я вот сейчас интенсивно работаю над рукописями книг. И чувствую, что питие водки по-русски—если злоупотреблять этим—уже отрицательно сказывается на рабочем режиме следующего дня. И тем не менее из супермаленьких рюмок совсем небольшими глотками что-то водка у меня не идет. Если уж пить ее, то настоящими глотками. Но не обязательно опрокидывать при этом по 150 или 200 граммов.
— Есть ли у вас сегодня время, чтобы стоять у плиты, готовить русские блюда?
— Времени, к сожалению, мало. Но есть праздники. На день рождения моей жены мы сделали большой котел борща. Причем «вольфовского» борща, о котором часто мои русские гости говорят, что это и не борщ вовсе. Зато другая часть гостей утверждает, что такого вкусного борща нельзя отведать где-то еще.
Есть у нас в семье традиция такая. Часто с друзьями мы справляем Новый год у нас на даче, в лесу. И там в котле над костром обязательно готовится настоящая русская тройная уха. В ней действительно пять-шесть видов рыбы из озера, которое у нас совсем рядом. К сожалению, сейчас снег в новогоднюю ночь—редкость. Но в этом году был. И посреди ночи, у костра, можно было даже предаться воспоминаниям о Сибири и ее рыбаках. Они-то и научили меня готовить уху. И я делаю ее, по-моему, достаточно густой.
— Для русского «цум воль» («на здоровье!») или «прозит» — мало, пишете вы. Ваша книга не только кладезь рецептов, но и наполненная до краев копилка тостов. Какой из них вам больше по душе именно сегодня?
— Знаете, у меня много планов. Есть у меня и такая идея: может быть, и на эту тему — о русских тостах — написать? Планов много, а сколько времени у меня в запасе —кто знает? Раз уж мы заговорили о грустном... Об этом ведь тоже можно говорить не вполне серьезно. Поэтому интервью я закончил бы таким тостом: выпьем же за наши гробы, и пусть они будут из многовекового дуба, который я сегодня посадил в честь нашей встречи!
Цум воль! Прозит! За здоровье! На здоровье!
Нужно ли послесловие после слов Маркуса Вольфа? После стольких слов. После таких слов. Полагаю, какие-то еще — с моей стороны — были бы избыточными. Думаю, читатель догадался, что, собирая воедино свои интервью с шефом разведки бывшей ГДР, я стремился к созданию портретной мозаичности, разноплановости. И если портрет у меня получился, буду считать, что моя задача выполнена. Благодаря Маркусу Вольфу.
«ИЗ-ЗА НЕГО МЫ МОГЛИ БЫ ПРОИГРАТЬ ВОЙНУ СОВЕТАМ»
Высокие чины американских спецслужб до сих пор приходят в ярость при упоминании о работавшем на нашу разведку Глене Соутере. Там его не поймали. В Москве он в 32 года добровольно ушел в мир иной.
Но не стал при этом перебежчиком
Имя этого человека — Гленн Майкл Соутер. «Из-за Соутера и некоторых других мы могли бы проиграть войну Советам», — написали о нем в США в начале 90-х. Американцы могут быть счастливы: они ее не начали. Вот только Соутер, американец, принявший советское гражданство, счастлив быть не может. Скоро четверть века, как его нет.
Его похоронили в Москве на Новокунцевском кладбище неподалеку от Кима Филби — всего-то тридцатидвухлетним. В форме офицера КГБ и под именем, которое он сам себе выбрал, — Михаил Евгеньевич Орлов.
Почему он ушел так рано? У меня только один ответ: он прожил две жизни — человек с улыбкой англосакса, просивший называть его просто Миша. В самую короткую летнюю ночь он сел в свои «жигули» в дачном гараже и, заведя двигатель, не стал дожидаться рассвета. Наутро его нашли мертвым. «В этой жизни помереть не трудно...» — писал его любимый русский поэт. Труднее оказалось дожидаться заката великой страны, которую Соутер боготворил. А она рушилась у него на глазах — и вовсе не под ударами американских ракет.
Он исключил себя из жизни. Но не в этом же его исключительность. Судьба Соутера необычна во многих отношениях. В 80-е годы он был нашим агентом, но было бы по меньшей мере неточностью сейчас называть его таковым: уже в Москве ему на погоны упала майорская звезда. Из добровольного помощника Соутер превратился в кадрового офицера разведки. Даже у легендарных Филби и Блейка не было советских воинских званий, которые порой «присваивают» им журналисты.
Конечно, в США считают, что таким, как Соутер, — памятники ставить не следует—даже на кладбище. Представители их спецслужб, проворонившие Орлова, не скрывали своих эмоций: «Таких нужно вешать». Знаем, знаем: линчевание — историческая особенность американского национального правосудия. Но я бы обратил внимание на другую черту в американском образе жизни, а главное — мышлении. Ну не могут они, разбираясь в деле Соутера, поверить в шпионаж по убеждению. Для них предать означает продать — тогда это понятно. И потому бессребреник пострашнее, чем тридцать сребреников. А от страха такого черта можно намалевать...
Вот и малюют, пытаясь «срисовать» Соутера с не лишенных меркантилизма Эймса и шифровальщика ВМС США Уокера, ставших подпольными миллионерами за счет переданных нам секретов. Самое забавное, что о второй жизни Соутера американцы не знают практически ничего. С Эймсом и Уокером проще: их взяли. Скандалы, процессы, признания, книги... А после исчезновения Соутера из США тамошним спецслужбам в ходе психоаналитических разработок оставалось лишь утираться грязным бельем, вынюхивая следы порока.
Якобы Соутер по молодости лет вел не монашеский образ жизни. Но следует ли из этого вывод, к которому подталкивает читателя вряд ли достойный упоминания автор единственной вышедшей на Западе книги о Соутере: из таких людей, мол, получаются шпионы? Интересно, а президенты? При желании не так уж трудно сделать и из Клинтона президента с грехом пополам.
Но с чем же все-таки пришел в начале 80-х в советское загранучреждение в Риме Гленн Майкл Соутер? Ни с чем. Он всего-то попросил предоставить ему советское гражданство. И без какой-либо подходящей для данного случая дежурной формулировки — вроде преследования за политические убеждения. Он ведь не в компартии США состоял, а на военной службе — под вымпелами 6-го американского флота. Но убеждения у него были. И не станем с позиций сегодняшнего дня казнить за них человека, который несколько лет ради них — и ради нас! — ходил под топором.
Он не был марксистом. Маркса ему, быть может, заменил Маяковский, чьи стихи Соутер читал в оригинале, знал наизусть. Но был у него и собственный опыт. Моряки видят больше других. Израильский кибуц, к примеру, казался Соутеру более пригодным для человеческого общежития, чем американское ранчо. Коллективизм был ему по-человечески ближе эгоистичности индивидуализма. Воплощение же идеи вселенского братства людей или по крайней мере их равенства Соутер разглядел в СССР — никогда его воочию не видев.