Жизнь вообще и жизнь разведчика могут приходить в противоречие — если только они не пронизаны общей, единой для них идеей. У Кима такая идея была: работа во имя более справедливого социального мироустройства. Эта идея, собственно, и привела его в ряды советской разведки. Видимо, говоря о неизвестном Филби, нельзя пройти мимо известного. После окончания Кембриджского университета Ким отправляется на континент. Работает журналистом.
В Европе он поначалу живет в Австрии, вращается в кругах, связанных с коммунистическим рабочим движением. Но когда советской разведке понадобилась интересующая ее информация из фашистских кругов, он находит способ проникнуть в них. Став, по существу, своим человеком в существовавшем до Второй мировой войны в Лондоне профашистском клубе, он по его линии отправляется в Германию, где встречается с Риббентропом.
Когда разразилась война в Испании, ведущий английский официоз — газета «Тайме» — направил туда Филби в качестве основного корреспондента. Он знал не понаслышке, что такое Герника, на его пуги встречались интересные люди, такие, как, скажем, Хемингуэй. Работая на газету, он получал очень важную для советской разведки информацию. И попутно получил вьіспіую франкистскую награду непосредственно из рук каудильо.
Конечно, Филби действует в соответствии с инструкциями и при поддержке советских разведчиков. Но насколько глубоко, как сказали бы на театре, проникновение в образ, артистизм. Конечно, между нашим ремеслом и лицедейством есть что-то общее! По большому счету, и то, и другое — искусство. Но кто же станет упрекать великого акгера в обмане, в шарлатанстве или чем-нибудь подобном? В профессиональном плане Филби отличался необычайным даром перевоплощения, в жизни — искренностью и нетерпимостью ко лжи. Вот вам и ответ на ваш вопрос.
Кстати, в Испании у Филби случился большой роман, о котором, возможно, нигде не писали. В него влюбилась ведущая балерина страны. Хотя внешне он, казалось бы, не столь привлекателен. Но она пролила на него столько нежности и заботы. Помогала оформлять его статьи, печатала на машинке. Встречались они не в какой-нибудь альковной обстановке, а в буквальном смысле в военно-полевых условиях. Этим я хочу липший раз сказать, что неизвестные факты из жизни Филби, безусловно, существуют. В том числе и по периоду пребывания его в Испании.
—Как складывались ваши отношения и какой характер они носили?
— Ну, во-первых, я тщательно готовился к работе с ним. Предварительно я внимательно изучил его дело. Все его тома мы хранили в сейфах отдела, а не в архиве. Кстати, только благодаря этому до них не добрался Олег Гордиевский. Ведь именно через архив он сумел выйти на материалы, подтверждающие связь с советской разведкой двух других членов «кембриджской пятерки». И потом все это выдал англичанам.
Конечно, Ким какое-то время изучал меня. А я поначалу волновался. Но наши отношения сложились относительно легко. Свыше трех лет я поддерживал с Кимом еженедельный контакт на рабочем уровне. Такова была договоренность. И целью ее было решение различных вопросов, касавшихся участия Филби в работе разведки. Другой моей задачей было обеспечение безопасности Кима. Помимо прочего, мы просто-напросто стремились окружить его заботой и вниманием, решать вопросы материального обеспечения, организации отдыха. Я нисколько не преувеличу, если скажу, что за время наших контактов — как рабочих, так и неформальных — у нас сложились не просто нормальные отношения взаимного уважения, а по-настоящему дружеские.
— Что дает вам основания говорить так?
— Ну, во-первых, доверительность в отношениях. Они — Ким и его жена Руфина Ивановна Пухова-Филби — могли говорить со мной о вещах, которые не предназначались для чьих-либо еще ушей — к примеру, о внутрисемейных отношениях. В Костроме, во время нашей совместной поездки на теплоходе, они, помню, даже показали мне скамейку, на которой Ким некогда объяснился в любви будущей супруге.
А во-вторых, я чувствовал, что Филби испытывал чувство душевного комфорта, убедившись в нашей эмоционально-психологической совместимости.
— Вы говорите, что можете достаточно точно воспроизвести его психологический портрет. К какому психологическому типу в большей мере тяготела его натура — к холерику, сангвинику, флегматику, меланхолику?
— К сангвинику. Это был очень живой, деятельный человек.
— Сангвиник, несмотря на живость, в достаточной степени человек благоразумный. Биография же Филби наводит на мысли о присутствии в его характере некой доли авантюрности.
— Ну, кое-какие авантюрные складочки в его душе были. А как же без них. Ведь что такое разведка? Это прежде всего риск. На него нужно идти. Без авантюрности в характере человека, пусть даже в зародышевом состоянии, трудно надеяться на его успешную работу в разведке.
Кстати, об авантюрность, я бы даже сказал, озорное мальчишество Кима я едва не споткнулся на ровном месте. А тем ровным местом была водная гладь. Случилось это как раз во время упомянутого мной совместного с Кимом и Руфиной путешествия по Волге. 22 дня мы, с остановками, плыли до Астрахани и обратно. Я сопровождал Кима, чтобы не только составить ему компанию, но и заботиться о безопасности его самого и членов его семьи.
А что такое безопасность в такой ситуации? Это прежде всего пресечение утечки информации о планах. От имени руководства была направлена закрытая шифровка по всем точкам, в которой указывалось на необходимость принятия дополнительных мер безопасности.
Вопрос, однако, не ставился так, что я должен был ходить за Филби по пятам и постоянно под держивать его—не свалился бы случайно за борт или что-нибудь в этом роде. Нет, он был совершенно дееспособным человеком. Но все-таки его физическая безопасность также была предметом моей заботы.
И вот доплыли мы до Астрахани. На катере бывшей Волжской военной флотилии завели нас во впадающую в Волгу речку с названием Болда. Решили пообедать на приволье, разумеется. Был там и осетр, и икра, и уха, и все, что к этому обычно прилагается. Ким по этой части всегда был не против.
После обеда искупались, и не раз. И вдруг я смотрю — Ким вразмашку поплыл на другой берег. Река-то не широкая, но с довольно быстрым течением. Я ведь только на какой-то момент отвлекся. Кричу: «Ким! Куда? Вернись!» Л его уже еле слышно: мол, не обращай внимания. И вот тут-то я по-настоящему испугался. Поплыл за ним, замахал руками что есть силы. А течение дает о себе знать. Приближаюсь к нему. «Ким! Вернись!» А он: «Не трогай меня. Я в колледже был чемпионом по плаванию»... Но ведь этот чемпион в его тогдашнем солидном возрасте и зарядки-то никогда не делал...
А ведь случись что — мне бы голову снесли. Ну, не в прямом смысле, но неприятности были бы большие.
Но вообіце-то Ким был крайне тактичным человеком и старался делать все для того, чтобы из-за него неприятностей у меня не было. Случилось нечто подобное лишь раз. И даже не сам Ким был тому причиной, а его родственники. Я всего не могу рассказывать.
Скажем так: кто-то из членов его семьи нарушил наши договоренности относительно режима безопасности. Об этом стало известно моему начальству, мне сделали серьезное замечание. Я аккуратненько довел все это до сведения Кима. Естественно, я не жаловался ему, но сделал это, так сказать, в профилактических целях. Уж поскольку режим существует, его следует соблюдать. Ведь он был введен не потому, что нам не хотелось, чтобы Филби и его семья бесконтрольно передвигались. Так вот тогда Ким был сильно взволнован происшедшим и захотел за меня заступиться.
Сказал: «Виктор, если у тебя неприятности, я позвоню Юрию Владимировичу Андропову».
— Понятно, что разведчик такого калибра, даже благополучно вывезенный в Москву, должен был на первых порах соблюдать конспирацию. Интересно, пользовался ли он гримом, выбираясь в город?
— На первых порах — да. Мне как-то рассказывали об этом. Но при мне грима уже не было. Поначалу он передвигался на машине, обязательно с сопровождением. Но уже во время нашего знакомства Ким один или с супругой спокойно гуляли по паркам, без того чтобы кто-то из нас досаждал им своей опекой.
— Не возникало ли у Филби в Москве чувства невостребованности?
—Обращались к нему по различным вопросам рабочего плана часто. Кстати, не только я. Я же встречался с ним в зависимости от потребностей, порой несколько раз в неделю. На определенном этапе он был привлечен к работе с молодыми сотрудниками разведки, которые специализировались на английской линии. Первая встреча такого рода проходила в моем присутствии. Конечно, в полной мере потенциал Филби здесь востребован не был. Потенциал оставался громадным, но возможности для его реализации по вполне понятным причинам сузились. Ну, в самом деле, кто бы в Москве стал выводить его на англичан, на американцев в каких-то оперативных целях?
— Не могу обойти вопрос о недоверии некоторых старых чекистов, которое они якобы питали как к «кембриджской пятерке» в целом, так и к Киму Филби, в частности. Некоторые авторы ссылаются, к примеру, на бывшего заместителя Абакумова генерала Райхмана, который до конца жизни был уверен, что «пятерка» — провокаторы. Что бы вы могли сказать по этому поводу?
— Я не имею никаких оснований считать «кембриджскую пятерку» советской разведки созданной кем-то умышленно с целью подставы, провокации и т.д. Это не работа англичан — уверен на сто процентов. Если бы Филби и других придумали в СИС, то англичане не переживали бы так по поводу нанесенного им ущерба. А они до сих пор не могут забыть этого грандиозного провала.
— Любой человек с той или иной степенью остроты переживает оторванность от родины, невозможность вернуться. Смирился ли с этим Ким Филби?
— Какой бы он ни был человек — он, естественно, тяжело переживал необычность условий, в которых оказался. Но я не скажу, что он рвался на родину. Этого не было никогда. Он был достаточно умным человеком, чтобы понимать: это невозможно. На первых порах его жизнь в Москве складывалась очень трудно. Я даже допускаю, что человек с его характером мог чувствовать себя здесь как птица в клетке. Пусть даже в золотой клетке. Он вынужден был, во-первых, подчиниться новым условиям, продиктованным, прежде всего, соображениями его же собственной безопасности. Во-вторых, он был, особенно поначалу, удручен резким ограничением круга общения. Иностранцы к нему в первое время вообще не допускались. Это только значительно позже стали возможны такие встречи, как, к примеру, с писателем Грэмом Грином, с которым они были знакомы еще со времен совместной работы в британской разведке СИС.